Элена смахивала слезы с покрасневшего лица, когда в комнату вошел Дэвид.
– Мам, ты плачешь? Что случилось? – он прильнул к матери.
– Ничего, милый. Маме просто стало грустно, – Элена поцеловала сына в макушку и бросила журнал в мусорку.
Дэвид дождался, пока мать поднимется к себе, и достал журнал. Он пролистал его. Страница, над которой плакала мать, пошла волнами, поэтому Дэвид легко отыскал нужную статью.
С того дня он больше никогда не заговаривал с отцом, а когда тот спрашивал, в чем дело, то просто игнорировал его.
Когда эмоции поутихли, Элена рассказала сыну более мягкую версию случившегося.
– Мы с папой больше не любим друг друга, поэтому решили развестись. Ты сможешь видеться с ним, когда захочешь.
– Нет!
– Милый, не переживай, это никак не отразится на нашей любви к тебе.
– Ты не поняла. Я не против развода. «Нет» значило, что я не захочу с ним видеться. Он не нужен мне, – Дэвид порывисто обнял мать.
– Это ты сейчас так говоришь. Пройдет немного времени, и вы помиритесь.
– Не надо, мам. Я не хочу.
Элена поняла, что спорить бесполезно, но в глубине души она надеялась, что Дэвид простит отца. Мальчику нужен папа, пусть даже непутевый. Она и сама не держала зла на Энтони: да, он сделал ей больно, но сделал это ненамеренно, он просто потерял ориентиры.
Вопреки ожиданиям прессы, развод прошел мирно. Журналисты горестно вздыхали в здании суда. Энтони оставил жене и сыну дом. Он не хотел их стеснять и надеялся, что когда-нибудь они простят его. В глубине души он даже верил, что возможно будет все вернуть. Но, конечно, ничего для этого не делал.
В этом был весь Тони. Он считал, что судьба и так ему задолжала, лишив его детства, поэтому не утруждал себя действиями – ждал, пока счастье обрушится на него с небес так же, как когда-то обрушилось несчастье.
Энтони переехал в гостиницу, но, потеряв жену, он лишился и вдохновения. Все, что бы он ни писал после развода, выходило сухим, скомканным, как перекати-поле в безжизненной пустыне. Любви становилось все меньше, а критики все больше.
Глава 17
Последний опубликованный детектив Гарднера вышел очень слабым по сравнению с его прошлыми работами. Настолько, что его агент Сирена Лоренс поначалу даже отказывалась брать его.
Энтони знал, что книга не так хороша, как его прежние работы, но верил в то, что она все равно найдет отклик у читателей.
Он сумел убедить Сирену выпустить книгу, но уже вскоре после ее выхода сильно пожалел об этом. Критики и рецензенты в один голос разнесли его творение. Среди них были самые уважаемые представители профессии, включая Эрнеста Родригеса.
Они писали справедливые, но неприятные вещи. Говорили, что сам сюжет далек от реальности, что персонажи исчерпали себя в ранних работах и теперь все их действия и решения выглядели неискренними, даже сумбурными. Они подчеркивали, что если бы не знали, что это работа Гарднера, то решили бы, что кто-то неумело пытается скопировать его стиль.
Но скопировать себя прежнего безуспешно пытался сам Энтони. После такого оглушительного провала Гарднер стал искать утешение на дне стакана, чередуя алкоголь с наркотиками. Он забывал о лекциях, почти перестал появляться в колледже.
Однажды утром зазвонил стационарный телефон в номере Гарднера, его сотовый был разряжен уже около недели. Энтони хотел забыть о мире и чтобы мир забыл о нем и его падении.
– Алло, мне ничего не нужно, – пробурчал в трубку Гарднер, недовольный тем, что нарушили его добровольное отшельничество.
– Тони, это Марк, – раздалось в трубке.
Энтони сразу узнал голос декана. Они с Марком были знакомы уже лет десять и питали симпатию друг к другу.
– А, Марк. Слушай, прости… – начал было извиняться Гарднер.
– Послушай. Мне очень жаль, но ты должен подписать бумаги об увольнении. Мы просто не можем оставить студентов без курса английской литературы. Сделаем все по-тихому. Напишешь заявление по собственному желанию. Если ты возьмешь себя в руки, я даже готов дать тебе рекомендации, – Марк замолчал, ожидая реакции.
– Я не могу потерять еще и работу, – голос Энтони совсем потух.
– Слишком поздно, я прикрывал тебя, пока это было возможно. Отговорки, которые я придумывал, больше не работают. Тебя не было почти полгода. Больше ждать мы не можем. Прости.
– Прости, – тихо повторил Энтони и повесил трубку.
На следующий день он подписал документы об увольнении. Он больше не был профессором, не был отцом и мужем, не был писателем, он стал никем. Никем с кучей комплексов и зависимостей.
Деньги, полученные с продаж его последней книги, быстро заканчивались. Аванс за новую рукопись Энтони так и не получил. Сирене было жаль его, но она понимала, что на кону не только прибыль, но ее имидж.
– Приходи, если напишешь что-то стоящее, – с сочувствием сказала Сирена, когда Тони попросил ее об авансе.
Вот только ничего стоящего написать он не мог. Он вымучивал из себя слова, складывал их в предложения, но слова не оживали, они так и оставались мертвыми.
Энтони стал выкладывать в Сеть короткие зарисовки в поисках оценки и поддержки. Он надеялся, что так сможет вернуть себе вдохновение. Но все эти тексты встречали лишь критику. Конечно, несколько постоянных читателей подбадривали его, но привыкшему к всеобщему обожанию, избалованному вниманием автору этого было недостаточно. Энтони стал как птица, лишившаяся перьев. Он помнил, как летать, у него все еще были крылья, но поднять его в небо они больше не могли.
Помочь ему снова опериться мог лишь один человек, который никогда, даже после расставания, не переставал верить в него. Человек, которого Энтони так глупо и совершенно незаслуженно обидел и отодвинул на задворки своей жизни.
Ему не хватало смелости говорить с Эленой трезвым, а к тому моменту, когда страх отступал, он еле ворочал языком. Он набирал ее номер, тяжело дышал в трубку, плакал, лепетал полуразборчивые слова о семье и прощении.
Она тоже плакала, но слушала его молча и также молча сбрасывала звонок, когда Энтони замолкал. Эти звонки причиняли ей больше боли, чем само предательство, чем его уход. Поцарапать руку о терновник не так больно, как потом обрабатывать рану, а в конце отдирать пластырь.
Элена все еще любила Энтони, но он стал для нее пластырем, который просто необходимо было сорвать, чтобы позволить коже вновь задышать. Иногда Энтони просил позвать сына к телефону, но Элена знала, что он сделает только хуже, если станет говорить с сыном в таком состоянии, поэтому врала, что его нет дома. Она не хотела ранить Тони, ведь знала, что Дэвид откажется разговаривать с ним. Он не звонил отцу даже в день рождения, а его номер добавил в черный список. Элене же выпала роль посредника в их молчаливой войне, будто ей и без того не было трудно.
– Я больше не могу, – однажды сказала мужу Элена. – Ты должен обратиться к психотерапевту. Наши разговоры не помогут ни одному из нас. Я не могу вытащить тебя, Тони. Я могла спасти тебя, когда тебе нужна была только моя любовь. Сейчас ты ищешь народной любви, не моей. Я тебе ее дать не смогу. Я даже не уверена, что смогла бы вновь подарить тебе свою, если бы ты искренне нуждался в ней. Слишком много случилось с тех пор, когда любить тебя было легче, чем не любить. Я отправлю тебе номер телефона хорошего специалиста. Обещай, что обратишься за помощью.
– Обещаю.
Это было не то, что хотел услышать от нее Тони. Но ему не оставалось ничего, кроме как брать, что дают. Он не знал, что после его ухода Элена начала встречаться с новым мужчиной, который часто оставался в его доме и частично стал ему заменой.
Регулярные встречи с психологом помогли Энтони вернуться к состоянию, близкому к норме: он перестал употреблять наркотики, существенно сократил количество алкоголя, даже снова стал писать. Серьезные тексты пока не давались, но он начал сотрудничать с еженедельной газетой: готовил статьи для колонки про литературные события города, афиши и обзоры разных мероприятий. Он мечтал написать еще хотя бы одну великую книгу, чтобы оставить профессию на пике славы. Энтони боялся умереть исписавшимся графоманом. Творчество должно было обессмертить его, а не унизить. Не о такой памяти для себя он грезил.
Свою последнюю книгу он собирался посвятить сыну, это стало бы протянутой к перемирию рукой. Идей было много, но ни одна из них не складывалась в полноценный сюжет.
Свою историю он нашел в день, когда его пригласили в полицию в качестве консультанта по делу об убийствах по его книгам. В тот же день он сел за рукопись и стал писать не как раньше, уныло и по чуть-чуть, выдавливая из себя фразы, а с полным погружением и самоотдачей. Он забывал поесть и причесаться, безудержный поток мысли и фантазии переносил его от страницы к странице, от главы к главе. Впервые за последние годы он снова поверил в себя.
– Элена, кажется, я нащупал сюжет, – сказал Энтони в трубку.
– Рада слышать, – удивленно ответила Элена.
С тех пор как Энтони стал посещать психотерапевта, он почти перестал звонить. Это в равной степени беспокоило и радовало Элену. Ей бы хватило простого знания, что у него все в порядке. Теперь она в этом убедилась.
– Может, поужинаем? Отметим? Как в старые времена? – В голосе Энтони сквозила неуверенность.
– Я правда рада за тебя, Тони, но нам не стоит видеться. – Элена не хотела обидеть его немотивированным отказом, но и говорить ему о том, что давно встречается с другим мужчиной и боится его реакции, тоже не хотела. Она боялась, что Тони снова сорвется.
– Ладно, может, в другой раз. Спасибо, что выслушала.
– Удачи, – тихо сказала Элена и повесила трубку.
Энтони положил мобильник на матрас и откинулся на спину. Несколько секунд он смотрел на разводы белой краски на потолке, принимая решение.
Если он не мог вернуться к источнику своего вдохновения, значит, он должен был отправиться в свое место силы. В рыбацкий домик на озере, окруженный горами. Там ничто не могло помешать ему дописать роман: только он, бумага, карандаш, огарки свечей и старый покосившийся письменный стол. А еще звуки: свист ветра сквозь ветхие стены, шум воды, шелест листвы, шорох мышей под полом, скрип грифеля о мелованный лист, треск поленьев в камине и громкие мысли, вытекающие прямо на бумагу.