– Моя мать бросила меня, когда мне было четыре, – признался Тай.
– Значит, вы поймете…
Дэвид отчаянно искал внимания отца, порой они не виделись по несколько дней, но мальчик знал, что их с папой разделяет всего-то дверь его кабинета. Манящая дверь, которую ему запрещено было открывать.
Иногда Дэвид часами, как постовой возле Букингемского дворца, стоял у этой двери и боялся войти. Он не боялся нарушить запрет, не страшился наказания, его пугало, что отец его отвергнет. С каждым днем его страх трансформировался в обиду, обида в злость, злость в ненависть.
Когда отец ушел из семьи, внешне спокойный подросток кричал внутри. Старые закостенелые обиды всколыхнулись и принесли новую боль. Рана заживала долго, особенно учитывая то, с какой маниакальностью сын следил за отцом в СМИ и блогах. Он ревновал его ко всему миру, потому что весь мир был ближе Гарднеру, чем родной сын. По крайней мере, именно так считал Дэвид. А потом в их жизни появился новый мужчина, Малкольм. Он был младше Элены на восемь лет, но ухаживал за ней как за королевой. У них с Дэвидом было много общего, они любили одну музыку, одни фильмы и компьютерные игры. Малкольм стал частым гостем в их доме, ему почти удалось заполнить собой брешь, оставленную Гарднером.
Но чем глубже его впускали в семью, тем требовательнее он становился. Малкольм ревновал Элену к каждому встречному, иногда это доходило до такого абсурда, что он запрещал ей здороваться с соседями.
Позже Дэвид стал замечать на теле матери синяки и ссадины, но она лишь отшучивалась. Это беспокоило его, будь у них нормальные отношения с отцом, Дэвид мог бы попросить совета или защиты у него. Но он не мог, слишком унизительно было просить помощи у того, кому ты не нужен. Старые синяки сходили, но появлялись новые. Пока однажды Дэвид не застал в коридоре Малкольма со всей силы прижимающим его мать лицом к стене и задирающим ее юбку.
– Убирайся, иначе я вызову полицию! – закричал Дэвид.
– Щенок! – выплюнул Малкольм, но отпустил Элену и, сбежав по лестнице, покинул их дом.
Позже они еще несколько раз сходились и расходись с Эленой, но каждый синяк матери Дэвид записывал на счет отца. Если бы не он, ничего бы не было. Если бы он любил их, а не свои проклятые книжки, если бы остался с ними, все было бы иначе.
Дэвид не просто взращивал в себе ненависть к отцу, он ее культивировал. Он был рад, когда отца смешали с грязью критики, он улыбался, когда отец сходил с ума от отчаяния в творческих муках. Он хотел, чтобы отец создал шедевр, но так и не узнал радости возврата на литературный пьедестал, так же, как и он сам, не знал радости после ухода отца. Именно поэтому он должен был убить его раньше, чем книга выйдет в свет. Только так он мог восстановить справедливость, отомстить ему за нелюбовь.
Дэвид опустил веки, глаза нещадно щипало, но он обещал себе больше не плакать.
– Как ты убил отца? – спросил Логан.
– Заказал в ресторане еду навынос, купил в аптеке две пачки аспирина. Я погуглил: смертельная доза пятнадцать граммов. Растолок таблетки, растворил в воде, добавил в блюда. Сел в мамину машину, пока она гостила у подруги, и поехал на озеро. Еще взял с собой перчатки, скотч, веревки, на случай если таблетки не сразу подействуют.
Дэвид оставил машину в паре километров от пирса, чтобы отец не услышал шум мотора. К причалу была привязана одна лодка, вторая покачивалась на воде у острова. Гарднера не было видно. Дэвид решил, что это к лучшему. Он прыгнул в лодку, та покачнулась. Дэвид с трудом удержал равновесие, присел и дрожащими руками отвязал тонкий канат. Он взял в руки весла во второй раз в жизни, в первый раз он это делал, когда они приезжали сюда, еще будучи семьей. Тогда мама часто улыбалась, а он еще верил в то, что все наладится и у него будет такая же семья с любящим и заботливым отцом, как у его одноклассников.
Дэвид старался бесшумно опускать весла, но они выходили из воды с тихим плеском. Погода была ветреной, поэтому шепот деревьев должен был заглушить звуки воды. Когда борт лодки уперся в берег, Дэвид нервно выдохнул, из легких вырвался не то стон, не то всхлип. Он поднялся на ноги и, все еще покачиваясь, шагнул на землю. Подтянул лодку, чтобы она не уплыла, и пошел к дому.
Он не стал сразу входить, решил осмотреться и заглянуть в окна. Нужно было понять, как действовать внутри. Первое окно вело в кухню, в комнате было две двери: одна входная и одна узкая, которая, по всей видимости, вела в кухню или кладовую. Второе, более широкое окно открывало вид на гостиную, заставленную книжными стеллажами. У стены стояла узкая кровать, а в центре комнаты красовался письменный стол, за которым сидел отец.
Сердце Дэвида пропустило удар. Столько лет прошло, а он все еще робел перед человеком, который не стоил ни любви, ни уважения.
Энтони не мог его увидеть, так как сидел спиной к окну. Это было и хорошо, и плохо, потому что, когда Дэвид войдет через дверь, отец сразу его увидит. Впрочем, первоначальному плану это не противоречило. Дэвид собирался под предлогом примирения накормить отца отравой. То есть ему придется отыграть спектакль.
Земля после дождя была рыхлой, ноги проваливались. Дэвид обошел дом кругом, обтер ноги о траву возле крыльца и поднялся по ступенькам. Возле самой двери он снова замер. Достал из рюкзака контейнеры с едой.
– Дэвид? – Гарднер едва не потерял дар речи при виде сына, но тут же собрался. – Как я рад тебя видеть! – он поднялся со стула и протянул руки для объятий.
– Привет, пап, – Дэвид с трудом выдавил из себя это слово и неловко ответил на объятия, предварительно поставив контейнеры на стол.
– Как ты? Какими судьбами? Я как раз закончил новую рукопись! Какой радостный день!
– Так давай отметим? – предложил Дэвид, кивая на ужин.
– Конечно, – Гарднер вышел из кухни и вскоре вернулся со стулом, который подставил к своему столу. – Садись.
Дэвид протянул отцу один контейнер и приборы, а сам открыл второй.
– Я так давно хотел с тобой поговорить, сынок! Ты сможешь простить меня? – Гарднер виновато посмотрел на сына.
– Я за этим и пришел, ты ешь-ешь, – Дэвид криво улыбнулся, наблюдая, как отец отправляет в рот первую порцию ризотто.
– Странный вкус, – Энтони чуть скривился.
– Это чернила каракатицы, – как можно более беззаботно ответил Дэвид, отправляя ложку в рот.
– Я так благодарен тебе за то, что ты сам пришел, – Гарднер старался игнорировать горечь, чтобы не обидеть сына в его лучших чувствах и не разочаровать еще раз. – Расскажи, как у вас с мамой дела?
– Неплохо, она вроде наконец рассталась со своим упырем, – не отрывая взгляда от контейнера с едой, ответил Дэвид.
– С каким упырем? Я не знал, что у нее кто-то был, – Энтони поник.
– С чего бы тебе знать? Ты нам никто, – язвительно заметил Дэвид.
– Прости, я знаю, что заслужил это. Я не был хорошим отцом, но теперь, когда ты здесь, мы сможем все исправить, – Гарднер потянулся к сыну и слабо сжал его ладонь, руки непривычно не слушались. – Что-то мне нехорошо. Я прилягу. Могу я тебя кое о чем попросить?
– Конечно, – Дэвид не отнял своей руки, но и не сжал пальцы отца в ответ.
– Окажи мне честь, прочти мою последнюю рукопись первым. Я хочу знать твое мнение, – Энтони слабо улыбнулся.
– Я прочту, давай я помогу тебе добраться до постели, – Дэвид встал, обошел стол и помог отцу встать.
Придерживая его, он довел Гарднера до узкой кровати, стоящей в углу, и уложил его.
Гарднер заметил странное изменение в мимике сына, будто у него парализовало лицевой нерв. Голова отказывалась думать, он чувствовал себя так, словно снова был под действием наркотиков. Сознание ускользало, Энтони цеплялся за обрывки фактов: его сын вернулся к нему, странный вкус, страх, что сын снова уйдет, невесомость.
Лицо горело: ослабшей рукой он дотронулся до лба, холодный липкий пот вызвал неприятную дрожь в теле. Что с ним? Почему сейчас? Как не вовремя. Гарднер хотел увидеть реакцию сына, когда тот прочтет рукопись, но тело не слушалось, веки налились свинцом, а сердце заходилось в бешеном ритме.
– Я посплю, – речь Гарднера замедлилась, дыхания не хватало.
– Поспи, я буду рядом, – тихо ответил Дэвид, усаживаясь за стол.
Он открыл рукопись отца и принялся поглощать страницу за страницей, какие-то моменты он пропускал, какие-то перечитывал дважды. Когда он перевернул последний лист, горячие слезы безостановочно катились по его лицу. Он не заметил, когда отец перестал дышать. Сейчас, прочитав все, включая послесловие и посвящение, он знал, что на самом деле отец всегда любил его. Да, Гарднер не проводил с ним много времени, но сын всегда был в его мыслях, в его сердце.
Свою последнюю, лучшую книгу он посвятил ему: «Уверен, что многие скажут, будто это мое лучшее детище, но самое лучшее, что я создал, – мой сын Дэвид. Эту книгу я посвящаю ему. Дэвид, сынок, если ты читаешь эти строки, знай: я тебя люблю и всегда любил, даже когда тебе так не казалось. Я не был лучшим отцом, но ты всегда был и остаешься лучшим сыном».
– Пап, – сквозь слезы позвал Дэвид.
Он медленно подошел к постели и встал на колени у изголовья кровати.
– Прости меня, я не знал, – он дотронулся до шеи отца, кожа была холодной, пульса не было. Отчаяние сменилось страхом.
«Что я наделал?» – думал Дэвид.
Он вскочил на ноги и стал бегать по комнате, соображая, как поступить дальше. Вызвать скорую? Нет! Какую скорую? Нужно все здесь отмыть и воссоздать картину преступления из последней книги! Шин должен был убить Гарднера, но раз уж он отказался, то пусть хотя бы станет главным подозреваемым. Черт, он ничего с собой не взял! Придется искать здесь.
Дэвид бросился к рюкзаку, достал оттуда перчатки, натянул их и принялся рыться в шкафчиках на кухне. Когда нашел все необходимое, вскипятил чайник, развел теплую воду и с помощью кухонного полотенца умыл отца. Пока тело окончательно не окоченело, он поднял его с кровати и усадил на стул. Гарднер постоянно заваливался, поэтому Дэвиду пришлось накинуть спину его свитера на спинку стула. Он рыдал, пока тащил отца от постели к столу, всхлипывал, натягивая свитер. Он хотел бы повернуть время вспять, но было слишком поздно.