– В Варшаве, двадцать пять лет назад, – объяснил Шайсскопф. – Некоторые называют это Варшавским гетто, но на самом деле это была попытка улучшить условия жизни для недочеловеков. Того же самого добиваются все современные программы городского благоустройства.
Комната содрогнулась, когда Чиун вошел и грохнул дверью.
– Ты хочешь знать, что произошло? – спросил он у Римо.
– Нет.
– Они опять не явились.
– Мне-то что? Я смотрю новости.
Чиун выключил телевизор.
– Я хочу поговорить с ним, а он любуется на каких-то животных в коричневых рубашках!
– Черт возьми, Чиун, это мое задание на сегодня.
– Забудь о задании, – сказал Чиун. – Я важней.
– Значит, я могу сказать Руби, что ты велел мне забыть о задании?
Чиун вновь включил телевизор.
– Быть художником среди обывателей – вот крест, который я должен нести, – вздохнул Чиун.
Американская национальная партия собралась в доме на узкой и извилистой Грин Фармс-роуд. Неделями нацисты говорили о грандиозном многотысячном марше, но пока что прибыли только шесть человек.
Количество народу, толпящегося вокруг, превосходило их в сорок раз. Половину составляли пикетчики, протестующие против марша. В другую половину входили добровольные адвокаты из Американского общества по охране гражданских свобод, демонстрирующих всем вокруг разрешения, полученные в Федеральном окружном суде. В разрешениях говорилось о необходимости соблюдать порядок и о праве нацистов на свободу слова.
И пикетчиков, и адвокатов, в свой черед, превосходила числом полиция, которая, с целью исключить возможность нападения, окружила дом со всех четырех сторон.
И всех их, вместе взятых, было меньше, чем репортеров. В унизительном замешательстве журналисты толпились вокруг и брали друг у друга интервью, изобилующие глубокими философскими размышлениями о новом проявлении расизма. Все они сходились на том, что это явление хоть и плохое, но типичное, ибо чего еще ожидать от страны, однажды избравшей себе в президенты Ричарда Никсона.
В десять вечера отбыли телевизионщики, за которыми через несколько секунд последовала пишущая братия. В 22.02 исчезли пикеты, еще через минуту – адвокаты и, наконец, в четыре минуты одиннадцатого уехала полиция. Только двое усталых полицейских в патрульной машине остались дежурить около дома.
В пять минут одиннадцатого нацисты выглянули в окно и, увидев, что горизонт чист, выслали на стражу часового по имени Фредди, вооруженного полицейской дубинкой, Ему было велено стоять на крыльце с устрашающим видом. Остальные пятеро остались внутри.
Оберштурмбаннфюрер Эрнест Шайсскопф смахнул с доски шахматные фигурки. Они вынули шахматную доску для какого-нибудь случайного наблюдателя. Если бы он заглянул к ним через окно, то увидел, как молодые интеллектуалы-нацисты проводят время. К сожалению, никто не мог вспомнить, как ходит конь. Теперь один из них достал шашки и расставил их на доске: два нациста знали правила и могли научить остальных.
В 22.06 прибыл Римо и просунул голову в патрульный автомобиль. Полицейские, не заметившие, откуда он взялся, удивленно глядели на него.
– Долгий был денек? – с усмешкой сказал он.
– Уж это точно, – отозвался полицейский, сидящий за рулем.
– Ну так отдохните чуток, – произнес Римо.
Его руки стремительно метнулись вперед и коснулись впадины между шеей и ключицей полицейских. Они открыли рты, как будто пытаясь закричать, потеряли сознание и уронили головы.
Римо лениво направился по каменной дорожке к дому, снаружи выглядевшему очень опрятно.
Стоящий на крыльце и одетый в полную униформу Фредди при его появлении выпрямился и принял надменный вид.
– Вы кто? – требовательно спросил он.
– Я из «Еврейского журнала», хочу взять интервью, – объяснил Римо.
– Мы не даем интервью жидовской прессе! – рявкнул Фредди и ткнул Римо дубинкой в живот.
Темноглазый человек не пошевелился, но удар Фредди почему-то не достиг цели.
– Не делайте так больше, – попросил Римо. – Это не очень любезно.
– Когда придут новые времена, с такими, как ты, любезничать не станут, – заявил Фредди. – Так что привыкай.
Он отвел дубинку назад и на этот раз ударил Римо со всего размаху. Хотя Римо опять не шелохнулся, каким-то образом дубинка не попала в живот, а скользнула по боку.
– Я же сказал, прекратите, – сказал Римо. – Меня послали для переговоров, так что ведите себя хорошо.
– Я тебе покажу переговоры! – зарычал Фредди и поднял дубинку, чтобы разбить голову Римо.
– Ну вот, – вздохнул Римо. – Вот что я получаю, когда пытаюсь быть паинькой.
Дубинка обрушилась на его голову. Внезапно Фредди осознал, что ее вырвали у него из рук. Что-то развернуло его вокруг, и он ощутил конец дубинки возле своего левого уха. Затем он увидел, как кулак скользнул к другому ее концу. Первый же удар вогнал дубинку в ухо Фредди. Другое, еще работавшее ухо, уловило звук двух следующих ударов, а потом Фредди уже не слышал ничего, потому что дубинка, пройдя сквозь голову, вышла с другой стороны.
– Ггг-ыы-гг-ыы-гг-ыы, – произнес Фредди, упав на колени.
Концы дубинки, торчащие из его ушей, напоминали руль велосипеда.
– Что вы сказали? – переспросил Римо.
– Ггг-ыы-гг-ыы-гг-ыы, – повторил Фредди.
– Грр-ыы-мм! – ответил Римо.
Он постучался и услышал за дверью шаги.
– Кто там?
– Герр Оберлейтенант-штурмбаннфюрер-гауляйтеррайхсфельдмаршал О'Брайен, – представился Римо.
– Кто-кто?
– Не повторять же сначала. Откройте!
– Где Фредди?
– Фредди – это часовой?
– Да. Где он?
Римо посмотрел на стоящего на коленях Фредди, из ушей которого торчала длинная тонкая дубинка.
– Он сейчас занят.
– Я хочу взглянуть на ваше удостоверение личности, – настаивал голос.
– Мое удостоверение – это Фредди, – сказал Римо.
– Перестаньте говорить глупости и подсуньте удостоверение под дверь.
– Не пролезет, – засомневался Римо.
– Пролезет.
– Ну ладно, – сдался Римо.
Внутри пятеро нацистов глядели на дверь. Снаружи донеслись какие-то скребущие звуки, и что-то розовое показалось из-под двери. Потом появились еще четыре предмета, оказавшиеся пальцами, затем кисть руки и, наконец, край коричневой рубашки.
– О Боже, ведь это Фредди! – прошептал Эрнест Шайсскопф.
Все бросились к двери. Рука Фредди, словно побывавшая под паровым катком, пролезала в комнату сквозь зазор между дверью и порогом. Фредди был теперь не толще собственной фотографии, наклеенной на картон. Уже показались белокурые волосы, уже затрещал череп, сплющиваясь, чтобы пройти в щель, когда внезапно дверь дрогнула, заскрипела и слетела с петель.
На пороге стоял Римо. То немногое, что осталось от Фредди, лежало у его ног. Пятеро нацистов не могли оторвать глаз от дубинки, ставшей неотъемлемой частью его черепа.
– Привет, – поздоровался Римо, – я же говорил, что не пролезет.
– Ггг-ыы-гг-ыы-гг-ыы, – произнес Шайсскопф.
– И Фредди то же самое говорил, – ответил Римо.
– Кто вы такой? – пролепетал один из нацистов.
– Что вам надо? – воскликнул другой.
– Что вы сделали с Фредди? – раздался третий голос.
– Минутку, – сказал Римо. – Мы так ничего не добьемся, если будут говорить все разом. Сначала скажу я. Ты, – указал он на Шайсскопфа, – немедленно прекрати блевать и послушай меня.
– Ггг-ыы-гг-ыы-гг-ыы, – отозвался Шайсскопф, орошая комнату остатками жареной рыбы с картошкой.
– Прекрати, я кому говорю, – повторил Римо.
Шайсскопф сделал глубокий вдох и попытался остановить рвоту. Он вытер лицо рукавом форменной рубашки.
– Я как-нибудь могу убедить вас отменить завтрашний марш? – спросил Римо. – Меня прислали для переговоров.
– Нет, – заявил Шайсскопф. – Никогда!
– Не торопись, – сказал Римо. – Фредди я уже убедил.
– Никогда! – взвизгнул опять Шайсскопф. – Мы маршируем во имя свободы и во имя прав белого человека. Мы маршируем, чтобы сказать «нет» смешению рас...
– Тогда прощай, – сказал Римо.
Он схватил Фредди за дубинку и втащил его в комнату. Два нациста бросились на него, размахивая полицейскими дубинками. Римо ударил их телом Фредди, и они грудой повалились на пол.
Двое других кинулись на Римо, держа наперевес бейсбольные биты, залитые свинцом. Он закружился между ними, все время подаваясь вперед и назад, направо и налево. Когда оба были уверены, что он находится в пределах досягаемости, на него обрушилось два страшных удара. Римо наклонился, мгновенно выйдя из зоны контакта, и услышал звук слившихся воедино ударов. Его противники поразили друг друга. Следом, как эхо после выстрела, донесся знакомый успокаивающий звук ломающихся и раскалывающихся черепов.
Римо кивнул и отошел в сторону. Тела его противников тяжело рухнули на пол.
Оберштурмбаннфюрер Эрнест Шайсскопф забился в угол и выставил перед собой книжку комиксов «Мохаммед Али против Супермена». Темное лицо Али было зачеркнуто двумя жирными коричневыми линиями.
– Убирайся, ты, – прохрипел Шайсскопф. – Я вызову полицию!
– Послушай, Эрнест, – сказал Римо, – ты не расстраивайся. Ты просто не думай, что умираешь.
– О чем же мне еще думать?
– Что наконец становишься человеком, – ответил Римо.
Покончив с ним, Римо произвел уборку помещения, затем приладил сломанную дверь и покинул место событий. До его дома в Компо-бич было три мили, и он решил пробежаться. Давно уже ему не удавалось потренироваться.
Чиун, как и час назад, сидел на полу посреди комнаты и смотрел на лежащий перед ним большой лист пергаментной бумаги. Он держал гусиное перо рядом с чернильницей, как будто собирался вот-вот макнуть. Бумага была девственно чиста.
– А сегодня что, Чиун? – спросил Римо, показывая на нетронутый лист. – В Венесуэле слишком громко играет радио?
– Я так беспокоился за тебя, что не мог работать, – сказал Чиун.
– Беспокоился за меня? Я не думал, что они произвели на тебя такое сильное впечатление. Ты их назвал, помнится, животными в коричневых рубашках.