Я готов к тишине, мне не страшно. Но вдруг раздались хлопки. Сначала — отдельные, потом подключились новые и новые аплодирующие.
Не веря ушам, я спускался по лесенке в зал, шел мимо практически бывших коллег. Видел Софью Николаевну — она хлопала, глядя на меня нерешительно, будто спрашивала на то дозволения. Галина Терентьевна сцепила руки на коленях и глядела едва ли не с ненавистью. А что ты мне сделаешь? Я улыбнулся ей. Освобожденный, очистившийся, счастливый…
Все это продолжается до обидного мало. Аплодисментам не дано было перерасти в овацию. Чувство свободы, чистоты и счастья — лишь на мгновение. До тех пор, пока я не вспомнил, что в этот раз не я играю главную роль, не на мне сошлись софиты. Мне же уготовано тонуть в темноте, тратя силы в бесплодных попытках вырваться на свет.
Я не успел сесть на свое место, как на сцену вышла главная героиня драмы.
— Здравствуйте, дорогие и бесконечно любимые учителя, одноклассники, родители одноклассников. Здравствуйте, Дмитрий Владимирович и, наверное, мама.
Аплодисменты умолкли, и все взгляды поднялись вверх, туда, где с белой простыни-экрана смотрело бледное, но все же отчетливо различимое лицо Юли Шибаевой, пока ее голос гремел из колонок.
— Это не я! — Никита с воплем выскочил из-за компьютера, показывая на него, как на ядовитую змею. — Я ничего не делал! Оно само и не выключается!
Кто-то засмеялся, но смех заглушили слова Юли:
— Я не займу у вас много времени. Просто хочу попросить прощения, что не явилась лично. И еще — хочу рассказать историю. Историю об одной мерзкой девчонке, отравившей жизнь своей матери, отцу, отчиму, дедушке и множеству других людей. О той, которой лучше бы и не рождаться никогда, но она, наивная дурочка, осмелилась.
Глава 27
Любой знающий человек подтвердит: дети и подростки, когда хотят сделать больно, идут гораздо дальше взрослых. Они легко перешагивают все границы, даже если прекрасно сознают, что творят зло. Если же верят в то, что они правы…
— 20…-й год, — произнесла Юля, и вместо ее лица появилось изображение роддома. — Вот здесь родилась Юлия Шибаева.
Я увидел Машу, вчерашнюю школьницу, бледную и изможденную, стоящую на крыльце роддома с «кульком» в руках.
— Не знаю, кто и зачем это снимал. Может быть, чтобы я однажды увидела и поняла: с самого начала я никому не приносила радости.
По экрану замелькали кадры улыбающихся и смеющихся родителей с детьми. Цветы, шампанское, куча родственников.
— Из любопытства я набрала в поисковике «выписка из роддома» и это — первые попавшиеся фотографии. Родители здесь улыбаются. И, самое интересное, их почти всегда двое. А где же был мой отец?
Следующее фото, и у меня екнуло сердце. Даже не думал, что его можно где-то найти, хотя в тот день — и это я помню точно — вспышки фотоаппаратов буквально слепили. Мы с Жанной стоим на сцене, той самой, которую сейчас я вижу перед собой. Фото зернистое, плохое, и кажется, что мы обнимаемся. Да и какие могут быть сомнения? Только на самом-то деле мы застегивали друг на друге серебряные цепочки с кулонами — приз за лучший танец. «А ведь можно было перевернуть цепочки, — подумал я с опозданием в половину жизни, — замочками вперед. И застегнуть удобнее». Но тогда мы не сообразили такой простой вещи. Или просто хотели поиграть в это трогательное объятие?
— Ну как можно его осуждать? — продолжала Юля издевательским тоном. — В шестнадцать лет стать отцом — это страшно! Жениться на какой-то серой мышке — еще страшнее. И уж вовсе исчезают сомнения, когда рядом хлопает глазками такая милая куколка.
На весь экран — фото «милой куколки». Жанна, видимо, классе в десятом. Волосы — как всегда бесформенной копной, блузка мятая, взгляд отстраненный. Я узнал даже место, в котором ее фотографировали — фойе на втором этаже школы. То самое, в котором я впервые увидел Маленького Принца.
— Они поступили очень романтично, — говорила Юля за кадром, — бросили школу и сбежали вместе. По всем правилам им полагалось быстро друг другу надоесть и расстаться с воплями и истериками. Но почему-то все пошло не так. Наверное, причиной тому — мягкотелость папаши. Он все готов прощать, со всем соглашаться. Готов был тихонько сидеть под каблуком, лишь бы его принцесса иногда дозволяла целовать себе ножки.
Следующее фото — Юля с пластмассовой лопаткой стоит посреди заснеженной детской площадки и с серьезным видом смотрит в объектив. Ей года три, может, меньше.
— Ну, они хотя бы на свой лад были счастливы. А мы с мамой жили как могли. Да и не было никакого «мы». Была мама, и была я — досадная помеха. Из-за меня она не закончила школу, из-за меня не поступила в институт, из-за меня не могла выйти замуж… Но однажды судьба ей все-таки улыбнулась.
На снимке — ЗАГС, в котором позавчера сочетались браком Борис и Катя. Только выглядел он еще мрачнее, ремонтом даже не пахло. А единственное, что «освещало» снимок — улыбка Маши, ставящей подпись в документе. Она в свадебном белом платье. Рядом с ней, высокий и стройный, в очках с круглыми стеклами, стоит Игорь в костюме цвета молочного шоколада. Человек, которого я не видел никогда в жизни. Человек, который однажды подло украл мою судьбу.
— Казалось бы, жизнь наладилась, — ровным голосом говорила Юля. — Но разве может быть счастье в том доме, где живу я? Разумеется, нет. Игорь Сергеевич так и не сумел убедить меня, что я — его дочь. Так и не сумел заставить маму забыть своего «прекрасного принца». Он много чего не сумел и сбежал. Ну разве можно его осуждать? В этой истории все бегут. Одним больше, одним меньше — какая разница.
Фотографии сменяли одна другую. Вот появился единственный наш детский садик — снимок явно недавний, специально для этого ролика.
— Я осложняла все и всем. Не смогла прижиться в детском садике, потому что мне было скучно сидеть, колотя пластмассовой лопаткой по песку, орать и размазывать сопли. Не смогла акклиматизироваться и в этом болоте. — Замелькали кадры школы. — Вы же еще слушаете, мои любимые одноклассники? Если да, то передаю вам спасибо за все те случаи, когда вы пытались красть мои вещи, мазать мне парту всякой пакостью и распускать нелепые слухи. Единственное приятное воспоминание о школе — это ваши вытянутые лица, когда я подходила со словами: «Это сделал ты».
На экране мелькнуло несколько вытянутых лиц. В стане выпускников поднялось бурление. Софья Николаевна приоткрыла рот, но не смогла произнести ни слова.
— Выключите эту гадость! — каркнула на весь зал Галина Терентьевна.
Кто-то бросился к компьютеру. Затрещали клавиши, защелкала мышь — тщетно. «Выдерни шнур!» — услышал я сдавленный шепот.
А на экране тем временем появлялись новые и новые лица одноклассников, видимо, вырезанные с общей фотографии:
— Спасибо Андрею Казанцеву за то, что в седьмом классе разрезал мне портфель — из-за того что не дала ему списать контрольную. На разбирательстве в кабинете директора он даже заплакал, доказывая, что ни в чем не виноват. Доказал. Настоящий мужчина, родители должны гордиться тобой. Жаль, что я так и не научилась плакать для достижения жизненных целей.
— Спасибо Лене Демидовой за то, что била меня учебниками по голове и придумала прозвище «дебилка». Действительно, тяжело вынести, когда какая-то лахудра получает оценки выше, чем у тебя, такой красивой и интегрированной в коллектив.
— Спасибо Альберту Портнову за то, что писал мне «любовные» записки и пытался пригласить на «свидание» в мужском туалете, где меня планировалось запереть. Мне было весело читать эту белиберду и отвечать на нее, — правда. Жаль, что у нас ничего не получилось.
У Юли было что сказать про каждого. Лица сменяли друг друга, а Юлин голос звучал жестко, уверенно, буквально «рубя» фразы. Она говорила, и будто бы приковывала всех к одному месту. Всех, кроме Брика. Краем глаза я заметил, что он переместился за компьютер, из которого без толку выдернули все шнуры, и сосредоточенно с ним возился. Впрочем, останавливать ролик у него, кажется, и в мыслях не было.
— И, наконец, огромное спасибо Софье Николаевне, — закончила Юля разнос. — Вам — за то, что ставили мне «двойки», говоря, что я списываю сочинения, либо их кто-то пишет за меня. Если бы не вы, я бы так и не научилась писать на уровне среднестатистического дебила.
На Софью Николаевну я старался не смотреть. Знал, что она никогда и не думала держать зло на Юлю, это совершенно не в ее характере. Она не заслужила эту отповедь, которую теперь будет переживать долгие месяцы. Зато теперь стало понятно, почему она с таким энтузиазмом передала мне одиннадцатый класс — возможность отделаться от такой ученицы как Юля, должно быть, казалась ей даром небесным. Я живо представил себе, как, получив тетрадь с домашней работой, Юля холодно интересуется, достаточно ли она допустила ошибок, или в следующий раз нужно сделать больше.
— Но, как будто мало было вокруг людей, которые всеми силами несли мне счастье, — продолжала Юля уже с тщательно скрытыми истерическими нотками, — в поселок триумфально вернулся мой папаша!
Я увидел себя в школьном дворе на линейке первого сентября. Стоял рядом с Софьей Николаевной и вид имел, наверное, чуть более серьезный и мрачный, чем предполагало событие.
— И опять я все сделала неправильно! — Я буквально видел, как Юля издевательски всплеснула руками. — Не так должна была вести себя «дочь от первого брака». Наверное, я должна была всхлипывать и просить совета в трудной жизненной ситуации, заходить в гости, радоваться мгновениям, проведенным вместе. Только вот беда: никто не удосужился воспитать из меня безмозглую курицу. Меня вообще никто воспитывать не пытался, и я сама научилась не прощать подлостей.
На экране замелькали виды поселка.
— Спасибо тебе, папа. Спасибо за то, что целый год каждый встречный смотрел на меня, как на бедную сиротку, за все эти шептания за спиной. Спасибо за то, что мама начала пить, уже не скрываясь, не в силах видеть твоего показного счастья. Спасибо, что вспомнил обо мне и решил окончательно втоптать мою жизнь в дерьмо. Я ценю это, правда. Даже готова поверить, что ты хотел как лучше.