— То, что ты гребаный психопат, я и так знаю, — отозвалась Элеонора. Она повернула направо, мы поехали через жилую зону, углубляясь во дворы. Судя по навигатору, ехали верно. Скорость пришлось сбросить, пешеходы перебегали дорогу то тут, то там.
«Для этого тебе и нужна власть над Вселенной, да? — не унимался Борис. — Хочешь стать для всех Богом. Повелителем, которого убьют при первой возможности».
— Не убьют. Меня будут любить все. Совершенно искренне.
«Да что ты говоришь? Ведь даже ей ты не меняешь сознание, только поведение. Потому что боишься увидеть рядом еще одного себя вместо настоящего человека. Поэтому ты и меня не уничтожаешь окончательно, Принц. Оправдывай чем угодно, но я знаю: абсолютная власть пугает тебя. Ты знаешь, что это — путь к безумию».
— Это как накрутка лайков, — ни с того ни с сего влезла Элеонора. — Я раз наняла одного умника — страницу магазина в сети продвинуть. Ну, он и «продвинул», даже с Украины люди подписывались. На рекламе зарабатывать пытался. Придурок.
— Заткнитесь оба! — крикнул я.
— Да мы вообще молчим. Да, Бориска? Мы люди подневольные, куда поставили — там и стоим.
Борис в голове рассмеялся — ощущение, будто наждачной бумагой шоркают по мозгам. Я застонал, схватился за голову. Элеонора подлила масла в огонь, завопив:
— Бориску на царство!
Я вытащил из кармана спиннер, уставился на него, заставил крутиться. Мельтешение серебристых бликов зачаровало. Утих в голове невыносимый смех. Я перевел дыхание. Работает… Но с каждым разом тяжелее.
Машина проехала мимо гаражей, повернула.
— Вот она, твоя двадцатка, — буркнула Элеонора, показав на длинный дом, изломанный, будто детская головоломка «Змейка». У меня была такая, зеленая с оранжевым. Нет, не у меня… У него. Почувствовав, как на воспоминание, будто муха на лужу сиропа, вновь выбирается Брик, я перечеркнул прошлое и уставился в будущее.
Черный «Крайслер» стоял у среднего подъезда.
— Встань здесь. — Я показал на пустырь за павильоном рядом с домом.
— Я на бордюр не полезу. Не в «Жигулях» сидите, барин, у меня автомобиль деликатный.
Движение мысли, и машина легко влезла на бордюр, остановилась.
— Скотина, — прошипела Элеонора. — Ну, однажды я из этого дерьма выберусь.
Что ж, надежда — это прекрасно, она помогает людям выжить в худших условиях. А я хочу, чтобы Эля выжила. Но не хочу отпускать. Я приручу ее однажды.
«Ты делаешь именно то, за что осуждал Диму, — прорезался Борис. — Мечтаешь, чтобы мир изменился сам, вместо того чтобы изменить его».
Я добавил оборотов спиннеру, и голос замолчал. Теперь можно сосредоточиться. Закрыв глаза, я пытался прочувствовать дом. Будто слепой, ощупывающий лица людей, перебирал их все поочередно, выхватывая то обрывок внутреннего монолога, то сон, то воспоминание. Крохотного касания хватало, чтобы понять: не то, не то, не то. Все эти люди жили здесь не первый день, никто не собирался умирать, и тем более — убивать.
— Говорят, — тихо сказала Элеонора, — что если вовремя открыть глаза, то можно увидеть, как драгоценные возможности уплывают за горизонт…
Я открыл глаза как раз вовремя, чтобы увидеть едущий мимо «Крайслер». Внутри него сгустилась тьма. Зрением я успел заметить профиль мужчины моего возраста или чуть постарше, в очках. Но я-то привык видеть людей во всей перспективе! Здесь в перспективе была тьма.
Задрожал, выпал из пальцев спиннер. Вспотели ладони. Что же это за существо? Почему я не могу даже на пушечный выстрел подобраться к осознанию его?
— Я пойду, бутерброд куплю. — Элеонора отстегнула ремень. — Ты, если сраться надумаешь от ужаса, наружу выйди, сделай одолжение.
Дверь открыть я ей не дал. Ремень застегнулся обратно. «Пежо» рванул с места, выскочил на асфальт, шкрябнув брюхом по бордюру.
— Сука, — прошипела Элеонора, крутя рулем. Мы пристроились за «Крайслером», сохраняя приемлемую дистанцию. Кажется, приемлемую. В том участке памяти Элеоноры, что отвечал за правила дорожного движения, я противоречий не нашел. Правда, там в принципе было не так много: «Встречка и двойная сплошная — нельзя, но если никто не видит, то чуть-чуть можно». Остальное тонуло в тумане.
Я подобрал спиннер и, продолжая его крутить, сосредоточился на черной монолитной субстанции. Чем-то Харон напомнил Разрушителей, вселявшихся в тела милиционеров. Они тоже были исключительно черными и непроглядными, но обращались к памяти носителей, за счет чего могли функционировать как люди. За счет чего же функционировал этот человек?
Я нашел одно объяснение. Чернота не сплошная, это оболочка, маска, защита. Значит, ее можно пробить, скользнуть внутрь, выхватить нужную информацию… Но внутренний взор беспомощно скользил по черным стенам — холодным и гладким. Ни трещинки.
Вернулось ощущение всемогущества, но если вчера оно меня напугало, то сегодня наполнило уверенностью. От меня распространялось поле, в котором, словно в паутине, увязали водители и прохожие. Первые жались по сторонам, пропуская два автомобиля. Вторые замирали, не решаясь перебежать дорогу, провожая нас пустыми глазами. И только одна черная точка двигалась спокойно, будто в другом измерении.
Ничего, думал я. Когда придет нужда, вся эта сила обрушится на него, и он не устоит. Никто не сможет устоять перед таким напором.
Узкая улочка завершилась. Харон повернул налево, когда светофор мигал зеленым. Элеонора рванула следом, ей засигналили. Я направил силу на возмущенных водителей и преобразовал их беспорядочные «пиликания» в девятую симфонию Бетховена. Я просто наслаждался властью. Я управлял городом, по моей воле тысячи людей вдыхали и выдыхали, ели, пили, спали, шли и ехали.
— И что дальше? — уныло спросила Элеонора. Тут же добавила тоном, исполненным обожания: — Любимый! — Тон снова изменился: — Можно я открою дверь и блевану?
— Просто езжай за ним, — сказал я. — Полагаю, рано или поздно он выведет нас к Юле.
— Ты дебил? Или считаешь его дебилом? Думаешь, он ничего не заметил?
Я посмотрел на дорогу и с трудом унял дрожь. Такого я не хотел… Нет, конечно, хотел, но желание вырвалось из подсознания само по себе. Плохо, очень плохо!
«Крайслер» напоминал черный ледокол, прокладывающий путь через море автомобилей. Перед ним расступались, будто пропуская автомобиль «Скорой помощи». Светофор, только что мигавший зеленым, перестал мигать — зеленый оставался гореть, пока мы не проехали пешеходный переход.
Чтобы отвлечься, я закрыл глаза и попытался нащупать сознание Димы. Не сразу, но удалось вычленить его из многоголосой толпы. Дима злился на меня — естественно. Он с Машей, и между ними я чувствую нечто новое, чего ранее не замечал.
— Превосходно, — сказал я. — Совет да любовь. Не благодарите.
— Ты это про что? — поинтересовалась Элеонора.
— Занимаюсь селекцией. Подбираю подходящих друг другу самцов и самок. И даже добился кое-каких успехов. Когда эти двое дадут потомство, они поймут, что я был прав. А ведь эта манипуляция далась мне так легко! Не пришлось даже лезть к ним в головы. Достаточно было посеять сомнение и уйти.
Говоря, я следил, как мои слова отзываются в голове Элеоноры. Сперва они пролетели, не всколыхнув и крохотной волны. Потом вернулись, закружились, поднимая вихрь. Воронка разрослась до размеров планеты, и я сказал: «Стоп».
Открыл глаза. Увидел подрагивающий кулак Элеоноры перед носом. Заставил его опуститься.
— Так. Будет. Лучше, — проговорил я. — Жанна не подходила ему изначально. Ее не нужно спасать, она самодостаточна, и, в попытках удержатся рядом, он растрачивал себя.
— Что бы ты понимал! — прорычала Эля, сверля взглядом багажник «Крайслера». — Селекционер хренов. Не всегда судьба — там, где постель мягче.
— Проиллюстрируй мысль, пожалуйста.
— Александр Матросов и пулемет. Будь там ты — Саня бы фашистам сдался, да?
— Будь там я — пулеметчик бы сдался, — усмехнулся я. — Понял твою мысль. Хочешь сказать, что выбор разума, подкрепленный сердечным влечением, сильнее психологической предрасположенности?
Эти слова Элеонора тоже обдумала небыстро. Кивнула.
— Хочешь пари? — предложил я.
Ни секунды раздумий:
— Хочу! Если Димка с Машей сойдутся, я пойду с тобой. Но Дашка остается с отцом и никогда не услышит о тебе, больной ублюдок.
— И не попытаешься вонзить мне нож в спину?
— Нет. Буду как жена людоеда из «Мальчика с пальчик». Нарожаю уродливых дочерей и буду надеяться, что какой-нибудь расторопный пацан тебя прирежет.
— Приемлемо. А что хочешь с моей стороны?
— Ты отстанешь от меня навсегда. Плюс, покинешь к хренам собачьим эту планету.
Я покачал головой:
— Нет. Я не поставлю под угрозу свою миссию ради спора с тобой. Выбери другой «плюс».
— Хорошо. — Элеонора закурила одну из своих тонких сигарет. Рука ее подрагивала от растущего волнения. Птичка предвкушала открытие клетки. — Ты расскажешь Диме все. И никогда ничего от него не скроешь.
Пробка рассеялась сама по себе. «Крайслер», наращивая скорость, несся по средней полосе, Элеонора не отставала. Напряженная, будто застывшая.
— Хочешь, чтобы он узнал о том, что ты была жертвой? — уточнил я. — Подумай. Для него ты — образец сильной натуры, которой никогда не нужна помощь, которая, наоборот, сама всегда готова помочь. Если он почувствует твою слабость…
— Захлопни пасть. Я Димку не первый день знаю. И жалеть он меня не станет, знает, что я и не из такого дерьма чистенькой выйду. А вот тебя, сучонок, он уроет. И ты этого боишься.
Тысячи человеческих сознаний исчезли. Я оказался простым слабым человеком в машине, на пассажирском сиденье, ничего не контролирующим.
— Вот еще! — сказал я, но даже не сумел убрать из голоса дрожь.
Элеонора засмеялась:
— Да он же тебе как старший брат! Отец и мать в одном флаконе. Единственный чертов психопат, готовый вошкаться с тобой по доброй воле. Ты, конечно, можешь разбить вазу, убежать из дома, проколоть соски́, надеть короткую юбочку со стрингами в знак протеста. Но рано или поздно приползешь на коленях, размазывая сопли, и попросишь прощения.