«Крайслер» свернул на светофоре, Элеонора поспешила за ним. Наконец, мы покинули дорогу, запетляли среди домов. Похоже, близок финал.
— Ну так что? — Элеонора протянула руку. — Спорим?
Я сжал ее ладонь, походя отметив, какая мягкая, гладкая на ней кожа. Ладонь вырвалась.
— Вот и хана тебе, крысенок, — прошептала Элеонора.
Харон свернул на парковку перед заведением с вывеской «Tartar». Вывеска вспыхивала неоном над деревянными дверьми, стилизованными под старину.
— Наконец-то, жратва и остановка совпали! — Элеонора, развернув автомобиль, задним ходом припарковалась между двумя белыми линиями.
Парковка почти пуста. Видимо, наплыв посетителей будет к вечеру. Слева припарковано что-то, напомнившее мне самый уродливый в мире «УАЗ», но в мыслях Элеоноры я прочел уважительное: «Гелендваген». Харон выбрал местечко напротив, наискосок от нас. Я, затаив дыхание, смотрел на застывший «Крайслер».
— Ну чего? — Элеонора приободрилась и даже почти перестала на меня сердиться. — Может, я пока хоть на вынос чего-нибудь возьму? Если задумал меня пригласить, то я не против, но столики пусть будут в разных концах зала.
Открылась дверь «Крайслера». Харон ступил на асфальт. Вышел, забрав с собой всю тьму, до сих пор заполнявшую автомобиль. Захлопнулась дверь, и Харон повернулся ко мне. Взгляд вперился в меня сквозь лобовое стекло, от которого должно было отражаться солнце.
Среднего роста, темно-коричневый костюм, верхняя пуговка на рубашке расстегнута. Очки в роговой оправе, кажутся тяжелыми. Короткая стрижка, черные волосы, черная же щетина, которая почему-то отнюдь не кажется неопрятной. Харон стоял и смотрел на меня. Ждал.
Элеонора усмехнулась:
— Главное повалить, а там ногами запинаешь. Че застыл-то? Вперед! Или заставишь меня его переехать?
— Хорошая мысль, — пробормотал я. — Но мне нужна информация.
Словно услышав меня, Харон опустил руку в карман пиджака, достал телефон и что-то понажимал. Закончив, убрал обратно и улыбнулся.
Выдохнув, я отстегнул ремень. Страхи и сомнения, порожденные неизвестностью, исчезли. Харон — всего лишь человек, что он вообще может?
Я поставил ногу на растрескавшийся асфальт. Жалкая планета, убогая страна, позорный городишко и ничтожный район. Чего здесь могу бояться я? Существо, способное, при желании и необходимости, уничтожить Солнечную Систему!
С каждым шагом я поднимал голову выше. Единственное, за что самую каплю себя ненавидел, — это за мелкую мыслишку, пульсирующую далеко и глубоко: «Дима бы мною гордился!»
«Он бы тебя убил», — фыркнул Борис.
— Закрой рот, — прошипел я.
«Это пожелание сейчас уместнее адресовать тебе. О! Ты заметил? У меня получается разговаривать так же, как ты. Кажется, я начинаю проникать в твое сознание. Может, сумею и к памяти доступ получить».
Что ж, получи. По крайней мере, так у меня будет совесть чиста. Все равно ведь когда-нибудь узнаешь, что у тебя есть дочь. И рехнешься окончательно, слабак.
Я остановился напротив Харона. Он смотрел мне в глаза, приветливо улыбаясь. Такой же доверчивый и дружелюбный слабак, как Боря. Они бы нашли, о чем поговорить. Но говорить буду я.
— Перейдем сразу к делу. Не возражаешь?
Молчание. Улыбка. Взгляд. Я мысленно пожал плечами и продолжил:
— Девочка, с которой ты спутался на этот раз, не должна умереть. Сейчас ты сядешь в мою машину и покажешь, куда ехать, чтобы ее забрать.
Возможно, он попросту глухой. Не изменилось ничего. Он все так же стоял и смотрел, улыбаясь, будто подбадривал: «Ну же, ну!» Я попытался коснуться его мыслей. Жест вышел чисто машинальным и не принес ничего. Я вновь натолкнулся на тьму и, прервав попытку, непроизвольно дернул головой. Плохо…
— Это все? — Голос прозвучал тихо, но веско. Сильный голос, который приходится сдерживать.
Не дожидаясь ответа, Харон развернулся и пошел к дверям ресторана. Я, не веря глазам, шагнул следом:
— Эй! Куда ты пошел? Стой!
Последнее слово я прокричал. Мерзким, визгливым голосом Бориса Брика, который в спокойном-то состоянии штопором вгрызался в уши.
Харон остановился. Плечи задрожали. Смеется, что ли? И тут я услышал самый настоящий смешок, но не от Харона. Звук шел сзади. Обернувшись, я увидел Элеонору, сидящую на капоте «Пежо». Она показала мне большой палец и тут же ударила кулаком в ладонь, скорчив серьезную мину.
Харон повернулся ко мне. Он справился со смехом, взгляд сделался спокойным, доброжелательным. Как у хорошего школьного учителя, наверное. У Димы нет такого взгляда, он не признает самоценности человека, будет хвалить только за усилия. Поэтому его никто не любит. А этого — этого бы любили.
— Перейдем сразу к делу, — заговорил Харон. — Не возражаете? Я иду завтракать. Если у вас в планах есть меня арестовать или убить — вы можете начинать в любое время, когда вам будет удобно. Чем еще могу быть полезен?
Он терпеливо ждал, пока я собирался с мыслями. А мне было с чем собраться. Впервые в жизни я встретил человека, который меня игнорировал. Это хуже беседы с психиатром, хуже родителей Кати. Перед Хароном я ощущал себя капризничающим ребенком. И, не в силах сдержаться, по-детски «затопал ногами»:
— Мне нужна Юля. Ты понял? Если она погибнет, последствий ты вообразить не сумеешь, жалкий червяк. Думаешь, я из полиции? Думаешь, буду тебя арестовывать? Нет, не буду. Я буду тебя пытать до тех пор, пока ты не скажешь, где…
Он расстегнул пуговицы пиджака. Я осекся. Взгляд Харона оставался прямым и доброжелательным, но руки двигались нервными рывками. Он сорвал пиджак, бросил на крышу «Крайслера», и сзади послышался сдавленный возглас Элеоноры. «Псих гребаный!» — долетела до меня ее мысль.
— Пожалуйста, начинайте, — сказал Харон. — Я жду пыток.
Рубашка с коротким рукавом открывала руки. Изрезанные вдоль и поперек, со следами ожогов, с гноящимися старыми ранами и кровоточащими — новыми. Взгляд Харона изменился, стал жестким, тяжелым. И он повысил голос, загрохотал им, заставляя оборачиваться редких прохожих:
— Что? Вы, кажется, хотели меня напугать? Простите, я нарушил ваши планы. Не стесняйтесь, приступайте к пыткам! Расскажите мне что-нибудь новое о боли и смерти, пока ваша драгоценная девочка летит навстречу асфальту.
Сила выплеснулась наружу. Я подхватил «Крайслер» и занес его над головой Харона. Что-то заскрипело в конструкции автомобиля, посыпалась засохшая грязь, соскользнул и спланировал на асфальт пиджак. Краем уха я услышал возгласы прохожих, на которых давно перестал обращать внимание. «Здесь ничего нет», — внушил я им, и мы с Хароном сделались невидимками.
Харон поднял голову, улыбнулся:
— Решили управиться по-быстрому? Это ваш выбор.
Когда «Крайслер» рухнул на четыре колеса, чуть не задев Харона, он даже не вздрогнул. Он поднимал пиджак.
— Ублюдок, — сказал я, воспринимая собственный голос, как писк придушенной крысы. — Неужели тебе непонятно, что ты вмешался в сферы, о которых не дано знать простым смертным?
Я заставил глаза вспыхнуть синим — это, помнится, впечатлило психиатра Тихонова. Но Харон едва ли вообще обратил на меня внимание. Он отряхнул и надел пиджак, застегнул пуговицы. И сделал шаг мне навстречу.
— Вам в жизни все очень легко дается. Вы не привыкли получать отказы и не привыкли к лишениям.
Поскольку я не видел его мыслей, удар оказался полнейшей неожиданностью. Кулак врезался в скулу, и я, взмахнув руками, упал. В голове сверкнуло что-то наподобие бенгальского огня. А когда я вернул способность адекватно оценивать реальность, передо мной оказался асфальт, а правую руку, заломленную за спину, терзала боль, заставлявшая скулить и выгибаться.
— Мне кажется, в школе вас нередко били, — прожурчал над ухом голос Харона. — И вы подумали, что это вовсе нестрашно, позволили страху умереть. Однако иногда сама жизнь бьет лицом об асфальт. И к этому вы не готовы.
Он сгреб мои волосы на затылке рукой и толкнул вперед. Я успел повернуть голову, чтобы спасти от перелома нос. Еще одна вспышка в голове, кожа на щеке содралась. Мысленно я потянулся к усевшемуся у меня на спине человеку. Это ведь просто — отшвырнуть, приподнять, отодвинуть — хоть что-то! Но я будто ловил угря мыльными руками в темноте.
Борис смеялся надо мной, чувствуя то же самое. Но он выдержал пятнадцать лет в психиатрической клинике, где каждый миг жизни был пропитан безысходностью, где в каждом звуке, скрипе койки, дуновении ветра за окном слышалась фраза: «Твоя жизнь закончилась». Этот слабак сейчас был сильнее меня.
— Представьте, что все свершилось, — сказал Харон. — Что девочка мертва. Знаете, как мне говорили в ритуальном агентстве? Все ритуалы предназначены для того, чтобы справиться с болью, создать новые воспоминания, принять факты. Я дам адрес — они действительно профессиональные ребята. У них вы можете купить гроб по размеру, или заказать изготовление, договориться о панихиде, осмотреть зал для прощаний. Постепенно у вас сложится впечатление, будто все, что происходит, — правильно, раз здесь оно поставлено на конвейер. Смиритесь. Вы вторглись во владения бога смерти, и попытались смертью ему угрожать. Простите, что вы сказали?
— Харон, — просипел я, — не бог смерти.
Он вздохнул:
— Беда с этим образованием. Все запоминают ярлыки, а не знания. Ищут абсолютных истин, ответов «да» или «нет» на вопрос «В чем смысл жизни?» Вы утомили меня. Я больше не хочу вас видеть. Если вы меня поняли — лизните, пожалуйста, асфальт, чтобы я увидел на нем след от слюны.
— Да пошел ты! — крикнул я, но Харон надавил на руку. Казалось, в суставе сейчас что-то необратимо порвется. Боль застила глаза, и я сам не заметил, как коснулся языком асфальта. Возможно, это сделал, сжалившись надо мной, Борис.
Потом пришло облегчение. Удалялись шаги Харона, хлопнула тяжелая дверь.
Стараясь не тревожить онемевшую, будто чужую руку, я сел, прислонился спиной к бамперу «Крайслера». И только тут обратил внимание на этот звук, боль от которого перевесила все пережитые страдания и унижения. Элеонора смеялась. Смотрела на меня, избитого и уничтоженного, и хохотала, как ребенок.