— Подожди-ка, Лена, — перебил ее Соболев. — Это не те ли шорты, в которых ты нашла записку?
— Те самые.
— А когда Надя их изрезала?
— Когда мы в первый раз репетировали в костюмах. Мы тогда оставили свою одежду за кулисами. Помните?
— Это было, кажется, за неделю до премьеры? — вспомнил Юра. — И после этого она их больше не надевала?
— Что вы, Юрий Викторович! Их нельзя носить! — Ленка продолжала рассказывать ему о Наде, но он уже не слушал. «Зачем Ксюше класть записку в шорты, которые годятся лишь на половую тряпку? — спрашивал себя Соболев и сам же отвечал: — Значит, записку она получила за неделю до премьеры!»
— Послушай-ка, — перебил он Ленку, — а не было ли у Ксюши мальчика или хорошего знакомого в лагере?
— Был. — Ленка с заговорщицким видом шепнула ему на ухо: — Генка Просвирнин…
— Кто такой?
— Саксофонист.
— Из вашей школы?
— Нет. Он при консерватории учится…
Им не дали договорить — прибежала Тренина с долгожданным известием о прибытии Полины Аркадьевны Крыловой…
В комнате у Ларисы и Эллы Валентиновны резко пахло валерьяновыми каплями. Перед ним сидела уставшая женщина с очень загорелым лицом. На вид ей было лет двадцать пять. Сероглазая, миловидная шатенка. «Что же ты прошляпил мою дочь, массовик-затейник?!» — читал он в ее глазах. Соболев не мог долго выдержать этот взгляд и отвел глаза, как бы ответив: «Я не только вашу дочь — я вообще все в этой жизни прошляпил!»
— Я вас ненавижу! — выпалила она. — Как вы могли оставить девочку без присмотра? Я подам на вас в суд!
— И совершенно напрасно, — услышал Юра за своей спиной голос Блюма. — Похищение было спланировано, тщательно подготовлено. С таким же успехом девочку увели бы и у вас.
И тут она разрыдалась. По-детски, навзрыд, утирая кулачками слезы. От безысходности и беспомощности всем впору было завыть.
— Рано еще так убиваться, Полина Аркадьевна. — Блюм взял ее за руки. — Ей-богу, рано.
— Зачем они ее украли? — сквозь слезы тихо спросила она.
— Наверняка мы не знаем, но, возможно, ради получения выкупа. — Миша врал, он давно отверг эту версию. — Поэтому вам надо быть дома и ждать звонка.
— Как же я одна? — развела она руками. — Я не могу там находиться одна…
— Пригласите кого-нибудь пожить… на время, — предложил Блюм.
— У меня никого нет, — мотала она головой. — Совсем никого! Слышите вы? — опять бросила она Юре. — У меня никого больше нет!
— Успокойтесь, Полина Аркадьевна, не надо так нервничать. — Миша погладил ее по плечу. — Поезжайте домой, а мы вас будем время от времени навещать. Оставьте нам свой адрес.
Она нацарапала на клочке бумаги адрес и в сопровождении Трениной отправилась на автобусную остановку. А Миша с Юрой взглянули на адрес и ахнули. «Улица Студенческая…» Студенческая улица пересекала Академическую, и дом Крыловой находился совсем рядом с домом Маликовой.
— Вот тебе, бабушка, и Юрьев день! — воскликнул Миша. — Гони-ка завтра в город, товарищ Соболев, как и намечал раньше. Пора нанести визит старой приятельнице Ольге Маликовой и поговорить с ней по душам.
— Чего бы это ей со мной откровенничать? — засомневался Юра.
— Насколько я понял, в комсомоле ты с ней не конфликтовал?
— Мы вообще, Миша, мало сталкивались.
— Как это понимать? А «летучки» по вторникам?
— Последних два года я не отчитывался перед райкомом.
— Ты что, меня за дурака держишь? — возмутился Миша. — Да тебя бы через два месяца вышвырнули из училища!
— Понимаешь, наш конфликт со Стацюрой тогда зашел слишком далеко, стал достоянием города… У него был свой человек на мое место. И мне бы ни за что не удержаться, если бы не театр… — Тут Юра сделал паузу, что-то припоминая.
— Твой первый театр? — улыбнулся Миша. — Я, кажется, понял. Кира Игнатова — верно?
— Да, Кира Игнатова — мой ангел-хранитель. Она меня вырвала из лап Стацюры. Театр, который я организовал при своем комитете комсомола, она считала городской достопримечательностью — привозила ко мне на спектакли гостей, а иногда брала с собой на выездные городские мероприятия. Так что, Мишенька, последних два года я отчитывался в горкоме, лично перед Кирой Игнатовой. В райкоме же бывал два раза в год — в день рождения комсомола и на Восьмое марта, в целях, так сказать, подхалимажа — поздравлял Ольгу, чтобы не забывала.
— Будем надеяться, что она не забыла. Посочувствуешь, вспомните боевые комсомольские годы, расспросишь, как она жила это время… Короче, сам знаешь! Что я тебя учу?
— Телефон запиши! — попросил Юра. — Без звонка неудобно…
— Никаких звонков, Юра! — отрезал Блюм. — Телефон могут прослушивать.
— Чего ради ее будут прослушивать?! Она что — агент ЦРУ?
— Совсем ты отстал от жизни, Соболев! Живешь старыми понятиями! Да нынче все агенты ЦРУ! — И добавил: — Забеги потом к Полине Аркадьевне — проведай.
— Она меня на порог не пустит! Ты что, не видел? — сжался в комок Соболев при воспоминании о разыгравшейся полчаса назад сцене.
— Пустит, — уверенно сказал Миша. — Посидит денек одна — черту будет рада!
«Все у него запросто, — подумал Юра. — Женщины в жизни Блюма как коллекция бабочек. Энтомолог хренов!»
— А ты где пропадал с утра? — отвлекся он от неприятной темы.
— Опрашивал сельских жителей на предмет джипа.
— Ну и как поживают деревенские?
— Пьют, — вздохнул Миша.
— Что, с самого утра?
— Там уже не разберешь, с утра или с вечера. Однако вспомнили, что в пятницу, в районе десяти часов вечера, по деревне проезжал «черный катафалк» — так они его окрестили. Джип доехал до конца деревни и повернул. А вот куда повернул — тут начинается путаница. Там развилка: одна дорога ведет к шоссе, а другая — вдоль леса. Мнения деревенских разделились, кто говорит, что джип свернул к шоссе, а кто утверждает обратное…
— В лес?
— Крыловой об этом сообщать не обязательно, — предупредил Миша.
— У меня тоже новости. — И Соболев пересказал ему свой разговор с Ленкой.
Оба «детектива» грелись на солнышке возле Ларисиного коттеджа и так увлеклись беседой, что не заметили, как вернулась Тренина. Она окликнула их из окошка:
— Эй, сыщики? Чай с пирожками будете?
— Откуда такая роскошь? — поинтересовался рыжий.
— От верблюда! — Лариса ревновала. Миша слишком крепко жал руки этой Крыловой! Он сразу все понял, этот человеческий изъян был ему прекрасно знаком. Правда, он не ревновал ни одну из своих жен, зато его ревновали мучительно!
— Если вы не против, Лариса Витальевна, мы заглянем к вам вечером, — холодным, обиженным тоном заявил Блюм. — У нас неотложные дела.
— Лариса, — мягко, в отличие от друга, окликнул ее Соболев, — ты не знаешь в каком домике живет Генка Просвирнин, саксофонист?
Лариса пожала плечами — видно было, как она уязвлена Мишиным тоном.
— Сейчас у Эллы спрошу, — скрылась она внутри и через минуту показалась вновь. — В десятом. В одной комнате с ди-джеем.
В десятом коттедже они обнаружили спящего Диму. Им бросилось в глаза, что у парня перевязаны пальцы обеих рук.
— Что это с ним? — Миша указал на бинты. Юра хотел было разбудить спящего, но Блюм остановил его: — Погоди-ка. — И нежно, по-отцовски добавил: — Пусть дети спят и смотрят сладкие сны.
Он открыл стенной шкаф, и Соболев даже вскрикнул от неожиданности — перед ними стоял рыжий чемодан Блюма.
Несмотря на Юрин возглас, тринадцатилетний ди-джей, первая скрипка в оркестре Эллы Валентиновны, продолжал спать.
— Вставай, сынок! — потрепал его по плечу Миша.
Дима не шелохнулся.
— Однако сон у этих ребят! — позавидовал Блюм и, схватив парня за грудки, потряс его и прислонил к стене. Ди-джей разлепил припухшие глаза, но, по всей видимости, еще пребывал в мире грез. Чтобы окончательно вернуть парня в суровую действительность, Миша дал ему звонкую пощечину.
— Не бейте меня! — закричал Димка. — Что вам надо?!
— С добрым утром, малыш! — приветствовал его Блюм и, схватив за шкирку, потащил к шкафу. — Откуда у тебя такой красивый чемоданчик? — ткнул он мальчишку, как котенка, в свой чемодан.
— Я тут ни при чем! — заплакал скрипач. — Генка нашел его сегодня утром!
— Не ври, щенок! — Миша опять замахнулся, но Соболев перехватил его руку.
— Оставь парня в покое! — крикнул он и уже тише добавил: — У него железное алиби.
— Какое алиби?
— Он вел вчера вечером дискотеку и никуда не отлучался с танцплощадки. Это подтвердит тебе весь лагерь.
— Верно, — признал свою ошибку Блюм и, похлопав парня по плечу, извинился: — Прости, малыш. Погорячился.
— А что у тебя с руками? — спросил Юра.
— Мозоли, — пробормотал, все еще всхлипывая, Димка и пояснил: — От скрипки.
— А где твой сосед? — указал Миша на заправленную койку рядом.
— В волейбол играет.
— Пойдем — покажешь! — Блюм подтолкнул его к двери и уже с порога бросил Соболеву: — Подожди нас тут. Мы — мигом!
Генка Просвирнин оказался атлетически сложенным мальчиком. Выглядел лет на семнадцать, хотя был Димкиным ровесником. Миша привел его в дом мокрым от пота и разгоряченным игрой. По фирменной ярко-желтой майке и голубым адидасовским трусам можно было судить, что семья Генки не бедствует.
— Здорово, Дед Мороз! — протянул ему руку Соболев.
— Откуда вы знаете? — как-то грустно улыбнулся Генка.
— Подожди, Юра! — замахал своими огромными ладонями Блюм. — Обо всем по порядку.
Попросив ди-джея пойти погулять, они начали допрос.
— Я каждое утро бегаю вокруг лагеря, — рассказывал Генка, — встаю в шесть часов…
— Завидное упорство! — похвалил Миша. — Бери пример с молодежи, Соболев! — И, осторожно раскрыв чемодан, попросил Гену продолжать.
— Да тут и рассказывать нечего, — покосился на чемодан Просвирнин, — бегу вдоль забора — вижу, чемодан около дыры лежит…
— Это дыра за актовым залом? — уточнил Юра.
— Ну да! — подтвердил Генка. — Раскрыл. Смотрю — вещи. Вроде чистые, новые. Принес домой, в лагерь, хотел отдать Элле Валентиновне, а Димка говорит: «Не отдавай. Вещи почти новые — продадим».