— Что за мальчики?
Анастасия Ивановна залилась легким румянцем.
— «Голубые» оба, — почти шепотом пояснила она.
— А какое отношение имел сценарий «капустника» к вам?
— Это мой сценарий, — призналась она, — Маша повезла Игорю последний, авторский экземпляр.
— Далеко живет Матуйзо? — поинтересовался Вадим.
— На трамвае — одна остановка. Можно дойти пешком.
— Как вы думаете, он сейчас дома?
— Думаю, что еще не проснулся. Я звонила ему в час ночи — кажется, он был не один.
— Позвоните ему, — вдруг жестким тоном приказал Вадим, — и скажите, что мы сейчас приедем.
Жданов вопросительно посмотрел на Блюма, когда Анастасия Ивановна ушла на кухню звонить.
— Как тебе все это? — спросил он своего бывшего начальника оперативного отряда.
— По-моему, чистой воды розыгрыш, — высказал свое мнение Блюм.
— По-моему, тоже, — согласился Жданов.
— Во всем чувствуется рука незаурядного мастера, отменного режиссера! — горько восхищался Михаил. — Все — театр! И проверяющий из роно на экзамене у Маликовой, и «голубой» Матуйзо со своими дурацкими амбициями! Я не говорю уже о Соболевской опере! Там девчонку увели прямо со сцены, в костюме!
— Он вас ждет, — сообщила Преображенская, войдя в комнату.
— Что это такое, Анастасия Ивановна? — спросил примиренческим тоном Михаил, указывая на пластиковые фигурки, разбросанные по всему столу. Он уже давно разглядывал их и вертел в руках.
— Это игра, — робко начала Преображенская, — головоломка — слоны, бегущие по саванне… Машенька обещала ее составить к моему приходу… — Анастасия Ивановна отвернулась, закрыв ладонями лицо, и плечи ее задрожали.
Игорь Матуйзо к приходу милиции не потрудился проветрить квартиру, провонявшую перегаром, и разбудить молодого человека, уснувшего на диване артиста.
Он постоянно встряхивал головой — белые сальные волосы, давно не стриженные, то и дело падали на глаза.
— Я девочками не интересуюсь! — извергал из своего вонючего кривого рта «дядя Игорь». — Машенька пришла и ушла, больше я ее не видел.
— Зачем вам так срочно понадобился сценарий? — в лоб спросил Миша.
— Я должен знать, в чем принимаю участие! — напыжился Матуйзо.
— Когда Маша от вас ушла, вы не проследили за ней в окно? — на всякий случай поинтересовался Вадим.
— Не имею подобных привычек, молодой человек! — с достоинством ответил тот и недвусмысленно добавил: — В отличие от некоторых.
— В отличие от некоторых, у вас куда более противоестественные привычки! — заявил Блюм.
— Это мое личное дело! Я вас в гости не звал! И глумиться над своей несчастной душой не позволю! — Увидев смятение в рядах противника, произведенное его декламацией, Матуйзо все больше входил во вкус. — Как смеете вы своими грязными лапами касаться артиста? Жреца священного храма?!
— Блядь ты, а не артист! — бросил ему в лицо Блюм, после чего неблагодарная публика покинула зал. Они вышли на улицу Фрунзе, и Миша медленно побрел вдоль железного бортика, отделяющего тротуар от проезжей части, внимательно глядя себе под ноги.
— Что ты там ищешь? — скептически улыбнулся Вадим. — Что надеешься найти после такого дождя?
— Ты лучше объясни мне, Вадик, чего он расхорохорился, этот педик? — у Блюма получилось почти в рифму. — Неспроста, я думаю. Он в этой истории играет не последнюю роль.
— На то он и артист, чтобы играть какую-то роль, — заметил Жданов, продолжая шествовать дальше. Метров через десять он оглянулся — Блюм рассматривал что-то, сидя на корточках.
— Как тебе нравится эта штучка? — обратился он к Жданову, когда тот присел рядом. Блюм выковыривал веточкой акации застрявшую в бордюре пластиковую фигурку диковинной формы. Со стороны это выглядело так, будто двое взрослых мужчин впали в детство.
— Интересно девки пляшут — по четыре штуки в ряд! — вспомнил давнюю присказку Жданов, глядя на розовую фигурку.
— Даю голову на отсечение, что в головоломке на столе у Маши не хватает одной фигурки!
— Значит, здесь ее посадили в машину! — заключил Вадим.
— Да, — подтвердил Миша. — Вызывай-ка, Вадик, ребят! Пусть поспрошают окрестных жителей, что за машина стояла вчера в районе пяти часов вечера на этом самом месте. Чем черт не шутит — может, какая-нибудь старушка глядела от нечего делать в окно и сфотографировала негодяя. Мы к ней в гости, а она нам — негативчик!
Он осторожно вставил в замочную скважину ключ. В будний день все должны быть на работе. Дверь со скрипом отворилась, и Миша проскользнул в коридор.
— Явился — не запылился! — раздалось у него за спиной.
Маленькая женщина с лихорадочным блеском в глазах, скрестив на груди руки, исподлобья напряженно смотрела на него.
— Ты почему не на работе? — Блюм явно не ожидал такого поворота событий.
— На больничном по твоей милости! — Как ему могли нравиться когда-то эти вытаращенные голубые глаза?!
— Я тебя вроде не бил? — пытался припомнить Миша.
— Зато друзья твои постарались!
— Какие друзья?
— Тебе лучше знать какие! Раз ты даешь им ключи! — Лика обычно заводилась с полуоборота. Уже все вокруг стали замечать, что она психически больна. Миша не раз пытался уговорить ее подлечиться, однако подобные разговоры заканчивались истерикой. Ему было жалко жену, но жить с ней он больше не мог.
— Объясни все толком, — специально понизил он голос. — Я никому ключей от квартиры не давал.
— В воскресенье, пока мы с мамой были на даче, у нас в квартире кто-то хозяйничал! В основном рылись в твоих бумагах. Я их потом еле собрала! — Последнюю фразу она выкрикнула на самой высокой ноте, на какую была способна.
— Из этого ты сделала вывод, что воры — мои друзья?
«Они искали дело Максимова, — сообразил Миша, — как я раньше не допер, что сначала полезут ко мне домой?»
— Если ты водишься со всякими шлюхами, то почему бы тебе не водиться с ворами?! — завелась опять Лика. — У кого ты живешь? Отвечай!
Миша проскользнул в комнату, оставив без внимания ее вопросы. Открыл нижнее отделение книжного шкафа и принялся складывать свои бумаги в спортивную сумку.
— С кем ты живешь, сволочь? — получил он по спине кулаком. Ни слова не говоря, Миша толкнул ее, и Лика отлетела метра на два, приземлившись на пол. Она стала биться головой об пол, захлебываясь в рыданиях. Блюм не обращал на нее внимания — он давно привык к истерикам жены.
— Я ухожу, — тихо вымолвил он. Она замолчала. Тогда он добавил: — Навсегда.
— Ми-мишенька, — заикаясь, как ребенок, растирая по лицу слезы, выдавила она, — Ми-мишенька, ми-миленький! — Она подползла к нему и принялась целовать его руки. — Не бросай меня, Мишенька!
С Ликой Свидерской его познакомил Соболев. Это случилось поздней осенью восемьдесят седьмого года, во время выездного семинара. Подобные мероприятия иногда играли большую роль в судьбе человека. Особенно когда жена комсомольского вожака бьется в конвульсиях, вырывая у него из рук чемодан. «Опять комсомольская учеба? Пьянка и трах — вот что это такое! Я подам на развод, когда ты вернешься!» А что мог сделать вожак? Он подчинялся дисциплине.
Юра знал Свидерскую еще по рабфаку, она готовилась поступать на исторический. Белокурая голубоглазая евреечка, миниатюрная, хорошо сложенная, она имела необыкновенный успех у мужчин. Ни одна вечеринка не обходилась без Лики. Юра немного робел перед ней. Романтик от природы, он был склонен идеализировать любую девушку, в особенности такую красивую.
Однажды Лика предложила ему вместе прогулять занятия. Они забрались на крышу двенадцатиэтажного дома, и она целый час читала ему свои стихи. Это была занудная поэма о Варшавском гетто. Почему она тогда выбрала именно Юру? Может, почувствовала, раскусила в Соболеве благодарного слушателя? Он же не столько слушал ее стихи, сколько любовался белокурыми локонами, рассыпающимися на ветру.
Она не стеснялась никого и ничего. Они часто бродили по многолюдным улицам, взявшись за руки, и Лика громко читала стихи. Она как бы бросала вызов обществу, ведь стихи отдавали антисоветчиной, но Свидерскую никто не арестовывал. То ли поэзия Лики была чересчур безликой, то ли она еще не достигла диссидентского совершеннолетия.
Дальше стихов дело у них не заходило, и, возможно, поэтому Соболев в конце концов ей наскучил.
Он встретил ее через шесть лет, на пленуме горкома, и светлый образ тут же померк. Свидерская превратилась в несгибаемого борца за коммунистические идеалы. Стихи она теперь писала только по праздникам. Выражалась вульгарно. И, кроме всего прочего, никак не могла скрыть своего необузданного влечения к мужчинам. О ее любовных похождениях уже слагались легенды.
Кто первым предложил на том семинаре сыграть комсомольскую свадьбу? Об этом история умалчивает. И почему выбор пал на замужнюю Лику и женатого Мишу? Потому ли, что оба считались сердцеедами, или по национальному признаку? Так или иначе, веселье выдалось на славу. Обильные возлияния сопровождались скабрезными пожеланиями молодоженам. Поцелуи под «Горько!» были страстны и продолжительны. К трем часам ночи «новобрачные» возбудились до такой степени, что присутствующие почувствовали себя неловко и поспешили удалиться.
«Вчерашним балом правила Похоть», — сказал наутро Соболев. «Ты не сильно ей поддался, дружище, — рассмеялся в ответ Блюм. — А я вот, кажется, развожусь…» — «Так — сразу?» — «А чего тянуть? Такие бабы на дороге не валяются!»
Его даже не смущали многочисленные Ликины романы. Он мечтал о такой жене, о свободной любви и чтобы никакой ревности.
Но Миша просчитался, подвела психология. Оказывается, и похотливая женщина может быть ревнивой. Ликина ревность постепенно переросла в болезнь.
— Не бросай меня! — плакала она. — Я ведь никому не нужна такая, даже матери!
Миша молчал. Он набил полную сумку бумагами и еле застегнул молнию. И тут увидел на полу рядом с сумкой запечатанный конверт. «Откуда он взялся?» — спросил себя Блюм. На конверте он прочел свой адрес и фамилию. Текст был отпечатан на машинке.