вой дверцу машины, и та, погрузневшая за последнее время, плюхнулась на заднее сиденье.
— Да, совсем забыла… — Она пыталась перекричать мотор. — Звонил Миша Блюм, ты его еще помнишь?
— Конечно!
— Он приедет тебя проведать!
— Когда?
— В это воскресенье. Ну, пока! — Дверца захлопнулась.
— Пока! — крикнул он вслед улетающей «Волге» и вдруг услышал:
— Юрий Викторович, вас все ждут в столовой. Без вас не начинают. — Девочка стоит в тени лип, лица ее не видно.
«А вот и Ксюша! — думает про себя Соболев и оборачивается. — Нет, не Ксюша. Кто-то из братьев Жана…»
Он закуривает, делает несколько шагов по Главной аллее, и вдруг какая-то страшная мысль останавливает его. Он чувствует, как намокает от пота рубаха.
— Вы идете или нет? — Девчонке не терпится отведать сладкого торта.
— Знаешь, ты беги, — с трудом произносит он, — скажи, пусть начинают без меня.
Девчонка радостно кивает головой, и через миг только пятки ее сверкают в ночи. А Юра бросается к актовому залу.
— Какой дурак! Какой дурак! — шепчет он и никак не может вспомнить — открыл дверь в подвальную комнату или нет? Он так нервничал перед спектаклем, что мог и забыть. И что с того? Ксюша наверняка выбралась через люк, когда все кончилось, и сидит сейчас в столовой, пьет чай и проклинает забывчивого режиссера. А если нет? Если она все еще там, в подвале? Вдруг она сломала ногу, когда спускалась по лесенке, и не может выбраться наверх?
Он огибает актовый зал и дергает на себя дверь подвальной комнаты — дверь чуть не слетает с петель! Она была открыта — его совесть чиста. Юра включает свет.
— Ксения!
В ответ раздается «мяу!», и кот трется о его ноги.
Соболев замечает на столе бороду и усы Карабаса, а также выпачканный в гриме кусок ваты. Он выпроваживает кота и запирает дверь на ключ.
Буслаева не поскупилась, тортов хватило на всех — на артистов, на оба хора и на музыкантов оркестра.
— Что ты так долго? — Тренина подозрительно смотрит на Юру. — Девочки, налейте Юрию Викторовичу чаю!
Две или три из них бросаются к самовару, но опережает всех Ленка. Она ставит перед ним стакан и заискивающе смотрит в глаза.
— Я хорошо сегодня играла, Юрий Викторович? — Она и без грима похожа на кошку.
— Здорово. Молодец, — он хлопает ее по ладошке. Ленка исчезает и через миг приносит ему огромный кусок торта.
— Это вам, Юрий Викторович, самый большой! У Надьки изо рта вырвала!
— Ну зачем же? — Впервые за вечер Соболев улыбается, в его карих глазах загорается огонек. Он редко улыбается так. И всем становится легко от этой улыбки.
Ленка убегает «прислуживать» Элле Валентиновне, дирижеру оркестра. Элла беззаботно болтает с Трениной. Лариса явно не в духе, оглядывается по сторонам. Юра отмечает про себя, что хоровичка уже переоделась. На спектакле она была в голубоватом шифоновом костюме, а теперь на ней вечернее темно-фиолетовое платье, выгодно подчеркивающее ее стройную фигуру. Он смотрит на Ларису и ловит ее беспокойный взгляд. Недавно она сделала стрижку и выкрасила волосы под седину. Он смотрит на Ларису и думает — не влюбиться ли? Нет, он слишком давно с ней знаком, чтобы начинать роман.
Тренина направляется к нему. Он с удовольствием отмечает ее слегка небрежную, то ли кокетливую, то ли вызывающую походку. Черт! Где все это было раньше?
— Что с тобой, Юра? Ты сегодня сам не свой.
— А ты своя? Озираешься по сторонам. Ксюша пришла?
— Потому и озираюсь. — Она садится рядом. — Похоже, ты сильно ее обидел.
— Да в том-то и дело, Лариса, что я вовсе не обижал твою Монтсеррат Кабалье! Разве что из Принцессы превратил ее в Карабаса? Так только потому, что смотреть не мог на эту… Как ее?
— Надю.
— Да, Надю. Уж прости, она вообще никакая. И роль Принцессы тоже никакая — одна ария и полторы фразы в финале, а роль Карабаса характерная! Такая роль — мечта для любого актера…
— Но не для девочки десяти лет, Юра…
— Твоя девочка мне все нервы вымотала! То она боится крыс — и я оборудую ей подвальную комнату, провожу свет, сажаю несчастного кота, ставлю зеркало! Заметь, одно зеркало — на всех, а другое — у Ксюши в подвале! Она, видите ли, хочет выйти на поклоны без грима — пожалуйста! И после всего я хожу, как дурак, и думаю — чем Ксюшу обидел?! А вдруг я забыл открыть подвальную дверь и бедненькая Ксюша сидит взаперти? Бросаюсь туда как сумасшедший! Ничего. Дверь открыта. Борода и усы лежат на столе. Ксюши нет. — Закончив тираду, Соболев залпом допивает остывший чай.
— Успокойся, Юра. — Она кладет ему на запястье свою холодную руку, и он про себя отмечает, что ногти у Трениной накрашены не в тон платью. — Скажи, ты действительно разрешил ей выходить на поклоны без грима?
— Если бы она захотела отрезать мне голову, я бы ей тоже разрешил!
— Странно. А Ленка утверждает обратное. — Лариса, взмахнув пушистыми ресницами, долго смотрит ему в глаза.
— Я не сказал «нет». — Юра переводит взгляд с Ларисы на пустой стакан. — Я промолчал, а молчание — знак согласия, — говорит он. — Дрянная девка твоя Ксюша! Мне нет больше до нее дела! Если она дуется на весь мир, то я тут ни при чем! Неужели стоит из-за нее портить вечер?
— Пойдем к озеру, — предлагает Лариса, и в ее взгляде появляется что-то новое, но ему все равно, что у нее во взгляде.
— Я устал.
— Иди спать. — Она опускает свои пушистые ресницы.
— Иду. — Он медленно ковыляет к выходу. Она не смотрит ему вслед.
Он спал очень долго, ему снилась тысяча снов. Его трижды будили — ночью распелся сверчок под соседней кроватью, утром солнце заглянуло в окно и вот теперь… Он сначала не понял и вскочил машинально. Стучали в дверь.
— Юра, открой! — В голосе Ларисы звучали плаксивые нотки.
— Что случилось? — Он даже не успел натянуть штаны и стоял перед ней в одних плавках.
— Ее нигде нет! — Она села к столу и схватилась за голову.
— Кого? — Юра еще не проснулся и по-прежнему стоял у двери.
— Ксюши. Понимаешь? Она не ночевала у себя в коттедже. Похоже, она даже не переоделась — костюма Карабаса там нет.
— Значит, она ночевала в другом месте. — Соболев натянул наконец штаны.
— Твоему спокойствию можно позавидовать. Если бы даже она ночевала не в своем коттедже, на завтрак все равно бы пришла. — Тренина опустила голову и достала из кармана сигареты. Сегодня она была одета незатейливо — в спортивных штанах и белой футболке.
— А что, завтрак уже был? — Юра искренне удивился.
— Здрасьте! Обед скоро!
«Как хорошо, что она не истеричка! — отметил про себя Соболев. — Галка Буслаева в такой ситуации весь лагерь вывернула бы наизнанку!»
— Подожди, Лариса, а ты девчонок расспрашивала? Кто-нибудь видел ее после спектакля?
— В том-то и дело, что нет. — Тренина закурила.
— А домой она не могла слинять, твоя Ксюша? — Соболев включил электрочайник и принялся заправлять постель.
— Ленка говорит, что вроде бы Ксюша собиралась на выходные к маме, но она бы меня предупредила. И потом не в костюме же Карабаса она уехала?
— А что? Одежка приличная.
— Юрка, не шути! Тут что-то не то! — Лариса нервно забарабанила пальцами по столу, и он отметил, что лак на ногтях уже начал облезать.
После столь длительного сна голова у Соболева была тяжелая, как с похмелья, и ему стоило немалых усилий напрячь мозги.
— Спектакль закончился без пятнадцати десять — я смотрел на часы. Последний автобус в город уходит ровно в десять. До остановки бежать минут двадцать…
— Вот видишь — ерунда получается.
— И совсем не ерунда! Ксюша уходила со сцены за пятнадцать минут до финала — мы специально с ней засекали. Значит, в половине десятого. И тогда она вполне успевала на автобус. Вот, правда, на переодевание у нее совсем времени не было. Но она девочка экстравагантная, могла уехать и в костюме семнадцатого века. Тебе кофе? — Он достал из тумбочки кружки.
— Мне все равно. — Теперь Лариса нервно постукивала ногой.
— Да брось ты расстраиваться! — Он погладил ее по плечу. — В понедельник вернется. Позвони ее матери, чтобы успокоиться. Телефон есть?
— Есть. И домашний, и рабочий. — Она отхлебнула кофе и поморщилась. — Горячо!
— Язык обожгла? Бедненькая! — Он снова погладил ее, это была своего рода благодарность за то, что Лариса не устраивает истерик.
Она бросилась к нему в объятия и разревелась.
— Что ты? Что ты? — гладил он ее по спине. — Так сильно обожглась?
— Юрка, чувствует мое сердце — с ней что-то случилось!
— Да, — подтвердил он, — что-то не то. Пойдем-ка позвоним.
Они не стали пить кофе, а бросились к дому начальника лагеря и сели на телефон. На работу звонить не стали, потому что суббота, домашний — не отвечал.
— Может, на даче? — предположил Юра. Лариса пожала плечами, она не верила, что Ксюша уехала домой. — Может, Галке позвоним? — Соболев не знал, что делать. Если Ксюша с мамой на даче, то Галка чем поможет? — Давай подождем до понедельника.
Они распрощались в полночь. Он пожелал Ларисе «спокойной ночи», она ему «сладких снов».
А ранним воскресным утром с первым автобусом из города прибыл высокий мужчина средних лет в простых белых брюках, зеленой тенниске и с оранжевым чемоданом в руке. Под стать чемодану была копна вьющихся рыжих волос. Лицом он напоминал ламу или верблюда, правда, эти вьючные парнокопытные не обладали такими обворожительными зелеными глазами.
Мужчина бодрым шагом направился в бывший лагерь профтехобразования «Восход» и, разглядывая по пути дачные домики, сосновый лесок и плывущее над озером солнце, вспоминал холодный месяц июнь, песни под гитару, костры до утра… Прошло десять лет, а кажется, все пятьдесят, хотя здесь, у озера, все было будто вчера…
Он не стал стучать ни в окно, ни в дверь. Открыть замок без ключа не составило труда. Он вошел в дом на цыпочках. Хотя пол и скрипел, он знал, что Юру этим не разбудишь. Правда, за те пять лет, что они не виделись, сон у Соболева мог ухудшиться. «Да нет, какое там! Пали из пушек — не проснется! Ни черта не изменился Юрка! — воскликнул про себя рыжий, задвигая свой чемодан в стенной шкаф. — Все еще как Печорин — темные усы, светлые волосы; раскрытая книга на столе, носки сушатся на дверке тумбочки!»