Поблагодарив за теплый прием, он откланялся, бросив на прощание:
— Не оставляйте Полину Аркадьевну одну, без присмотра.
— Этого еще не хватало, — буркнула Элла Валентиновна, когда дверь за Мишей захлопнулась. — За детьми глаз да глаз нужен! А за родителями присматривать я не нанималась.
Лариса вздохнула. Еще два месяца ей предстояло жить в этом лагере, а силы были уже на исходе.
Проходя по Главной аллее и насвистывая «Марш энтузиастов», Миша вдруг резко затормозил возле трибуны.
— Что с вами, старушка? — обратился он к деревянному сооружению. — Насморк подхватили? — Блюм взобрался по ступенькам и прошелся по дощатому полу, покрытому линолеумом. «Скрипит, как старый «Арго» под ногами Язона!» Миша заметил, что линолеум не прибит к полу. Решив исследовать трибуну, мешающую Ларисе своими всхлипами спать по ночам, он скатал линолеум в рулон и внимательно рассмотрел пол. В центре трибуны он обнаружил съемную крышку, какие обычно бывают в полу деревенских домов, над погребом. Достав из кармана перочинный ножик, Блюм поддел им крышку люка. Внутри оказалась тесная комнатенка, чуть больше собачьей конуры. Спрыгнув туда, Миша согнулся в три погибели. «Чье-то логово!» — отметил он, глядя на дряхлый матрас с торчащими из него желтыми кусками ваты, аккуратно расстеленный на земляном полу. «Детки играют в бомбоубежище, — махнул рукой Блюм. — А Лариса перепугалась! Ночами не спит». Он уже хотел выбраться наружу, как заметил в углу какой-то странный черный предмет. Взял его в руки — это оказалась матовая, иссиня-черная пудреница.
«Лоран Дорнель», — прочитал он французскую надпись. — Фирменная вещь в этой конуре?» Блюм присел на матрас и открыл крышечку. В пудренице не было пудры, там лежал ярко-красный детский носок.
Полина Аркадьевна на самом деле проспала недолго.
— Я что, уснула? — никак не могла она вспомнить. — Как я сюда попала? — Юра смотрел на нее, как на душевнобольную. — Да нет, Юрий Викторович, я в своем уме, — успокоила его Крылова, прочитав во взгляде Соболева искреннее сочувствие.
Есть Полина Аркадьевна отказалась и уже спокойно, без истерик, но со слезами в голосе поведала о происшедшем накануне.
Примерно в десять часов вечера зазвонил телефон. Она сняла трубку. Несколько секунд в трубке что-то трещало, а потом до нее донесся истошный крик: «Мама!» — а затем — гудки. Полина была уверена, что кричала Ксюша. То же самое повторилось в полночь, а когда телефон зазвонил в два часа ночи, она, обезумев, убежала из дома. К четырем утра, пешком через весь город, дошла до автовокзала, еще полтора часа прождала первый автобус и приехала в лагерь. Приехала к нему, к Юре, потому что больше у нее никого нет.
— Примете? — не глядя ему в глаза, спросила Полина. — Я больше не могу находиться в этой квартире! — Она мяла в руке мокрый от слез носовой платок. — Если Ксюшу убили, то зачем же так издеваться надо мной?
— А вам не кажется, что это похоже на месть? — предположил Юра.
— Кажется, — ответила она. — Но у меня в голове не укладывается, кому я могла так насолить, чтобы расплачиваться такой ценой?
— Позавчера пропала еще одна девочка, — сообщил ей Соболев. Преображенскую, как и Маликову, Крылова не знала. — Все факты говорят за то, что девочки садятся в машины к знакомым людям, к хорошо знакомым людям. Маша Преображенская, например, села в «жигули» цвета «гранат», где был мужчина в синей бейсболке. — Он сделал паузу. — Может, это кого-нибудь вам напоминает?
Полина подумала и покачала головой. Она достала из сумочки аккуратно сложенный тетрадный листок и протянула его Юре.
— Вот то, о чем вы вчера просили. Список знакомых. Их оказалось не так уж много.
Список состоял из одиннадцати фамилий, из них только две женские, из чего напрашивался вывод, что Полина Аркадьевна в основном общается с мужчинами. Юра быстро пробежал глазами листочек и сразу отметил, что ни Буслаевой, ни Стацюры в списке нет. Ему были знакомы лишь двое. Значившийся под первым номером Леонид Ильич Травкин — Ленчик — и очень удививший Соболева — под номером девять Арсений Павлович Авдеев.
— Вы давно знаете Авдеева? — поинтересовался он.
— Года полтора.
— Как вы познакомились, если не секрет?
— Не секрет. Он ведь директор рекламного агентства и полтора года назад снимал рекламу нашей турфирмы для телевидения. Причем очень скрупулезно — заснял даже номера в гостиницах, где проживают наши клиенты.
— То есть сам туда ездил?
— Нет, конечно. В основном его оператор. А сам он, если не ошибаюсь, съездил только в Мексику…
— Куда? — У Юры перехватило дыхание.
— В Мексику, — повторила Полина. — У нас есть замечательный тур: Мехико — Таско — Акапулько, на пятнадцать дней. У Арсения губа не дура, выбрал самое дорогое — тысяча восемьсот восемьдесят долларов путевочка стоит! Ему, разумеется, бесплатно досталась.
Соболев наконец сообразил, что Авдеев уже давно водит его за нос. Юра даже не был в курсе, что тот директор рекламного агентства. Он принимал его за частное лицо, а не за юридическое.
— А каким образом Арсений Павлович общался с Ксюшей?
— Так он снимал ее в этой рекламе.
— Что, возил с собой в Мексику?
— Зачем? — удивилась Юриной неосведомленности Полина. — Он снимал ее в студии. А потом они сделали монтаж.
— И все? Больше он ее не видел?
— Видел, — неохотно промолвила Полина. — Не раз был в гостях.
«Не его ли тапочки мне пришлись по размеру? — ревниво спросил себя Соболев и сам же ответил: — Нет, халат тогда был бы мне короток и узок в плечах».
— Он еще снял Ксюшу в какой-то рекламе, — продолжала тем временем Крылова. — Но у него не было повода мне мстить. Это глупо — подозревать Арсения! — искренне возмущалась Полина. — Он сам меня бросил, — грустно призналась она, — но мы еще иногда перезваниваемся…
— И давно он вам звонил?
— Перед моим отъездом в Испанию… — Она вдруг приподнялась, села на край кровати и обхватила ладонями лицо. — Я знаю, кто мне мстит!
— Кто? — не удержался Соболев.
— Какая скотина! Какая свинья! — раскачивалась она из стороны в сторону. — Да, это он, Ленчик. Он тоже звонил мне перед отъездом в Испанию, интересовался, с кем я оставлю Ксюшу. Скотина!
— Чем вы ему досадили?
— Обозвала импотентом и спустила с лестницы! — На Полину вдруг напал смех, перешедший в новые рыдания.
Юра не находил себе места, не зная, как ее успокоить. Но Полина успокоилась сама, она неожиданно замолчала, встала и прошла к зеркалу.
— На кого я похожа! — простонала она, расчесывая неподдающиеся волосы. — Представляю, сколько я вам сегодня доставила хлопот! Вы ведь подумали, что у меня «крыша поехала», когда я бросилась к вам в объятия? Признайтесь… — Она изобразила на своем зареванном лице подобие кокетливой улыбки.
— Да. Было немного, — признался Соболев.
— Налейте мне чаю, — попросила она, — и расскажите, что намерены предпринять вместе с вашим другом.
Юра хотел сполоснуть водой из чайника чашки, которые держал специально для гостей, но на столе их не обнаружил. Он заглянул в стенной шкаф — чашек нигде не было. Юра припомнил, что вчера из них пили Элла с Ларисой. «Не унесли же они их с собой, в самом деле?» — пожал он плечами и налил чай в стаканы.
Летние столики кафе «У Ленчика» в столь ранний час всегда пустовали. Работники близлежащих учреждений особо тут не засиживались, ограничивались покупкой бутербродов и сдобы и несли их на рабочие места, где обычно и съедали во время обеденного перерыва в кругу сослуживцев. Студенты не жаловали «Ленчика» из-за дороговизны, а завсегдатаи — рантье и коммерсанты — к этому часу еще не просыпались.
Но один посетитель все же украшал своей плотной фигурой белый пластиковый столик под голубым в черную полоску зонтом. Его постоянно красное лицо несло на себе отпечаток задумчивости. В маленьких юрких серых глазах отражался вечный расчет. Глубокие морщины, похожие на солнечные лучи в детских рисунках, говорили скорее о сухости кожи, чем о степени страдания, а мешки под глазами — о почечных недомоганиях. Мужчине было всего сорок семь лет, но выглядел он намного старше, и когда кто-нибудь, очень любопытный, спрашивал: «Сколько Ленчику?» — то ему без раздумий отвечали: «За пятьдесят».
В это бодрящее июньское утро Ленчик сидел за столиком собственного кафе и медленно потягивал коктейль. Он долго наблюдал за бомжихой, которая расположилась на углу Главного проспекта прямо на асфальте, прислонившись спиной к бутовому цоколю административного здания. Она жадно поедала французский батон, запивая пепси-колой из горлышка. «Заработала уже на завтрак, «красавица»!» — отметил он и с брезгливостью представил себя на месте этой бомжихи. Нет, Ленчик Травкин никогда не просил милостыни! И не попросит! С голода умрет, а не попросит! Ему стало смешно от последней фразы — с его-то магазинами и кафе думать о голоде? Но он часто об этом думал, потому что всегда помнил свое полуголодное детдомовское детство. И вот так же, как эта оборванка у бутового цоколя, он тридцать два года назад, накупив со своей первой скромной получки ученика токаря хлеба, молока и картошки, ел и ел, не вставая из-за стола, пока не съел все подчистую! «Хорош бы я сейчас был, если бы до сих пор стоял у станка», — не без злорадства подумал он. Путь к успеху был тернист. Без отрыва от производства в те советские годы он занимался фарцовкой. Начинал с импортных шмоток, а закончил золотом и бриллиантами. За что и отсидел четыре года в тюрьме. На заре перестройки распрощался навеки с заводом и поплыл на всех парусах по течению бурной реки под названием «Коммерция». На этот раз он начал с золота и бриллиантов, а закончил собственными магазинами и кафе.
Травкин взглянул на свои рабоче-крестьянские часы с серпом и молотом по всему циферблату и надписью по-английски «Сделано в СССР» и подумал: «Однако он опаздывает!» И в тот же миг увидел перебегающего улицу мужчину во всем белом, под цвет неестественно белых волос. Авдеев был в шортах, футболке, бейсболке.