Все это он рассказывал ей в течение часа — специально тянул время, чтобы дождаться Соболева.
— А где Юра? — наконец, не выдержав, спросил он.
И тут неожиданно Полина расплакалась, тихо, как плачут люди с расшатанными нервами.
— Я ничего не понимаю, Миша, — произнесла она, — он уехал очень рано — в девять утра. Всю ночь не мог уснуть из-за собаки этого лесника.
— Может, он решил сегодня остаться в лагере?
Она помотала головой, отчего слезинки упали ей на халат.
— Мы, наоборот, с ним договорились, что он заберет сегодня оттуда все свои вещи.
— Так, — Блюм ударил себя кулаком по колену и встал с кресла. — Надо ехать в лагерь!
— Я с вами.
— Нет! — отрезал он. — Вы ждите его здесь. Я вам позвоню из лагеря. — И уже с порога крикнул: — Не прощаюсь!
Он очертя голову бросился по лестнице вниз. «Что делать? Просить у Жданова машину? Не даст. Люди и машины — все сейчас задействовано. Все работает на нас. Эх, Юрка, Юрка, допрыгался ты со своей самостоятельностью! Собачку стало жалко? Узнаю тебя, друг». И только на автовокзале он вышел по рации на связь со следователем:
— Я еду в лагерь!
— С ума сошел?
— Соболев пропал!
— Доигрались со своей самостоятельностью?
Миша ухмыльнулся: «Повторяет за мной как по писаному».
— Вадик, будь спок! — ответил он теперь его словами. — Ночевать там не останусь. Разведаю обстановку и вернусь.
— Машину тебе прислать?
— Пришли эксперта, если можно. Думаю, он там понадобится.
Белый, как «скорая помощь», «рено» въехал во двор на улице Амундсена и остановился у предпоследнего подъезда девятиэтажного дома.
— Постой! — взял он ее мягкую тонкую кисть. — Посидим немного.
— Хочешь выяснить отношения? — криво усмехнулась Татьяна. — Валяй!
— Зачем ты так, Таня? — Ленчик положил руки на руль и уткнулся в них подбородком. «Не везет! Не везет мне с бабами! — быстро проносилось у него в голове. — Полина позавчера обругала последними словами. Дочь я ее погубил! Хорошо придумала! Эта вот сидит — смотрит зверем! Неужели, кроме денег и побрякушек, им от меня ничего не надо? Неужели как человек я ни черта не стою?»
— Ну, что? Так и будем молчать? — Внутри у нее нарастала буря. — У меня дочь там одна — давай поживее!
— Ничего с твоей дочерью не случится.
— Да? — ехидно приподняла она левую бровь. — Не слышал, что в городе девочки пропадают?
— Что, Чикатило на гастроли приехал?
— Дурацкие у тебя шутки, Леня! — Буря началась. — И сам ты…
— Договаривай!
— Не буду.
— А почему не будешь? Боишься, что побрякушки потребую назад?
— А ты мне их напрокат дал? На время спектакля? Спектакль кончился — сдай реквизит?
«Красиво говорит, стерва! — все больше влюблялся Ленчик. — Ей бы и в самом деле на сцену!»
— Так возьми свои побрякушки и катись к чертовой матери!
Ни колье, ни сережек с бриллиантами, которые подарил ей Травкин, у нее при себе не было, потому что не было повода их сегодня надевать. Они возвращались от Ленчика, из его роскошной пятикомнатной квартиры в центре города, с кухаркой и горничной. Они весь день провалялись в постели, и ей не о чем было с ним говорить. Пропасть в общении между ними все расширялась и углублялась. Его это всегда тяготило. В интеллектуальном плане он до сих пор оставался детдомовцем, фрезеровщиком и фарцовщиком. Даже любовь к театру и зрелищам, возникшая в последние годы, уже ничего не могла изменить. Он любил, но любил бессловесно.
— Таня! Таня! Куда ты? Подожди!
Но уже было поздно — она ловко выпрыгнула из машины и резко хлопнула дверцей.
— Завтра пришлю их тебе по почте! — бросила она на прощание и скрылась в подъезде.
Появлению в лагере Миши не удивились. Элла Валентиновна ждала его, как кару небесную, а он даже не обратил на нее внимания.
Блюм привез страшную весть о гибели Ксюши Крыловой, она разлетелась по лагерю со скоростью света, и в лагере в этот вечер не было другой темы для разговоров.
— Соболев не приезжал? — спросил он у Ларисы.
— Что ты! — махнула она рукой. — Юра совсем нас забросил.
Разговор с Трениной не клеился — что-то сломалось в нем по отношению к этой женщине, она больше его не интересовала. Это происходило каждый раз. Блюм не умел долго любить. На тех, которых любил дольше месяца, он обычно женился. Но и отметка в паспорте еще никого не спасла от разочарования, новой любви и даже ненависти. Что касается Ларисы, то она была ему благодарна за сказочные ночи, но не более того. Влюбляться, терять голову вовсе не входило в ее планы.
Вот потому и не клеился разговор — ему вдруг стало неловко и стыдно за свое холодное безразличие, а ей обидно, что он больше ее не хочет. Вот потому она не обмолвилась о событиях прошедшей ночи, а он — о самоубийстве Буслаевой.
В конце концов им не пришлось долго подбирать ключи к заржавевшим замкам, так как пришла машина с экспертом.
Далеко ехать не понадобилось. У развилки двух дорог, ведущих к шоссе и к деревне, они увидели мертвого пса в луже подсохшей крови. Блюм сразу догадался, что это собака лесника, из-за которой Соболев не спал всю ночь.
— Два пулевых ранения, — констатировал эксперт.
Миша заметил в зубах у Чера кусок выдранной ткани.
— А пес-то — боец!
— За это, видно, и поплатился жизнью, — предположил эксперт и добавил: — Надо бы увезти его с собой — ткань взять на экспертизу.
— Что это даст?
— Установим группу крови преступника. Вытащим из тела собаки пули — узнаем калибр пистолета или ружья стрелявшего.
— Добро, — согласился Миша, и они аккуратно уложили мертвого Чера в багажник машины.
Еще час ушел на обследование местности: пока солнце не склонилось за горизонт, они тщательно, исследовали каждый сантиметр вокруг места трагических событий. Блюм даже немного углубился в сосновый бор — вдруг отыщется труп Соболева. «Ерунда! — сказал он сам себе. — Они бы увезли его куда-нибудь подальше и там закопали или еще проще — сбросили бы в озеро». Он повернул назад. Эксперт порадовал его своей неожиданной находкой — в высокой траве в пяти метрах от дороги он обнаружил пустой пузырек из-под эфира.
— Если повезет, снимем отпечатки пальцев.
«Значит, усыпили Соболева, — быстро соображал Блюм. — Не убили, а только усыпили. Зачем? Чтобы убить в другом месте? Или он нужен им живым? Опять же — зачем? А зачем убивать? Все, что он мог рассказать, он уже рассказал. К расследованию отношение имеет разве что косвенное. Скорее бы их порадовал мой труп или труп Жданова. Что же тогда остается? Ну, Мойше, давай поживее! — приказал он себе. — Месть? Стацюра вроде наказывает только девочек, мальчиков пока не трогал. А что, если?.. Что, если они взяли Соболева в заложники? Идея не свежая, но стоит пораскинуть над ней мозгами. — И, уже садясь в машину, подумал: — Плохи же ваши дела, господа бизнесмены, если вам понадобились заложники».
Не доехав до шоссе, Миша вдруг сказал эксперту:
— Давай-ка вернемся в лагерь.
— Что случилось?
— Заберу Юркины вещи…
Соболев очнулся в кромешной тьме. «Тихо, как на том свете, — первое, что подумал он, — может, и в самом деле, я уже там?» Встать он не мог, потому что чувствовал болезненную слабость во всем теле, и опять провалился в сон. Его разбудила песня. Пела девочка что-то о любви на очень плохом французском. «Откуда это? У меня бред?» — усомнился он в своем здоровье и попытался все-таки встать. Глаза начали привыкать к темноте. Единственный источник света — голубоватая полоска из-под двери обнаруживала каменный пол. Юра также различил силуэты стула и стола. Шатаясь, он подошел к двери и попытался нащупать ручку. Тщетно. Дверь оказалась железной, и было непонятно, в какую сторону она открывается. Он сначала навалился на нее всем телом, а потом, поискав на ощупь щель между дверью и косяком, обнаружил дверной выступ, значит, она открывалась внутрь. Просунув пальцы за выступ, он дернул дверь на себя. «Так тебе и оставили ее открытой! — посмеялся он над собой. — Иди, Юрочка, на все четыре стороны. Мы тебе все прощаем». В отчаянии он пнул дверь ногой и услышал глухое эхо. «Ого! Там, по всей видимости, огромный пустой коридор. — Не успел он сказать себе это, как в комнате зажегся свет. — По щучьему велению», — усмехнулся он.
Свет исходил от тусклой, сороковаттной лампочки, свисавшей с потолка на черном электропроводе. Соболев с интересом рассмотрел свое новое жилище. Стены представляли собой не отштукатуренную кирпичную кладку. «Прямо как задник сцены в заводском училище», — посетили Юру приятные воспоминания. «Из всего надо извлекать приятное!» — говаривал мэтр Авдеев. В комнате не было ни одного окна. «Подвальное помещение!» — сообразил Соболев. Его ложе представляло из себя обыкновенную больничную кушетку. «Коротковато для мужика!» — подумал он. Стол и стул он узнал сразу — кухонный гарнитур «Березка»! Их делали в «деревянном» цехе на военном заводе. Работая тогда электрокарщиком, он перевозил их несчетное количество. Работникам завода гарнитуры продавали за символическую цену, но и на «Березку» он тогда не зарабатывал. «А вот нынче заработал!» — сострил Юра. Вся эта история с похищением его почему-то забавляла, он чувствовал себя героем какого-то авантюрного романа. «Айвенго, мать твою!» — Юра ругался обычно раз в год и по очень «торжественному» случаю. Не без удовольствия он обнаружил в ящике кухонного стола сладкие сухари. «Какие заботливые у меня тюремщики! Еще бы телевизор с «Сантой-Барбарой», и можно жить!» Упомянув «Санту-Барбару», он вспомнил маму и, вздохнув, произнес:
— Напрасно старушка ждет сына домой…
На второй строчке старинной песни Соболев поперхнулся сухарем. И тут, к своему удивлению, заметил, что напротив стола, за изголовьем кушетки, в самом углу комнаты имеется узкий проем, примерно в три кирпича, с уходящим вглубь темным коридором. «Кирпича не хватило им, что ли?» — усмехнулся Юра. Вообще помещение казалось недавно отстроенным и еще не обжитым. Он боком протиснулся в темный проем и, сделав три шага вдоль кирпичной стены, обнаружил отхожее место. И тут до него откуда-то донеслось детское лепетание, а он уже было принял французскую песенку за собственный бред. Слов он не разбирал, видно, девочка говорила очень тихо.