19
Беннет позвонил мне вечером тридцатого декабря (в Америке было раннее утро):
— Послушай, Вит, мы повесили над Пидьмой парочку малых спутников. Пока что они целы. Правда, серьезной информации почти не дают, но утешает уже то, что их не сбили. Значит, стервятники не всесильны. Нужно только знать, как их обойти.
— Надейтесь, надейтесь! — проворчал я.
— Теперь вот что… История со шпионкой, которая терлась о тебя сиськами… Неужели ты считаешь, что это серьезно? Я имею в виду великое разделение, касты и прочее? Может, она явилась тебя вербовать, наколовшись наркотиками? И просто бредила?
— Она тараторила то, что ее заставили заучить. Складно и без запинки. Те, кто ее послал, хотели произвести на меня впечатление. Думаю, дельцы и главари криминала тоже чувствуют назревающий кризис и просчитывают спасительные варианты. В меру своей морали и своего интеллекта.
— Поистине, Россия — страна чудес! — воскликнул Беннет. — В ней даже мафиози мечтают о переустройстве Вселенной!
Мои патриотические чувства были задеты:
— На твоем месте я бы прощупал связи наших мечтателей с вашими. Привести в действие такой план могут только транснациональные корпорации, общими усилиями.
— И у них есть шансы?… — усомнился Беннет.
— Еще какие! Они могут здорово ускорить наступление Апокалипсиса.
Беннет вздохнул:
— Еще одна головная боль прибавилась. А ты уверен, что ваше уважаемое правительство пока вне этой игры?
— Как будто так.
— Ну, ладно… А теперь послушай главное, Вит: эта чертова баба, твоя любовница…
— Ты имеешь в виду Елену? Она мне не любовница.
— Кто же она тогда?
— Просто чертова баба.
— Тьфу! — разозлился Беннет. — Русская манера говорить загадками! Не представляю, как вы там, в России, друг друга понимаете!
— Нормально. Мы к загадкам с детства привыкаем.
— Ну, так для меня делай скидку! Короче: эта вампир-ша знает, что ты — агент ООН. Сообщи ей, что ты уполномочен вступить в переговоры с ее шайкой от имени… — Беннет вздохнул и громко закончил фразу: — генерального секретаря господина Хорна!
За спиной Беннета висела такая же официальная фотография генсека, что и у меня в офисе. Мне показалось, будто величавый темнокожий австралиец с обоих портретов прислушивается к нашему разговору. Я присвистнул:
— Даже так?!
— Да, Витали. Теперь уже всё — максимально серьезно. Ты должен заявить: если только их планы не угрожают цивилизации, они могут выйти из подполья. Все прошлые преступления, включая убийство сенатора, будут прощены. Больше того: в своих научных исследованиях они получат поддержку мирового сообщества. Мы предоставим в их распоряжение любые ресурсы!
— Они меня и слушать не станут.
— А ты не отступай! — горячился Беннет. — Может быть, они просто не понимают, что главная цель жизни — благо всего человечества? Так постарайся это им объяснить!
— Ладно, постараюсь. Будь здоров. Happy New Year!
— What? — Беннет не сразу сообразил что к чему: — Ах, да! Крепко же я заработался. Ну и тебе счастливого Нового года, Вит! Смотри: он может стать решающим в твоей судьбе!
— Я понимаю.
Когда утром тридцать первого декабря в квартирке-офисе раздались звуки «Гимна великому городу», а экран компьютера после соединения не вспыхнул, я сразу понял, что это — Елена. У меня перехватило дыхание, но только на миг. Волнение сменилось каким-то возбужденным спокойствием. Всё равно деться мне было некуда и терять нечего. А приобрести я мог еще хотя бы одну ночь с Еленой. Так что игра, которую я вынужден был доигрывать, стоила свеч.
— Это шпион Организации Объединенных Наций? — раздался насмешливый голосок.
— Нет, — ответил я, — это ее полномочный представитель.
— Даже так? И что означает новый титул?
— То, что один темнокожий генеральный секретарь дал мне карт-бланш на ведение переговоров с некоей российской фирмой. И я жду к себе ее делегацию.
Послышался смех Елены:
— Какие церемонии! А со стороны ООН вы будете в единственном числе?
— Разумеется.
— В таком случае и мы вышлем вместо делегации одного представителя. Устроит вас начальник отдела по связям с общественностью?
— Согласен.
— Тогда — до вечера, мой сердитый ооновский петушок!
Работать, то бишь следить за событиями, в этот день было бессмысленно: все выпуски новостей шли на предновогодней волне, с шутками и розыгрышами. Телевизионщики и журналисты поднимали, как могли, настроение народа, и тужиться им предстояло еще неделю с лишним. Серьезная информация должна была вернуться только после нашего русского Рождества, а то и после старого Нового года.
Я переключался на международный канал, но и там плескалось всё то же многоцветное праздничное веселье. Лишь однажды показали короткий сюжет о чрезвычайном происшествии в Германии: побоище между болельщиками двух футбольных команд. Я увидел громадный крытый стадион, заполненный беснующимися людьми. Изображение подпрыгивало вместе с камерой в руках оператора. Сквозь яростный вой тысяч голосов доносились звуки ударов, треск, полицейские свистки. Потом сразу в нескольких местах, на поле и на трибунах, взметнулись языки пламени, и обезумевшая толпа уже с другим, истерическим, воем стала давиться в проходах, пытаясь спастись от пожара.
Комментатор что-то потрясенно бубнил о немотивированном взрыве жестокости, о том, что буквально чудом удалось выпустить многотысячную массу сквозь аварийные выходы и избежать настоящих жертв. Но каковы гарантии на будущее? Даже психиатры не могут объяснить самоубийственное поведение тех, кто принес на матч бутылки с зажигательной смесью и стал метать их в закрытом помещении. А ведь это вполне благополучные, бессмертные люди!
Сюжет закончился внешней съемкой: гигантский граненый купол спортивного дворца сочился сквозь вентиляционные отверстия струйками черного дыма…
К вечеру погода испортилась. Из уличной темноты с порывами морозного ветра бил в окна мелкий, колючий снег. Но когда Елена появилась у меня на пороге, от нее веяло не холодом, а теплом и ароматом духов. Лишь в темных волосах истаивали несколько искристых снежинок.
— Здравствуй, — сказала она, — с Новым годом! Смотри, какой я принесла тебе подарок!
А я всё глядел на сверкающие кристаллики в ее мальчишеской прическе, превращавшиеся в капельки воды:
— Бегом бежала от машины до подъезда?
Она почему-то растерялась, кивнула. Сквозь ее иронию на один миг проглянуло девчоночье смущение, и этого мне было достаточно, чтобы потерять голову.
Я ринулся к ней. От неожиданности она стала отбиваться:
— Ты с ума сошел!.. Ну я не могу так сразу!.. Ты порвешь застежку!.. Пусти меня хоть в ванную!.. О! О-о!..
Всякий раз меня ошеломляло, как быстро Елена приходит в себя по окончании любовной схватки. Едва от-кричав и отстонав свое в постели, она тут же приподнялась, насмешливо взглянула на меня и спросила:
— Так на какие переговоры от имени своего генерального секретаря ты намекал?
— Почему — моего, а не нашего? Или ты уже не считаешь себя жительницей Земли?
Она только фыркнула и пожала голыми плечами.
Я подумал, что с точки зрения службы напрасно растратил свой первый, самый яростный любовный пыл. Переиграть Елену в спокойном состоянии было невозможно. Добиться от нее откровенности, а тем более уступок, я мог только в минуты ее женской слабости.
— Потом поговорим, — сказал я. — Сначала нужно встретить Новый год. Прошу к столу! Он не такой роскошный, как в «Императоре Павле», но я старался купить самое лучшее.
Елена охотно пробовала разные закуски, а вино пила осторожно, по глоточку. Я, в свою очередь, наливал себе водку на донышко рюмки. Пока мы болтали о пустяках, но сегодня ночью нам предстоял решающий разговор, и мы оба понимали это.
Компьютер я включил на государственный канал. Там, начиная с одиннадцати вечера, один за другим выступали с поздравлениями президенты российских республик. Мы их почти не слушали. А без десяти двенадцать на экране появился сам президент Российской Конфедерации Георгий Михайлович Евстафьев, стоявший с бокалом у сверкающей елки в своем кремлевском кабинете.
«Дорогие россияне! Соотечественники! — начал президент. — Время мчится вперед…»
Я не участвовал ни в каких выборах уже лет двадцать, не голосовал и за Евстафьева, но относился к нему неплохо. Во всяком случае он не вызывал у меня раздражения, хотя бы потому, что выступал очень редко и даже в официальной правительственной хронике мелькал с минимально возможной частотой.
«…Оглядываясь на уходящий 2085 год, мы с удовлетворением можем сказать, что прожили его достойно…»
Президент был по-своему красив строгой красотой мужской зрелости: высокий, прямой, широкоплечий. Крупные и немного резкие черты его постоянно смуглого (как видно, от спортивного загара) лица, светлеющие лучики морщинок в уголках глаз (свидетельство жизненного опыта и мудрости), густые седые волосы с серебряным отливом — всё это соответствовало облику скорее западного, чем российского политического деятеля.
«…Наша экономика преодолела кризисные явления, вызванные колебаниями всемирной конъюнктуры. Основные индексы по итогам года…»
Волевая внешность президента была не просто видимостью. В мировом сообществе его уважали. Твердостью характера он словно компенсировал экономическую слабость и бедность России в сравнении с Соединенными Штатами, Европейским Союзом, Бразилией.
Еще заметней проявлялся его стиль в жизни собственного отечества. По конституции, принятой в опьяняющие дни Второй Перестройки, государство российское уже полвека называлось конфедеративным, но прочность внутренних связей в нем всегда определялась не статьями старого закона, а личностью очередного правителя. И политологи сходились во мнении, что такой централизации, как в эпоху президента Евстафьева, страна не знала со времен диктатуры ПНВ. Причем, в отличие от прежней, это была, по их мнению, вполне разумная и жизнеспособная централизация.