Она потрогала остывшую чашку, поморщилась, включила кофейник:
— Вот, собственно, и всё, что тебе можно знать, мой шпион!
Я мысленно прикинул, что мне удалось узнать нового. О научных достижениях «РЭМИ» — почти ничего. Действие их психотронной установки и так было известно (столько погибших!), о технологии завода можно было догадаться. Елена ни словом не обмолвилась о приборе Филиппова, и это умолчание наверняка было не единственным. Зато она обрушила на меня политическую программу своей секты. Что я смогу передать сегодня Бен-нету? Да всё, поскольку Елена этого не запретила. Похоже, ее дозированная откровенность (или игра в откровенность, доходившая до кликушества) и была рассчитана как раз на такую утечку информации: через меня — к руководству ООН. Для полноты картины стоило попытаться выудить еще несколько деталей.
— Вы же сами нарушили свою секретность, — сказал я, — нахально и вызывающе: отгрохали сумасшедший аэродром! О нем пока не кричат на всех углах, потому что российских чиновников и журналистов вы купили, а спецслужба ООН повременила бить тревогу и запустила расследовать ваши фокусы одиночку-недоумка, то есть меня. Но после вашего первого космического старта об этом завопит весь Интернет.
— Разумеется, — спокойно ответила она. — Мы к этому готовимся, надо же когда-то выходить из подполья. — И опять, возбуждаясь, повысила голос: — Нас никто не остановит! У нас лучшие умы планеты, не титулованные карьеристы из государственных академий, не дельцы из университетов, гоняющиеся за грантами, не бизнесмены из научных центров корпораций, а настоящие гении. И мы никому не бросаем вызов. Наша сила как раз в том, что нам ничего не нужно от общества!
— А если общество чего-то захочет от вас?
— Оно ничего не получит! — уверенно сказала Елена. — И чем скорей это усвоит, тем лучше для него!
— Понятно, — вздохнул я. — Только не совсем ясно, к чему такая спешка с выходом в Космос? Мой шеф предположил, что вы строите летающий Ноев ковчег и собираетесь пересидеть на нем земную катастрофу.
— Летающий — что? — она запнулась: — Ноев… наев?… — И вдруг ее недоумение сменилось подозрительной усмешкой: — А, поняла, ты пытаешься выяснить численность организации. Не сомневайся, нас гораздо больше, чем в состоянии вместить корабли! Полеты нам нужны просто потому, что для них время настало. Мы уже можем проводить настоящие исследования планет, основать базу на Марсе, послать экспедицию к Юпитеру с посадкой на какой-нибудь из Галилеевых лун. Неужели мы должны отказываться от своего предназначения только потому, что окружающие нас на Земле несколько миллиардов существ низшего интеллекта хотят грабить и душить друг друга? Пусть занимаются этим без нас! А мы пойдем своим путем… И за наших людей, которые останутся на Земле, не беспокойся. Мы обеспечим их безопасность даже в ядерной войне!
— Сосчитать вас гораздо проще, чем ты думаешь, — возразил я. — Моего ай-кью на это хватит. Принимая новичков, вы заставляете их отказываться от семьи. В прошлом такое практиковали многие религиозные секты. Но сейчас — компьютерный век, неужели родные, а по их заявке полиция, не отыщут пропавшего? Значит, ваша фирма как-то прикрывает своих людей, изменяет и засекречивает личные файлы в архивах. Так можно баловаться только до тех пор, пока поголовье подпольщиков не достигнет известного предела, иначе возмущения в Сети станут явными. В России вас может быть максимум тысяч двадцать. И столько же — на всем Западе, у них порядки строже и большее число не укрыть. А на самом деле и здесь и там, скорей всего, вас еще меньше.
Елена, снисходительно улыбаясь, не ответила.
И тут я, неожиданно для себя, взорвался:
— Не выйдет у вас ничего! То, что вы затеяли, — очередная попытка построить коммунизм, пусть не для всех, а только для себя, — попытка обреченная, как все предыдущие! Коммунизм с его социальным равенством был бы идеальной системой, если б только люди без всякого насилия могли согласиться с природным неравенством между ними. Если б каждый был искренне готов занимать в иерархии — а она неизбежна — именно то место, которое позволяют занять его способности. Но люди никогда не примирятся с подчинением, они будут рваться наверх! Вы брезгуете коммерцией, брезгуете политикой, гордитесь своей наукой и не понимаете очевидного: в космических исследованиях конкуренция и междоусобная борьба так же неотвратимы, как в самом грязном бизнесе!
Улыбка Елены стала отчужденной. Я всё еще кипятился:
— У вас нет сейчас грызни за первенство только потому, что вы вместе противостоите окружающей массе и презираете ее. Но как только вы отделитесь от остального человечества, вы унесете с собой все его болезни! Ваша группировка сама станет для вас всем человечеством, да притом крохотным, замкнутым. Возникнет соперничество, а для сообщества бессмертных людей — это гибель, будь то большое сообщество или маленькое! Ваш пчелиный рой единомышленников, удравший от общей судьбы, сгорит в том же пламени, что и оставленный улей!
Елена непроницаемо молчала.
— А впрочем, плевать мне на ваше будущее! — я махнул рукой. — Меня тогда с вами не будет, и слава богу!
Я был уверен, что она вконец обозлится и уйдет. Но ее лицо вдруг как-то странно смягчилось, она тихо сказала:
— А мне жаль, что тебя не будет.
— Не понимаю.
— И не нужно ничего понимать… — Голос ее задрожал, она учащенно задышала: — Что-то мы с тобой сегодня говорим слишком много… — И потянулась ко мне.
Если она и наигрывала слегка, чтоб завершить ставшую неприятной деловую беседу, то расчет ее оказался безошибочным. Неожиданно покорная, — а не требовательная, как прежде, — страстность Елены помимо воли пробудила во мне ответную нежность. Мировые проблемы, противостояния, интриги, шпионство — всё провалилось на время в горячее, пульсирующее небытие. Остались только мужчина и женщина.
А потом, когда мы лежали, обнимая друг друга, еще слившиеся, но уже бессильные, она вдруг открыла глаза и странным голосом сказала:
— Ты знаешь, какая это ночь?
— Новогодняя, — пробормотал я.
— Глупый! Я сосчитала: это наша третья ночь. Всего третья.
— Роковое число?
Она поцеловала меня в щеку:
— Я с тобой всего третий раз. А кажется, будто знаю тебя давным-давно.
— Всё это очень трогательно, — сказал я. — Тем более что мы оба выполнили свой служебный долг. Ты передала ту дозу информации, которую твое начальство решило вспрыснуть моему, а я эту информацию принял.
Елена яростно замотала головой и попыталась сбросить меня с себя. Но я прижал ее сильнее и зарычал:
— Ты придешь ко мне сама?! Не по приказу, не с чьего-то разрешения! Сама?!
— Не знаю! — растерянно простонала Елена. — Не знаю!
— Но ты хочешь этого?! Хочешь?!
— Не знаю! — стонала она. — Хочу, хочу! Не знаю!..
Днем, после ухода Елены, я попытался заснуть, но у меня ничего не вышло, нервы были как под током. До вечера провертелся на диване, впитавшем запах ее духов, поднялся, вконец разбитый, и позвонил Беннету.
Он оказался не в офисе, а дома, начал было с шуток: «Похвально, Вит, даже в Новый год ты работаешь и не даешь покоя начальству!» Но, приглядевшись ко мне, тут же посерьезнел:
— Докладывай!
Пересказ того, что я узнал от Елены о фирме «РЭМИ», вышел неожиданно коротким, не было настроения. От-бубнил факты — и заткнулся.
Голографический Беннет, сощурившись, в упор смотрел на меня. Ноздри его крупного носа раздувались в шумном дыхании (казалось, я даже чувствовал движение воздуха). Он был по-настоящему взволнован:
— Ты уверен, Вит, что их во всем мире не больше тридцати-сорока тысяч?
— Да, разумеется. Но дело не в количестве, это серьезные ребята. Пусть не сплошные гении, как Елена их аттестовала, всё равно таланта им явно не занимать. Они верят в свою идею, как ранние христиане или первые большевики. И ты мог убедиться — по тому, как они уничтожают своих врагов и сшибают спутники, — что они действительно обогнали мировую науку, по меньшей мере на полвека. Точнее — навсегда. Просто потому, что еще полвека мировая наука не протянет. Вместе со всем миром.
— Черт побери! — взорвался Беннет. — Да ведь это самый страшный терроризм в истории!
— Ничего подобного. Террористы пытаются что-то навязать обществу, а наши приятели хотят одного: чтобы общество их не трогало. Надо их оставить в покое, тогда и они перестанут убивать. Похоже, Елена обрушила на меня свои откровения только для того, чтобы я довел эту нехитрую мысль до тебя.
Беннет задумался.
— Но такого просто не может быть, — сказал он, — взять и отшвырнуть всё человечество!
— Один раз мы сами уже отбросили большинство человечества. Потому что оно мешало нам достигнуть бессмертия. Помнишь мусульманских стариков в лагерях? А теперь, с точки зрения этих поклонников Циолковского, мы все точно так же не заслуживаем ничего, кроме вымирания. Правда, они — спасибо им — не собираются нас стерилизовать. Зато и содержать в комфортабельных лагерях, кормить, лечить, оплакивать тоже не будут. Мы для них — отгоревшая ступень ракеты, которая выводит их избранное общество к полноценной вечной жизни. Беннет всё еще размышлял:
— Витали, скажи честно: ты думаешь, они в самом деле смогут прорваться?
— Нет, я считаю попытку обреченной. Их компания протянет, в лучшем случае, на несколько десятилетий дольше, чем вся так называемая семья цивилизованных народов. Так же, как сама эта «семья» только на несколько десятилетий переживет уничтоженный ею мировой Юг.
— При чем здесь Юг? — раздраженно проворчал Беннет. — Как остановить стервятников — вот вопрос!
— Никак. Даже пытаться не стоит. Но Беннет уже принял решение:
— Это угроза всему миру, и мы их остановим! — заявил он. — Чтобы отделиться от человечества, стервятникам придется закупить еще уйму оборудования и материалов. Мы введем против них экономические санкции, заморозим их банковские счета. Они не смогут сбывать свои лантаноиды, они у нас не то что сверхзвуковых лайнеров, и ржавого гвоздя больше не приобретут!