– Дайте поспать, изверги! Последняя ночь в тепле!
И мы замолчали, а вскоре уснули.
Наутро за нами прилетел самолет, мы погрузились и вылетели на место.
Разумеется, для экспедиции мы выбрали наиболее приятные погодные условия. Снега на территории, которая нас интересовала, на тот момент не было. Перед нами расстилалась бесконечная мерзлая земля, покрытая мхами и лишайниками. На самом деле, там очень красиво… Вы никогда не были?
Мария покачала головой. Она понимала, что Дмитрию тяжело даются воспоминания и он подсознательно стремится отвлечься на какую-то другую, менее болезненную тему. И, как ни хотелось ей поскорее услышать, что же произошло в экспедиции, она терпеливо слушала, как он говорил об огромных бескрайних озерах, вода в которых такая чистая и холодная, что кажется ледяным зеркалом Снежной королевы. О странных приземистых округлых горах, которые зимой покрыты серебряным снежным покровом, так ярко сверкающим на солнце, что больно глазам. Летом же снег остается только в щербатых расселинах, а серый камень покрывает короткий мягкий ковер из травы и лишайников.
– Понимаете, погода в тех краях невероятно обманчива. Это ведь Крайний Север, поблизости расположен полюс холода Оймякон, – продолжал Дмитрий. – Лето короткое, и, просыпаясь утром, никогда не знаешь, что ждет тебя за стенами палатки – то ли прохладный северный летний день, как вчера, то ли приход суровой местной зимы.
Самолет забросил нас на место и улетел. Мы поставили палатку, пообедали консервами, начали готовиться к проведению исследований. Все это время я поглядывал на Надю и не мог понять, что с ней не так. Она как будто была чересчур возбуждена – на щеках горели алые пятна румянца, глаза лихорадочно блестели. Когда она наклонялась, чтобы подобрать что-то с земли, я замечал, что она как-то странно держит голову, словно ее мучает невыносимая головная боль. Но я, занятый организацией ночлега для своих подопечных, не обратил на это должного внимания.
Он снова замолчал и устало уронил лицо в ладони. Марии хотелось дотронуться до его плеча, но почему-то по застылой фигуре Дмитрия она понимала, что прикосновений он сейчас не вынесет. Тогда она просто передвинула стул поближе к нему и села рядом.
– Дмитрий, не рассказывайте, если так тяжело, – сказала она участливо.
Мария уже жалела о том, что вызвала Дмитрия на откровенность. Но тот лишь покачал головой.
– Нет, знаете, парадоксально, но мне становится как-то легче. Я ведь никогда никому об этом не рассказывал. Только на следствии… – невесело усмехнулся он. – Если только я вас не утомил своей болтовней.
– Не говорите глупостей, – нахмурилась Мария.
– Знаете, а вы похожи на нее. На Надю, – почему-то сказал вдруг Дмитрий. – Она бы тоже так сказала – не говори глупостей.
Он снова помолчал, и Мария осторожно спросила.
– Она заболела, да?
Он кивнул:
– Менингит… Где-то по пути подхватила вирус. Я подошел к ней спросить, все ли в порядке, а она уже вся горела. Виски – словно раскаленные. Не представляю, как она держалась на ногах. То ли просто не желала замечать свое состояние, то ли больше всего на свете боялась подвести товарищей.
– Ты с ума сошла! – заорал я на нее. – Ты почему не говоришь о своем самочувствии! Ты понимаешь, что ставишь под удар всю экспедицию, скрывая свою болезнь!
А она посмотрела на меня такими глазами! Понимаете, у нее глаза уже затуманились от жара… И сказала только:
– Прости…
И почти сразу потеряла сознание. Я сначала даже не понял, что с ней, думал, может, простудилась сильно, ангина, скарлатина какая-нибудь… Я же не врач. Но когда у нее начались судороги, Гоша сказал:
– Дима, это менингит. Ее нужно в больницу, срочно.
Больше он ничего говорить не стал, но я по лицу понял, что ситуация – смертельно опасная. Я… даже не испугался, нет. У меня внутри все как будто застыло. Все чувства отключились, и осталось только одно – в больницу, Надю нужно доставить в больницу. Любой ценой. Но самолет должен был прилететь только утром…
Всю ночь мы пытались как-то сбить температуру. Носили ледяную воду из озера, обтирали ее. Она изредка приходила в себя и просила пить пересохшими губами. А я молился – не знаю, каким богам, – чтобы они позволили ей дожить до утра, дождаться самолета. Самое сложное было не вскинуть ее на руки и не побежать к поселку пешком. Просто сидеть на месте и ждать. Клянусь, если бы у меня был хоть малейший шанс добраться с ней пешком, я бы сделал это, невзирая на то, сколько километров мне пришлось бы ее тащить на себе. Но я знал, что так она только скорее погибнет. Мы не дойдем. Нужно было ждать самолета.
Сколько раз я в ту ночь проклинал себя за то, что не послушался собственных предчувствий и взял ее в экспедицию, что не заметил сразу ее состояния – хотя это все равно ничего бы не изменило, жар у нее поднялся, когда самолет уже улетел. Сколько клялся, что, если она выживет, я никогда больше не выпущу ее из дома… Ее голова лежала у меня на коленях, тяжелая и горячая, как раскаленный уголь.
Утром меж ее запекшихся губ вырывалось уже только слабое дыхание. И тут я услышал гул самолета. Меня захватило такое облегчение. Мне казалось, мы справились, выдержали, теперь все будет хорошо. Я не знал, что, на самом деле, это было только началом.
Пилот приземлился, выгрузил часть припасов, и я бросился к нему, рассказывая о том, что у нас стряслось, и умоляя отвезти меня и мою больную жену в поселок, в ближайшую больницу. Подошли другие члены группы и подключились к разговору, подтверждая мои слова. Пилот, хмурый дядька в облезлой ушанке, слушал нас, угрюмо кивая.
– Вот что я вам скажу, други мои, – начал он, наконец уяснив ситуацию. – До поселковой больницы я вас доставить могу. Но обратно тогда сегодня уже не вернусь и остаток вещей не привезу. Только завтра. Как, устраивает вас такой расклад?
Я беспомощно обернулся на своих товарищей. Я понимал, что не могу требовать от них отказаться от собственных нужд в пользу моих. Продовольствия пилот привез совсем мало, что, если завтра по какой-то причине он прилететь не сможет?.. Но тут решительно вступил Гоша:
– Ну че за вопросы-то, шеф? Вези, конечно. Как прилетишь, так и ладно. Мы тут все взрослые мужики, не помрем авось пару дней.
– Ну дык как скажете, мое дело спросить, – развел руками пилот.
Теперь оставалось главное – объяснить ему, как поступить с Надей. Куда ее отвезти, что сказать врачам. Я понимал, что сам я, как начальник экспедиции, не мог полететь и бросить своих людей одних, без руководителя. И у меня внутри все рвалось от боли и ужаса – из-за того, что мне придется в такой ситуации доверить жену чужому человеку, оставаться в неизвестности. Но я знал, что иначе поступить просто нельзя. Я начал было объяснять пилоту, что нужно сделать, как в разговор снова вклинился Гоша.
– Теряем время. Ты вот эти все шокирующие подробности по дороге ему расскажешь.
– По какой еще дороге? – нахмурился я.
– По дороге в поселок, – доходчиво, как несмышленышу, объяснил он мне. – Пока лететь будете. Ты что же, Дим, правда думал, мы дадим тебе тут остаться, когда с женой такое? Давай, поезжай, меньше слов, больше дела.
И в ту же минуту я сорвался с места, побежал в палатку, подхватил Надю на руки и потащил ее к самолету. В это время пилот, нахмурившись, смотрел из-под ладони на бледное, ватное какое-то небо.
– Буран, похоже, идет, – пробормотал он.
Поверить в это было трудно – ведь вокруг зеленела трава. Но ему, местному, наверное, было виднее.
– Надо бы переждать… – куда-то в пространство бросил он. Потом посмотрел на меня, на Надю, беспомощно повисшую у меня на руках, и махнул рукой. – Ладно, авось успеем.
– Должны успеть, командир! – на прощание сказал ему Гоша.
И вот мы погрузились в самолет и полетели. Я отлично помню, как загудели моторы, как маленький самолетик весь задрожал и рванулся с места. А я прижимал к себе свою жену, сонно бормотавшую что-то в бреду, и думал, что вот теперь все будет в порядке, вот теперь мы доберемся до больницы, и там ей помогут. И мы еще смеяться будем над всем этим. И Надя будет вопить, что я нарочно все подстроил, чтобы больше не допустить ее в северные экспедиции. И, конечно, ничему этому не суждено было сбыться.
Буран налетел буквально через пятнадцать минут после взлета. Иллюминаторы залепило мерзлой крошкой, бедный самолетик, чихая и кашляя, пытался справиться с налетевшим вихрем. Я чувствовал, как его швыряло и таскало из стороны в сторону. Пилот глухо матерился в кабине, изредка бормоча что-то типа:
– Ничего-ничего. Сейчас повыше попробуем. Бог даст, прорвемся.
В голове у меня шумело. Я прижимал к себе Надю, уже переставшую даже метаться в бреду, лишь едва слышно прерывисто дышавшую сквозь сжатые зубы, и молился сам не зная кому:
«Пожалуйста, пусть мы успеем. Пожалуйста, пусть долетим. Пожалуйста-пожалуйста, пусть с ней все будет в порядке».
Я расслышал, как завыл, закашлялся и вдруг замолчал мотор. И меня тут же швырнуло куда-то в сторону, я успел только сгруппироваться так, чтобы упасть с сиденья, бережно удерживая руками Надю.
– Держись там, – гаркнул мне из кабины пилот. – Кабздец, приплыли. Аварийная посадка.
Больше я ничего уже от него не слышал, кроме мата. Нас крутило и болтало, самолет заваливался набок, ухал вниз, потом вроде выравнивался и снова падал. Пилот драл в кабине рычаги управления, орал что-то, ругался… Я до сих пор не знаю, как ему удалось относительно нормально нас посадить. Я ощутил, конечно, удар о землю, почувствовал, как самолет несется, теряя скорость, а потом зарывается носом в наметенный за это недолгое время снег. Слышал, как завопил из кабины пилот – кажется, его все же швырнуло куда-то в сторону – потом выяснилось, что он вывихнул ногу. Но ни один из нас при падении не разбился и даже серьезно не пострадал.