пива.
— Это тоже пригодится. А что-нибудь насчет Подсвечника Шин?
— Ничего, — в один голос ответили Лоу и Шамиссо.
— Населения ВОА?
— Ничего.
— Страны Апокалипсиса?
— Ничего.
— Ползущей Горы?
— Лишь легенды.
— Не подходят, — покачал головой Чойс. — Видно, придется самим узнавать, что все это такое. А теперь — обратно, — приказал он.
Все же забавно было видеть, как Лоу, склонившись над толстыми фолиантами, шевелит губами, стараясь освоиться с непривычным диалектом, а Шамиссо расхаживает взад-вперед по комнате, с трудом заучивая непривычные названия. К вечеру оба легли спать если и уставшие, то просветленные знаниями. Все трое не могли сдержать своей радости по поводу того, что «период безделья» (выражение Лоу) окончился, уступив свое место «настоящей работе» (выражение Шамиссо).
На следующее утро предстояло путешествие.
Утром Шамиссо принял на себя бремя звания гонфалоньера Фафтского, а Бурис стал видамом пресвитера Энунда «до окончания грядущей с погаными битвы», как говорилось в рескрипте шахиншаха Тьодольва. Затем, по окончании помянутой битвы, Шамиссо должен был тотчас же вскочить на коня и мчаться к дому Фонсеки, где его будут ожидать Чойс и Лоу. А они отправлялись в путь «незамедлительно и без лишних утомительных проволочек», как гласил тот же документ.
Что они и сделали.
Ровная дорога, изъезженная копытами многих коней, вела вдаль, к границам пресвитерства Фафт, фьефа Сдогнар, а там и к границам самой Лиги. Лоу, поначалу трудно переносивший тяготы пути, понемногу привык и уже не так сильно поносил все вокруг. Проплывающие мимо пейзажи, вообще отличающиеся на Де-Мойре большим разнообразием, часто сменялись, так что дорога не утомляла, поэтому неспешно текущее время проводили в пространных философических рассуждениях.
— Что такое человек? — вопрошал свою молчаливую кобылу Лоу. — Это просто прыщ на лице истории. Мерзкий, гнойный прыщ, который не мешало бы выдавить.
— Да ты просто физиолог, — усмехался Чойс.
— Физиология, — в ответ на это поднимал палец Лоу, — самая точная из наук. С помощью нее можно ясно доказать все так называемые «неразрешимые» теоремы человеческого бытия.
— Какие, например?
— Например, любовь. Еще наши туповатые предки установили, что это ни что иное, как химический процесс, происходящий в нашем мозгу, один из многих подобных, кочевание белков и кислот с одного места на другое. Или любовь мужчины к женщине. Да все очень просто: особь женского пола выделяет некий устойчивый, но не осознаваемый органами чувств запах, и особь мужского пола бежит к ней, как тронувшаяся.
— Может, ты и прав. Но одной только примитивной физиологией на уровне выделений из потовых желез ты не сумеешь доказать людям, что они — просто какие-то неприятные гнойные прыщи на некоем несуществующем лице. Для чего человеку жить — вот что интересовало древних философов и сейчас интересует нынешних.
— Жить — чтобы жить.
— Да слишком банально это, Лоу! До тебя сотни людей отбрехивались теми же самыми ничего не значащими словами. А я вот мыслю — жить нужно для того, чтобы имя твое осталось в поколениях. Нужно вжечь свое имя в историю.
— Огнем? Или кровью?
— А хотя бы и так. Хотя бы так! Мы до сих пор помним Герострата или Гитлера, а ведь они шли той же дорогою. Вот и каждый человек обязан оставить свое имя в летописи жизни. Имя — вот и все, что остается ему от его противления удушающему гнету Абсолюта. Лишь именем живы, только с ним умираем.
— Память! — упрямо ворчал Лоу, отмахиваясь от тучи налетевшей мошкары. — Пока что наши с тобой имена нужны только Галактической Полиции. Вот кто с удовольствием припомнит нас.
Однажды, когда они были уже возле границ с Альбегином, на них напала шайка латиний. И Чойс, и Лоу уже встречались с этими отвратительными созданиями, но так близко им встречаться еще не доводилось. Болотные карлики были маленькими, со склизкой шерстью и большими лягушачьими глазами. Они были сильно похожи на гномов и троллей, которые приходились им дальними родственниками, но в отличие от них у латиний не наблюдалось интеллекта. Это были просто маленькие кровожадные хищники, весьма охочие до сырого человеческого мяса. Лоу и Чойс в несколько минут расправились с ними с помощью захваченных с собою бластеров.
Со дня этого приключения минули сутки, как они достигли границы Лиги с Альбегином. Солдаты с пограничного пункта, узнав, кто они такие, лишь переглянулись.
— Когда будете в Пещере Мрака, не зажигайте факелов, — посоветовал один из них, вертя подъемное колесо. Через глубокий ров с темной неподвижной водой лег скрипучий деревянный мост, и через несколько минут они оказались на чужой территории.
12
Вход в Пещеру Мрака открывался из-за поворота узкой горной тропы, по которой они ехали начиная с самого своего вступления на землю Альбегина. Лошадь Чойса оступилась на сухой осыпающейся тропе, и он нагнулся, чтобы сказать несколько ободряющих слов животному. Когда он вновь поднял голову, перед ним была уже Пещера Мрака.
Вообще-то это была даже не пещера, а сквозной туннель. Через горы не было другого прохода, и Пещера служила своеобразной границей между миром людей и миром аборигенов планеты, населяющих ее с начала образования Вселенной. Там, где начиналась Пещера Мрака, начиналось иное, непознанное, чем был полон этот мир до прихода сюда первых людей.
Входное отверстие пещеры было неправильной формы и охранялось по бокам двумя скульптурными изображениями. Слева находился барельеф прекрасной обнаженной женщины, положившей руку с растопыренными пальцами себе на лоно. Легкая улыбка играла на ее губах. Это было изображение Лилит, древней де-мойрской богини порока и изобилия.
Справа ощерилась громадная голова с разверстым ртом и безумными глазами-провалами. Бог теней Хавурган продолжал взирать на мир своего Брата, одновременно приглашая в свое царство.
— Мне не нравятся эти образцы здешней скульптуры, — заметил Лоу, критически осматривая статуи.
Чойс не обратил внимания на его слова, напряженно всматриваясь в скальную поверхность над входом в Пещеру Мрака.
— Там что-то написано? — спросил Лоу, проследив за его взглядом.
— Да, — сказал Чойс.
Это были руны — древний алфавит Де-Мойра, из которых складывались стихи, некоторая шутливость которых не могла скрыть угрожающий смысл, таящийся в словах:
Не успеешь издать ты и
Ох,
Как сейчас же получишь под
Вздох.
Даже если ты вымолвишь:
«Эх»,
Все равно не уйдешь без
Помех.
Но как только ты скажешь:
«Ух»,
Молот Тора падет сверху —
Бух!
— Это следует понимать как то, что здесь нельзя говорить «ух»? —спросил Лоу, когда Чойс растолковал ему смысл стиха.
— Не думаю, — ответил Чойс. — По-видимому, это просто настройка на то, что и в этой пещере, и за ее пределами нужно держать ухо востро.
— Тогда немного подержим востро наши уши, — стронул коня с места Лоу.
Они въехали под своды пещеры, и тут же их объяла со всех сторон совершенная, полная тьма. Лишь впереди брезжил бледный свет, даже не свет, а какая-то светящаяся дымка, указующая дорогу. Не было видно ни стен пещеры, ни ее сводов, ни пола, по которому звонко цокали копыта лошадей. Только по тому, что эхо от этого цоканья сильно запаздывало, можно было догадываться об истинных размерах пещеры.
Они уже проехали достаточно, ориентируясь по дымке, как Чойс вдруг осознал, что пещера населена. Кем — он понять не мог, так как не мог видеть, но судя по тревожному фырканью лошадей, им обитатели Пещеры Мрака не нравились.
Спустя некоторое время он смог бы поклясться, что стал видеть в этой темноте. Он напряженно вглядывался в черные просторы пещеры и видел странные фигуры, мелькающие перед его глазами. Лоу тоже увидел их — иначе как можно было объяснить его внезапные приглушенные проклятья, адресованные всем пещерам мира.
Неясные образы проходили перед ними, сливались, размежовывались, возникали один из другого, множились, множились, исчезая вновь, и странная, мерно нарастающая песня, песня другого, древнего мира, росла из их ровного, отрывистого шепота:
Свету враг, черный маг,
Он герой многих саг.
Мрак.
Не спешит его шаг
И не светел никак
Мрак.
Он беды аргамак,
Полон стрел саадак.
Мрак.
Цвет его — хмельной мак,
Испокон было так.
Направляет мир мрак.
Мрак.
Слова навязчиво лезли в уши, мешали разуменью, спутывали мысли. Поэтому когда впереди показалось ослепляющее пятно выхода, оба одинаково резко пришпорили коней и устремились вперед.
Выехав из Пещеры Мрака, они вдруг встали. Перед ними расстилалась Страна Альбегинских Гор.
Дорога, начинающаяся у самого выхода из Пещеры Мрака, пролегала по унылой местности, на которой неравномерно и как-то не к месту пучились темные лысые холмы. Небо было ни голубым, ни серым. Оно было того странного, непонятного оттенка, название которому, быть может, скрыто где-то в глубинах подсознания, а самый вид наводит тоску и заставляет испытывать муки тревоги.
Далеко впереди виднелась вторая горная цепь. Государства Альбегина располагались между двумя горными хребтами в огромной долине, на которую давно положили глаз правители Лиги. Но перетягивание каната, то бишь Альбегинской долины, каждого в свою сторону в течение многих столетий ни к чему не приводило: расклад оставался прежним.
И теперь это равновесие могло резко измениться в пользу сил Альбегина, на чашу весов которого вдруг встала ВОА, располагающаяся как раз за тем дальним хребтом. Именно в скалах далеких гор и жил загадочный Фонсека, о котором говорил Чойсу Энунд. Поэтому горы на горизонте стали их целью.
Было уже довольно темно, когда они решили устроить привал в безжизненной пустынной местности, поросшей подобием сухих угловатых колючек. За время своего путешествия от Пещеры Мрака до места их привала они заметили, что жизнь в Альбегинской долине просто кипит. Самые фантастические формы встречались им по пути, и не проходило ощущение, что настоящая, разумная жизнь, а не варварское подобие ее, следит за ними из-за каждого куста, каждой складки рельефа. Раза два они видели небольшие группы хактов, которые поворачивали свои неживые лица к ним при их приближ