После смерти Ле Гри бо́льшая часть его земель перешла во владения графа Алансонского, в том числе и Ону-ле-Фокон, поместье, проданное графу отцом Маргариты в 1377--м, а в 1378--м подаренное Ле Гри. Тогда, спустя пару лет женившись на Маргарите, Жан де Карруж, понял, что Ону-ле-Фокон ускользнуло от него в лапы соперника, и начал судебный процесс по его возвращению. Но граф Пьер получил королевское одобрение на свой подарок, аннулировав требование вассала. Теперь же, расправившись с соперником на дуэли, Жан де Карруж вновь намеревался вернуть этот злополучный клочок земли, считая, что иначе его месть будет несовершенной.
Карруж даже пытался использовать часть присуждённой ему компенсации в шесть тысяч ливров, чтобы выкупить злополучное поместье. Новая тяжба за Ону-ле-Фокон продлилась почти два года. Но в итоге процесс завершился с тем же результатом, что и предыдущий: Карружу было отказано в его просьбе на основании вполне законных притязаний графа Пьера на означенные земли. 14 января 1389-го парижский Парламент постановил, что Ону-ле-Фокон по праву принадлежит графу Алансонскому, навсегда отбив у рыцаря охоту к подобным спорам. Спустя годы это поместье перейдёт во владение внебрачного сына графа Пьера.
В своё время это поместье стало яблоком раздора между Жаном де Карружем и Жаком Ле Гри. Чувствовал ли рыцарь, получив такой укорот, что его месть удалась не до конца? И что значило Ону-ле-Фокон для Маргариты? Она пострадала от действий Жака Ле Гри гораздо больше, чем её супруг. Пережив ужасное надругательство, унизительный процесс, стресс во время дуэли, была ли она заинтересована в возвращении поместья, когда одно его упоминание воскрешало в её памяти те жуткие моменты, о которых она пыталась забыть всю оставшуюся жизнь?
В течение нескольких месяцев после дуэли Маргарита, возможно, была рада отвлечься от всех этих травмирующих воспоминаний и сеньориальных претензий на земли и богатства, посвятив себя заботам о сыне, родившемся незадолго до поединка. Мальчик был назван Робером в честь отца Маргариты Робера де Тибувиля и был её первенцем, по крайней мере, первым ребёнком, упомянутым в летописях. Двое его братьев родились несколькими годами позже.
По мере взросления в Нормандии Роберу, должно быть, приходилось жить с клеймом довольно сомнительной славы своих предков. Его дед дважды предавал французского короля и едва не лишился головы за государственную измену, а родной отец дрался на знаменитой дуэли с соперником, обвиняемым в изнасиловании его матери. И, несмотря на расхожее мнение тех времён о невозможности зачатия в результате изнасилования, ходили слухи, что Робер, родившийся после долгих бесплодных лет брака своих родителей, был на самом деле побочным сыном Жака Ле Гри. Тем не менее, как первенец Жана и Маргариты, Робер должен был унаследовать львиную долю состояния своих родителей.
Хоть Жан де Карруж и проиграл тяжбу за Ону-ле-Фокон, его победа на ристалище принесла ему заслуженное признание и награды, столь долго ускользавшие от него при графском дворе в Аржантане, ведь теперь все его амбиции были перенесены в высшие сферы, к королевскому двору в Париже. Спустя несколько лет после дуэли Жан становится одним из королевских рыцарей, и 23 ноября 1390 года король Карл жалует Карружу четыреста франков золотом. Куда уж до этого какому-то Жаку Ле Гри, который был всего лишь королевским сквайром? Устранив соперника на дуэли, Карруж словно занял его место при королевском дворе.
Вступив в круг приближённых к королевской особе, Жан стал получать важные поручения. В 1391--м он отправился в Восточную Европу, чтобы собрать там ценные сведения о вторжении османов. Не так давно Великий султан вторгся в Венгрию, и над всем христианским миром вновь нависла угроза исламизации. Разведывательная миссия в Турции и Греции «была поручена Бусико-старшему, маршалу Франции, и сиру Жану де Карружу». Тот факт, что имя Карружа упоминается наравне с маршалом Бусико, свидетельствует о том почёте и уважении, которым рыцарь пользовался теперь при французском королевском дворе.
Прежде чем вернуться в Восточную Европу пятью годами позднее, с очередным Крестовым походом, призванным остановить Османскую угрозу, рыцарь помог предотвратить другую опасность, гораздо ближе к собственному дому. В 1392-м Франция была охвачена смутой, когда Пьер де Краон, опальный дворянин, отлучённый от королевского двора годом ранее, попытался убить Оливье де Клиссона, коннетабля Франции, которого считал виновником своего изгнания. Однажды ночью Краон с отрядом всадников подкараулил Клиссона на тёмных улицах Парижа и, нанеся ему предательский удар мечом по голове, бросил беднягу умирать. Но Клиссон прожил ещё некоторое время, успев обличить своего убийцу. Когда Краон бежал под защиту герцога Бретонского, наотрез отказавшегося его выдавать, король Карл срочно собрал армию и отправился в поход, чтобы приструнить мятежного герцога и наказать преступника.
Именно по этой причине Жан де Карруж летом 1392 года сопровождал короля в Бретань в окружении собственной свиты из десяти человек. Король Карл, которому уже исполнилось двадцать три года, не так давно избавился от назойливой опеки своих дядьёв и объявил себя полноправным правителем Франции. Однако затеянный юным королём поход ждала довольно неожиданная развязка.
8 августа армия короля пересекала густой лес близ Ле-Мана. Стояла жаркая и сухая погода. Неожиданно на дорогу из чащи выбежал незнакомец с непокрытой головой.
— Государь, остановитесь! Вернитесь назад, вас предали! — завопил он, ухватив королевского коня за уздечку.
Решив, что это сумасшедший, слуги принялись его избивать, и едва незнакомец выпустил поводья, процессия тут же проследовала дальше.
Было около полудня, когда, миновав чащу, они выехали на песчаную равнину под палящее солнце. Знатные господа скакали порознь, каждый со своим отрядом, король ехал несколько поодаль от армии, подальше от поднимаемой пыли, а его дядья, герцоги Беррийский и Бургундский, примерно на сотню метров левее. Как сообщает летописец, «песок под ногами раскалился, лошади изнывали от жары». Король был одет не по погоде, на нём была «чёрная бархатная куртка, в которой было ещё жарче, и простая алая шляпа». За королём следовал паж в отполированном стальном шлеме, а за ним другой паж, который нёс копьё с широким стальным наконечником.
В какой-то момент второй паж случайно выронил копье, которое при падении задело шлем первого, ехавшего впереди. «Громкий звон стали о сталь раздался буквально над ухом у короля, столь резкий, что государь вздрогнул. Его разум, ещё не отошедший от сцены, устроенной в лесу не то безумцем, не то провидцем, внезапно помутился, он вообразил, что окружён несметными вражескими полчищами, жаждущими его погубить. От такого наваждения и без того ослабленный разум государя окончательно расстроился, приведя его в буйство. Он пришпорил коня, затем резко развернулся и, обнажив меч, бросился на пажей, абсолютно никого не узнавая. Королю казалось, будто его окружили враги, и он размахивал мечом, готовый поразить любого, кто встанет у него на пути.
— В атаку! Смерть предателям! — завопил он.
Испуганные пажи, пришпорив коней, бросились врассыпную, уворачиваясь от королевского клинка. В последовавшей за этим сумятице обезумевший король успел насмерть зарубить мечом нескольких человек из своей свиты. Затем, заметив своего брата Людовика Валуа, во весь опор поскакал на него. Перепуганный Людовик, пришпорив коня, бросился наутёк. Герцоги Бургундский и Беррийский, обернувшись на крики, увидели, что король преследует собственного брата, размахивая мечом.
— Эй! Беда, король обезумел! За ним, Бога ради! Поймайте его! — завопил герцог Бургундский.
Услышав тревожный окрик герцога, многие рыцари и сквайры бросились в погоню за Карлом. Жан де Карруж, находившей в то время в свите короля, вполне мог примкнуть к преследователям. И вскоре длинный неровный строй всадников во главе с перепуганным братом короля и преследующим его безумным государем уже неслись во весь опор под палящим солнцем, взрывая песок и вздымая клубы пыли.
В конце концов Людовику удалось оторваться от короля, и воины, догнав Карла, окружили его. Они взяли его в кольцо, и пока тот размахивал мечом, отбиваясь от воображаемых врагов, ловко парировали удары, стараясь не причинить вреда государю, но максимально его вымотать. Наконец, обессилевший король беспомощно обмяк в седле.
Один рыцарь осторожно приблизился к Карлу и схватил его. Остальные, обезоружив короля, аккуратно сняли его с седла и опустили на землю. «Его глаза странно закатились», он ничего не говорил и не узнавал ни дядьёв, ни собственного брата. Короля уложили на носилки и отправили в Ле-Ман, а военный поход был немедленно отменён.
Это был первый публичный приступ безумия, которое продолжало мучить несчастного государя до самого конца его довольно продолжительного правления. В течение последующих тридцати лет, до самой смерти в 1422 году, Карл метался между периодами просветления, когда его сознание прояснялось, и изнуряющими приступами безумия. Слишком чувствительный к яркому свету и громким звукам, порой он воображал, что сделан из стекла и того и гляди разобьётся. Карл, едва освободившийся от опеки дядьёв, провозгласивший себя единоличным правителем Франции, теперь не мог толком контролировать даже самого себя, не говоря уже о целом государстве. Вся власть перешла в руки его дядьёв и брата Людовика Валуа, едва не павшего от королевского меча.
Не прошло и года, как над жизнью Карла вновь нависла угроза, когда он в компании пяти придворных ввалился в бальный зал в костюмах дикарей, сделанных из льна и просмоленной пакли, бряцая кандалами. Придворные, друзья Карла, решили, что эта выходка развеет меланхолию государя и отвлечёт его от тягостных мыслей. Один из перепуганных гостей, желая узнать, кто скрывается за этим маскарадом, поднёс свечу слишком близко, и костюмы вспыхнули словно факелы. Дворяне сгорели заживо, за исключением одного, успевшего прыгнуть в ближайший бассейн с водой, и самого Карла, который отошёл в сторону, желая попугать придворных дам, и спасся лишь благодаря находчивости герцогини Беррийской, накрывшей его своими юбками, в то время как прочие шутники корчились на полу, поджариваясь заживо. Адская вечеринка, получившая название «Бал объятых пламенем», окончательно подкосила душевное здоровье государя, лишь усугубив его безумие.