Еще одна дорога ведет из Капомениля на юг к городку Сен-Пьер-сюр-Див, куда вызвали Николь де Карруж, и ей пришлось оставить Маргариту одну в замке в то роковое утро, когда совершилось преступление.
Сегодня в Капомениль можно попасть, следуя из Сен-Пьера на север по автостраде D16, а затем свернув на проселочную дорогу, ведущую вдоль реки Ви на восток. Это просто неприметная деревушка, насчитывающая дюжину зданий.
Утром в начале марта поля еще не просохли от поздних зимних дождей, вода в реке поднялась высоко, и ее сдерживает дамба рядом со старой мельницей. Сотрудник водной службы Франции открывает шлюзовые ворота, и вода заливает дорогу, ведущую через долину на север. На какое-то время Капомениль оказывается отрезанным от Сен-Креспана рвом с водой, похожим на те, что устраивали вокруг своих домов местные крестьяне во времена Столетней войны, чтобы защитить урожай и скот. Но вырвавшаяся на свободу вода постепенно отступает, солнце освещает плодородную землю, обещая скорый приход весны. Лишь вороны, громко каркающие на яблонях вдоль берега реки, продолжают о чем-то спорить.
На знаке, установленном вдоль дороги, я читаю современное название этого места — Капармениль. Неподалеку я вижу мужчину в резиновых сапогах. Он работает лопатой у себя в саду рядом с тем самым местом, где когда-то стоял старый замок. Я останавливаюсь на обочине и выхожу из машины. За несколько дней мне уже удалось пообщаться с уроженцами Нормандии, включая одного историка, который щедро поделился со мной новыми данными для моего исследования. Теперь мне интересно, знает ли этот местный житель о том, что в Средние века здесь был замок, и слышал ли он что-то о его обитателях. Может ему даже посчастливилось откопать на своем участке какие-то артефакты прошлых столетий.
Я подхожу к забору с колючей проволокой, за которым он работает и обращаюсь к нему на французском. Назвав себя, я спрашиваю мужчину, что ему известно о старом замке и семье Карружей. Оторвавшись ненадолго от работы, мужчина внимательно изучает меня. Он явно поражен появлению незваного гостя в его тихом феоде и воспринимает мои расспросы о его владениях настороженно.
Возможно, всему виной мой акцент, или то, что я не знал, как следует себя правильно представить, или он просто сразу распознал во мне американца. А может все дело в старой нормандской привычке — после тысячи лет войн, грабежей, предательства, и сборов налогов здесь не принято доверять любому незнакомцу, который неожиданно объявляется и задает неуместные вопросы.
Какой бы ни была причина, мужчина сухо отвечает, что с этими вопросами мне лучше обратиться в мэрию. Он поднимает грязную лопату и указывает ей мне через плечо в направлении Мениль-Може. Это в трех километра от того места, откуда я приехал. За спиной мужчины вдруг начинает грозно лаять собака. Она выпрыгивает из конуры и кидается лапами с огромными когтями на забор.
Я все так же стою за забором. Очевидно, что этот человек не собирается приглашать меня к себе, чтобы я топтал его исторические владения в поисках камней основания замка, или чтобы мы пропустили по стаканчику кальвадоса, местного яблочного бренди, пока я с интересом слушал бы его красочные пересказы местных средневековых легенд. Здесь, рядом с местом, где когда-то стоял уединенный старый замок, и где одна несчастная женщина стала жертвой ужасного преступления, теперь живет этот человек, возможно с женой и детьми, охраняя секреты этой земли. Он либо не желает рассказать, что ему известно, либо слишком занят, чтобы дать себя потревожить духам прошлого. Но я едва ли могу упрекнуть его в том, что он выпроваживает меня лопатой. У Нормандии долгая, жестокая и кровавая история, и даже сегодня на чужаков здесь смотрят как на потенциальных врагов, пока они не докажут свои дружественные намерения. Собака продолжает злобно лаять, а мужчина размахивать грязной лопатой, когда я благодарю его за совет и уделенное мне время, сажусь в машину и уезжаю.
ПриложениеМноговековой спор вокруг конфликта
Тяжкое преступление против Маргариты, его расследование парижским парламентом и захватывающая дуэль между Жаном де Карружем и Жаком Ле Гри на поле монастыря Сен-Мартен-де-Шан в свое время наделали много шума, а позже обрели вторую жизнь в исторических работах и легендах. На протяжении веков знаменитое дело продолжало вызывать споры, и в последнее время комментирующие опять резко разделились на два лагеря, прямо как это произошло с современниками конфликта. Летописец Жан Фруассар, который писал о дуэли всего несколько лет спустя (примерно в 1390 году), утверждал, что исход боя обрадовал короля, его придворных и огромную толпу зрителей. Однако Жан Ле Кок, адвокат оруженосца, обвиненного в преступлении, пишет, что реакция современников была неоднозначной: одни думали, что Карруж подтвердил свою правоту, другие считали, что Ле Гри пал в бою несправедливо. В «Хрониках Сен-Дени» есть отчет на латыни, составленный через десять или пятнадцать лет после дуэли, в котором говорится, что Маргарита ошибочно, но при наличии обоснованных предположений, обвинила Ле Гри, а позже в ее изнасиловании сознался преступник, осужденный за другое преступление. В 1430-х годах историк Жан Жувеналь де Урсен повторно рассказал эту историю в своей более известной хронике на французском, только в его версии в преступлении сознался не осужденный злодей, а больной на смертном одре. Но сама версия прижилась. Легенда о ложном обвинении, несправедливом наказании и запоздалом раскрытии преступления актуальна среди историков и сегодня.
На вопрос о том, что действительно произошло с госпожой Карруж в Капомениле 18 января 1386 года, наверное, никогда не будет найден ответ, который бы полностью всех удовлетворил.
Как сказал Жан Ле Кок в записках о деле Карружа — Ле Гри, при том, что он, видимо, сам подозревал своего клиента в преступлении: «никто по-настоящему не знает всей правды в этом деле». И все же представляется очень маловероятным, чтобы Маргарита обвинила Ле Гри и его предполагаемого сообщника Лувеля по ошибке, но при наличии обоснованных предположений. Она клялась в суде, что видела обоих мужчин при ясном дневном свете, что в разговоре Лувель упомянул Ле Гри, прежде чем тот появился сам через несколько минут, что она говорила с обоими мужчинами некоторое время, прежде чем те напали на нее. С учетом этих обстоятельств версия, что Маргарита могла обознаться, и в преступлении повинен не оруженосец, а другой человек, выглядит очень неправдоподобно, даже если Маргарита до этого видела Ле Гри всего один раз в жизни. Кроме того, Маргарита обвинила в преступлении двух мужчин, в то время как в истории о «настоящем преступнике» фигурирует только один человек, что кажется странным.
Другая основная версия, которая получила распространение еще во времена конфликта, состоит в том, что Маргарита солгала и обвинила Ле Гри намеренно, но она тоже очень шаткая. Согласно этой версии, Маргарита придумала историю с изнасилованием, либо чтобы скрыть супружескую неверность, либо ее вынудил это сделать муж, чтобы у него появился повод отомстить сопернику. Именно такое объяснение выдвигал Ле Гри в свою защиту.
Но здесь тоже есть одна неувязка, поскольку в обвинении фигурирует и Лувель. У Маргариты не нашлось ни одного свидетеля, кто бы мог подтвердить ее показания. И если предположить, что ее история о нападении и изнасиловании была предумышленной ложью, то, обвиняя ко всему прочему еще и Лувеля, она очень сильно рисковала.
Ведь чем сложнее рассказ, тем легче его оспорить. Включив Адама Лувеля в показания, она только усложнила себе задачу убедить суд в истинности своих обвинений.
В судебных записках сохранилось только алиби Ле Гри, но если у Лувеля были бы свидетели, которые бы заявили, что он на момент преступления находился в другом месте, их показания еще сильнее содействовали бы оправданию Ле Гри, также как и алиби Ле Гри помогло бы оправдать Лувеля. Два алиби оспорить сложнее, чем одно, а двух подозреваемых труднее обвинить нежели одного, если только не настроить их друг против друга. Но по тем скудным сведениям, что до нас дошли, Адам Лувель ни в чем не сознался даже под пытками.
Итак, версия о том, что Маргарита обвинила неумышленно не того человека, и осознала свою ужасную ошибку позже, когда истинный преступник сам во всем признался, похожа на миф, выдуманный в эпоху рыцарства, чтобы спасти честь женщины и объяснить то, что многие тогда считали жестокой судебной ошибкой. Другая и гораздо менее утешительная версия о том, что Маргарита сфабриковала обвинения против Ле Гри или сама, или по настоянию мужа, перекликается с вердиктом графа Алансонского, который пришел к выводу, что изнасилование женщине «просто приснилось». Эта версия тоже представляется сомнительной. Тем не менее легенда о том, что Жака Ле Гри ошибочно обвинили в преступлении, и он несправедливо погиб, а настоящий преступник нашелся позже, когда уже ничего нельзя было изменить, прижилась сразу и со временем стала еще популярнее.
В XVIII веке легенду о ложном обвинении и запоздалом признании подхватили идеологи эпохи Просвещения и использовали ее, бичуя варварские нравы и суеверия Средневековья. Они осуждали судебные дуэли в целом и указывали на дуэль Карружа — Ле Гри как на яркий пример подобного безумия. Дело удостоилось краткого упоминания в Энциклопедии Дидро и д’Аламбера (1767). В ней снова говорится о том, что оруженосца обвинили по ошибке, а настоящего преступника нашли позже. Вольтер тоже упоминает знаменитый поединок, желая показать, что судебная дуэль сама по себе являлась «неопровержимым преступлением», которое необъяснимым образом поощрял закон.
В XIX веке легенда о несправедливом приговоре Жаку Ле Гри и его гибели получила новую жизнь благодаря таким популярным историкам того времени как Луи Дюбуа. В 1824 году он издал краткую историю Нормандии, где несколько страниц посвящены делу Карружа — Ле Гри. В его книге, фактически адаптации «Хроник Сен-Дени», госпожа Карруж обвинила Ле Гри по ошибке и осознала это гораздо позже, когда объявился «настоящий виновник преступления». Это был «оруженосец, несомненно, имевший некоторое внешнее сходство с несчастным Ле Гри». Дюбуа заканчивает рассказ, несколько приукрасив уже известную развязку. Он пишет, что «отчаявшись и желая во чтобы то не стало наказать себя за дерзкое обвинение, женщина ушла в монастырь.