Я принялась просматривать ее контакты в алфавитном порядке: Би, папа, Юниор. Последнее относилось к Паркеру — так она стала в шутку называть его, чтобы побесить, когда он неожиданно пропустил стадию подросткового бунта.
— Когда-нибудь компания достанется ему, — объясняла Сэди, отвечая на мои расспросы. — Звездный любимчик. Юниор сраный.
— А тебе?
Я знала, что она изучала финансы, стажировалась у отца, сама постигала тонкости работы компании. Бизнес мог бы с таким же успехом и полным правом достаться ей.
— А мне — никогда. Нос не дорос.
Я просмотрела контакты на буквы «К» и «Х», но Коннора в них не нашла и обнаружила его только в самом конце списка. Туда его имя попало потому, что было записано со звездочкой в начале — «*Коннор».
Я так и не узнала, что говорилось в предсмертной записке Сэди. Знала только, что она существовала и что после этой находки дело закрыли — следовательно, она все объяснила.
Но, прежде чем записку нашли, у полиции имелись причины раз за разом расспрашивать меня о Конноре Харлоу, и, видимо, все дело было в намеке на тайные отношения, на то, что стоит скрывать.
И вот теперь — его снимок в ее телефоне, его имя со звездочкой, словно она указывала на него.
Да, врать он всегда умел.
Я подключила мобильник Сэди к своему ноутбуку и стала перекачивать к себе фотографии.
Копирование еще продолжалось, когда на подъездную дорожку медленно въехала машина. Я выглянула в окно рядом с моей входной дверью как раз вовремя, чтобы увидеть, как Паркер выходит из машины, не заглушив двигатель, открыть дверь гаража. Я свернула переписанный список имен с указанием времени и старательно засунула его поглубже в сумку.
Мне требовалось поговорить с Паркером. В принадлежащую его компании недвижимость кто-то проникал уже дважды, и незаконность этих проникновений не вызывала сомнения. Шум по ночам, следы на песке.
А еще я думала о том, что с Сэди рядом кто-то был после того, как я отослала ей то сообщение. Некто, который стоял на утесах рядом с ней. Спорил. Может, толкнул ее. При этом телефон упал на камни и треснул. Некто подобрал его, пришел на вечеринку, а когда явилась полиция, спрятал телефон. Некто, который все-таки побывал на вечеринке. Некто, способный ускользнуть с нее и вернуться обратно так, что об этом никто не узнал.
Глава 8
Дверь гаража была открыта, Паркер стоял спиной ко мне, роясь в багажнике своей черной машины.
— Минутка найдется? — спросила я, и он вздрогнул от неожиданности.
Он захлопнул багажник, обернулся, схватившись за сердце, и покачал головой.
— Ты меня до инфаркта доведешь.
Гараж здесь был не менее шикарным, чем большой дом: раздвижная дверь, как в амбаре, наклонный потолок той же конструкции, что и в доме. Внутри — безукоризненный порядок: красные баки с бензином для генератора в углах, инструменты на стенах — вероятно, ими пользовались только ландшафтные дизайнеры, банки с краской на полках — напоминания о том, что двумя годами ранее в доме кое-что перекрасили.
Но на всех вещах здесь виднелся слой пыли, слегка пахло выхлопными газами и химикатами. Позабытое продолжение владений Ломанов.
Я переступила с ноги на ногу.
— Ты не заметил ничего такого с тех пор, как вернулся?
Он нахмурился, вокруг рта обозначились морщины — раньше их не было, а то я бы заметила.
— «Ничего такого»? Что ты имеешь в виду?
— Прошлой ночью в гостевом доме отключалось электричество. Так уже бывало пару раз. А мусорный бак ты сам видел. — Я покачала головой, давая ему понять, что не придаю случившемуся особого значения.
На этот раз на его лице возникла знакомая морщинка — между бровями.
— Наверное, ветер. Вчера ночью он ощущался даже в машине, пока я ехал сюда.
— Да, ты прав. Я просто спросила. В большом доме все в порядке?
— Пожалуй. Да мы мало что в нем оставили. Идем, — он жестом позвал меня выйти из гаража. — Хочу его запереть.
Что бы он ни говорил, его как будто точили тревожные мысли. Рука слегка дрожала, пока он задвигал дверь гаража и возился с замком. Паркер, которого я знала, не терял присутствия духа, но утрата проявляется у людей по-разному. В признаках возраста, болезни, боли. В дрожи пальцев, перевозбуждении нервной системы. В медленном заживлении ран.
Летом, после того как погибли мои родители, острая боль скручивала мне ноги каждую ночь, хоть я по всем меркам была уже слишком взрослой для невралгии роста. И тем не менее каждую ночь бабушке приходилось растирать мне икры, пятки, подколенные впадины, а я крепилась, лежа на постели, пока напряжение не ослабевало. Закрыв глаза, я до сих пор могла представить себе прикосновение сухих бабушкиных пальцев, ее сосредоточенность на единственной помощи, которую она могла оказать. К тому времени, как спустя несколько месяцев боли прошли, я уже была убеждена, что заслужила свое место в мире и в этом теле.
Может, смерть Сэди сделает Паркера чем-то большим, чем он был ранее. Придаст ему глубины и сострадания. Умения смотреть в перспективу, чего ему всегда недоставало.
Он направился к дому, и я подстроилась к его шагу.
На ступенях крыльца он остановился, повесив связку ключей на палец.
— У тебя все, Эйвери? На этой неделе я работаю удаленно. Надо еще успеть сделать пару звонков.
— Нет, не все. — Я прокашлялась, жалея, что нельзя вернуться в предыдущую ночь, когда мы сидели в доме на диване и Паркер расслабился от спиртного, стал более уязвимым и открытым. — Я тут думала про расследование. И про записку.
Паркер покачался с пяток на носки, под ним заскрипели доски.
— Узнать бы, для кого она была написана. — Я ничего не могла поделать с собой и со своим желанием узнать это. Сообщение Сэди мне так и не прислала. К кому же тогда были обращены ее последние слова?
Хмурые морщины на лице Паркера снова стали глубже.
— Не знаю. В смысле, ни к кому конкретному. Мы же нашли ее в мусоре.
— А тебе не кажется, что она собиралась оставить ее тебе?
Он потер лицо ладонью, сунул ключи обратно в карман и сел на ступеньку крыльца.
— Не знаю. Не знаю, чем вообще объясняется половина поступков Сэди.
За все годы, пока я знала их, особой близости между Сэди и Паркером не наблюдалось. Несмотря на одни и те же круги общения, как профессиональные, так и личные, интерес этих двоих к жизни друг друга оставался поверхностным.
Я нахмурилась, присаживаясь рядом с Паркером, и заговорила тихо, тщательно выбирая слова, словно опасаясь нарушить баланс момента:
— О чем говорилось в записке?
— А какая теперь разница? Не знаю, вроде бы о примирении и так далее. Наверное, она была для папы и Би.
— О примирении? То есть? — Он уже не слушал. Оперся ладонями о ступеньку, оттолкнулся, чтобы встать, но я схватила его за запястье, удивив нас обоих. — Прошу тебя, Паркер: что именно было в записке? Это важно.
Он многозначительно уставился на мою руку на запястье, и я медленно разжала пальцы.
— Нет, Эйвери, не важно. С этим покончено. Я не помню.
В этот момент я и поняла, что он врет. Как он мог не помнить? Ее последние слова, которые я пыталась разгадать и вызвать к жизни, глядя на мерцающие точки на своем телефоне, были обращены к нему. Но его они, возможно, не интересовали. Он не видел ее так, как я. Не запоминал ее слова всякий раз, когда она их произносила, не хранил их, не откладывал в памяти, чтобы потом пересмотреть.
— Она еще у тебя?
Он пожал плечами, потом вздохнул.
— Видимо, по-прежнему в полиции.
Мы стояли так близко, что я видела, как напрягся мускул на его челюсти.
— Но если бы записка и вправду была настолько невнятной, с «примирением и так далее», этого оказалось бы недостаточно, так? Полиция не смогла бы с уверенностью сказать, что она прыгнула сама. Во всяком случае, не на сто процентов.
Он скосил на меня глаз.
— Она была одержима смертью, Эйвери. Слушай, ты ведь тоже это знала.
Я медленно заморгала, припоминая. Да, она не упускала случая упомянуть про то, что могло навредить нам, но я никогда не воспринимала это всерьез. А между тем наше знакомство началось с предостережения насчет столбняка и сепсиса. И эта тема продолжалась, в неожиданные моменты всплывая на поверхность. Как предостережение, шутка, черный-пречерный юмор. Изощренная игра. Но порой я не сомневалась. В том, что это игра. И не знала, то ли я участвую в ней, то ли остаюсь доверчивым зрителем.
Вспышка воспоминаний — как мы дремали на шезлонгах у бассейна, полуденное солнце припекало кожу. Как я почувствовала ее руку на моей шее, пальцы под челюстью. От этого прикосновения я разом открыла глаза.
— А я уж думала, вдруг ты умерла, — сказала она, не убирая руку.
— Я уснула.
— Знаешь, так бывает: мозг вдруг перестает подавать легким сигнал дышать. Обычно при этом просыпаешься, хватая воздух. А иногда — нет.
Я приподнялась, чтобы сесть, и только тогда она отдернула руку. Инстинктивно я прикоснулась к тому же месту, пощупала его, пока наконец не почувствовала биение пульса.
— У тебя, кажется, и впрямь сдвиг на этой почве, — пошутила я.
— Ну, просто я забеспокоилась, что не смогу применить недавно приобретенные навыки сердечно-легочной реанимации, спасти тебе жизнь и тем самым сделать тебя своей вечной должницей.
Улыбка на моем лице стала отражением ее улыбки.
Она никогда не усматривала угрозы смерти в том, что могло действительно навредить нам: в неумеренном пьянстве рядом с глубокой водой, в машинах, на которых мы ездили, в людях, которых едва знали. В том, как мы подначивали и подталкивали друг друга, пока что-нибудь не вмешивалось, и обычно этим вмешательством становилось завершение сезона отдыха, и она уезжала, а зима охлаждала и замедляла все: мой пульс, мое дыхание, ход времени. И так до тех пор, пока не доходило до крайности, но уже другой, и каждый день превращался в ожидание проблеска весны и обещания нового лета на горизонте.