Телеграфисты следили за тем, как капкан захлопывается, и на их лицах под зелеными надглазными козырьками отражалось волнение. Люди, никогда не игравшие на скачках, начали ставить на индейцев. Провода на много миль в окружности гудели от бежавших по ним донесений, и телеграфные ключи отстукивали их, находясь иногда на тысячи миль один от другого Кондуктора поездов, пересекавших широкие пространства прерии, сообщали новости своим пассажирам, и побледневшие лица боязливо прижимались к окнам Ночи в сотнях городов, разбросанных среди прерий, были полны страхов, и тысячи раз задавался тот же вопрос: «Где же шайены?»
Мюррею хотелось бы идти впереди пехоты, сразиться с шайенами и со всем этим покончить. Мучивший его страх не исчез бы, если бы он и уклонился от исполнения своего долга. Теперь он горел желанием атаковать шайенов, и атаковать быстро, решительно. Растянувшийся отряд его солдат казался ему чем-то вроде синего бича со стальными шипами.
Мюррей медленно ехал впереди, напряженный, весь подобранный, точно тугая стальная пружина.
«Это произойдет сегодня или завтра», – твердил он себе.
– Я буду рад, когда все это кончится, – сказал Уинт.
«Сегодня или завтра», – думал Мюррей.
– Теперь у нас будут фургоны, – рассуждал Уинт.– Солдаты пойдут в Додж пешком, а в фургоны мы погрузим индейцев. Это лучше всего. Я переговорю с Траском, чтобы он передал фургоны нам.
Отряд двигался хорошим аллюром, не слишком быстрым, но ровным, делая по пять-шесть миль в час. Это была наибольшая скорость, с которой могли ехать в прериях запряженные шестеркой мулов неуклюжие фургоны. Впереди шли два эскадрона кавалерии, за ними следовали фургоны. В арьергарде ехали молча мрачные, как ночь, ополченцы. Этим гражданам Доджа пришлось со вчерашнего дня пережить слишком много. Теперь наступила реакция: они были угрюмы и обижены. Ненависть переполняла их сердце.
«Они или разбегутся, или разъярятся и примутся убивать без разбору. Надо держать их подальше от женщин и детей», – думал Мюррей.
Он высказал свои мысли Уинту, и тот согласился с ним.
– Все это, – сказал Уинт, – кажется мне чем-то нереальным, точно сон. Ужасно хочется, чтобы поскорее кончилось.
Папаша Филуэй ехал впереди отряда. Он был бодр, доволен собой и не отрывал глаз от следа. Его выносливость была поистине изумительна. С раннего утра, с той минуты, когда его разбудили, он находился в седле. За это время он лишь иногда клевал носом, не слезая и коня, и все еще не выказывал никаких признаков утомления. Лейтенант Гатлоу, подъехав к нему, спросил:
– Ну что, старик, приближаемся к ним?
– Ей-богу, сынок, я их носом чую.
– Ты давно живешь в прериях?
– Давно ли? – Старик плюнул. – Ты знаешь старика Джима Бриджера, сынок? Ему семьдесят два, а я старше его на четыре года. Девятого октября мне исполнится семьдесят шесть, и сорок из них я провел в прериях. Я видел много сражений, но ни разу не убивал индейцев, сынок. Ни разу не запятнал своих рук. Когда бог призовет меня, я предстану с чистыми руками.
– Ты не будешь участвовать в сражении? – спросил Гатлоу.
– Нет, сынок, нет. В библии сказано: «Не введи нас во искушение». А о себе позаботиться я могу.
– Не сомневаюсь, старина!
Позднее, когда солдаты отдыхали и насыщались обильной пищей, которую привез Траск из форта Додж, Мюррей послал следопыта вперед. Отряд уже двинулся, когда Филуэй возвратился; он вздрагивал от возбуждения, посмеивался.
– Здесь они, – кивнул он.
– Где?
– Недалеко – у ручья. Они там остановились на ночлег.
– Далеко отсюда?
– Да мили три, – засмеялся старик. – Женщины, дети… Заберешь, сынок, все племя целиком. Ведь это шайены! Битва будет жаркая!
– Он сошел с ума! – возмутился Гатлоу. – У него старческое слабоумие. Он говорит, что ему семьдесят шесть лет.
– Клянусь богом, это правда, – сказал Филуэй.
– Ладно, папаша. А ты уверен, что они там? – спросил Мюррей.
– У меня глаза-то есть.
Маленькая армия остановилась. Кавалеристы отпустили подпруги, лошади шли по две в ряд. За растянувшейся колонной двигались косые, ломаные тени. Солнце стояло совсем низко, точно обессилев, и люди могли не мигая глядеть на его оранжевый диск.
Прерии, переходившие впереди в ряды низких холмов, были полны той угрюмой печали, какая чувствуется в сумерки среди пустынных, незаселенных пространств.
Траск подъехал к Мюррею и Уинту. Младшие офицеры обступили их, а за ними приблизилась и большая часть ополченцев. Уинт поглядывал на часы. Мастерсон тихонько напевал что-то.
– Не думаю, чтобы они там укладывались спать. Они, вероятно, знают о нашем приближении, – сказал Мюррей.
– Вы чересчур высокого мнения о них, – почти вызывающе заявил Траск.
Он считал, что часть успеха придется и на его долю, хотя он проехал всего несколько миль, а не долгий, утомительный путь из форта Рено. Ему казалось, Мюррей нарочно медлит.
Он был старше Мюррея и теперь жалел, что слишком поторопился, уступив ему командование. Наблюдая за капитаном, он видел, что этот долговязый, неловкий, небритый и пропыленный человек с озабоченным лицом действует ощупью, словно в потемках, и не понимает сложившейся обстановки.
Уинт был моложе, более изнежен – тип человека, к которому Траск всегда относился свысока. Прерии не для неженок. Уинт же был почти женственным.
– Высокого мнения? – Мюррей, казалось, был удивлен.
– Ведь это индейцы. Этим сказано все.
– Знаю.
– Я бы разделался с ними сегодня же.
– Сегодня или завтра. – Мюррей пожал плечами.
Уинт внимательно наблюдал за ним; его удивляло, как это Мюррей так быстро остыл.
– Скоро станет темно, – заявил Филуэй. – Битва жаркая будет. Начинайте, пока светло.
– Можно и сегодня, все равно, – сказал Мастерсон.
Мюррей погрузился в размышления. Вести бой в темноте будет или слишком легко, или слишком трудно. И отчего это Мастерсон не возьмет свой сброд и не отправится с ним обратно в Додж! Мюррей испытывал недоверие военного к боеспособности штатских. Ополченцы Мастерсона что-то уж слишком притихли. И он удивленно спрашивал себя: почему у него не хватает мужества отправить их обратно, пригрозив в случае необходимости даже открыть по ним огонь?
– Становится поздно. – Уинт опять поглядел на часы.
– Мы идем вперед, – сказал Мюррей Траску, – а вы ведите пехоту для подкрепления. Если только станет ясно, что они уходят, мы атакуем их.
Траск усмехнулся.
– Вы имеете что-нибудь против нашего участия? – спросил Мастерсон.
– Оставайтесь с пехотой! – оборвал его Мюррей. – Успеете, шериф. Здесь приказы отдаю я.
– Не больно-то их много, – отозвался Мастерсон.
– И все-таки отдаю их я. Оставайтесь с пехотой.
Они смерили друг друга взглядом. Мастерсон медленно кивнул и слегка улыбнулся. Мюррей подумал, что вряд ли он улыбается от удовольствия.
Мюррей резко выкрикнул слова команды, и кавалерия тронулась. Впереди ехал старый следопыт. Он то и дело оборачивался, поглядывая на офицеров своими крошечными голубыми глазками. Уинт молчал. Один раз он коснулся локтем Мюррея и кивнул.
Спустилась ночь. Синяя колонна, извиваясь, пробиралась через высокую траву, опускалась в неглубокие овраги. Мюррей выслал вперед небольшой отряд разведчиков – с десяток кавалеристов, которые развернулись веером.
– Это не потому, что индейцы намерены атаковать нас, – пояснил он Уинту.
Уинт кивнул, пристально вглядываясь в еще неполную тьму. Сумерки в прерии были как песня. И в хоре, певшем ее, участвовало все: ветер, высокая, гнувшаяся трава, наклоненные деревья, далекая мглистая линия горизонта, бесконечное бледное небо, утратившее солнечный блеск, опечалившееся.
– Мне кажется, я знаю их давно, – сказал Уинт, – знаю каждое движение.
– И у меня такое же чувство, – согласился Мюррей.
– Обычно мы индейцами не интересуемся, – заметил Уинт: – мы же их за людей не считаем. А вот когда такой случай…
– Но ведь они сами виноваты.
– Несомненно… Странно, как это им всегда удается отыскать ручей или реку!
– Они знают страну.
– Удивляюсь! У них же нет карт и ничего в этом роде. Помню, я однажды показал карту вождю сиу. Он не понял, что это, и не знал, что делать с ней.
– У них осталась память о прежнем, – сказал Мюррей.
Возвратились патрули и сообщили, что индейцы действительно находятся поблизости – они на возвышенности, за ручьем, укрылись в вырытых ими траншеях.
Старый следопыт горделиво рассмеялся:
– Ну, что я говорил вам?
Стало совершенно темно, и Мюррей сам увидел летящие искры и отблеск многих костров. Индейцы не делали попыток скрываться: каждую ночь они зажигали сигнальные огни – пусть видит весь мир, где они.
– И у кого только они научились рыть траншеи! – удивился Уинт.
– Теперь им уйти не удастся. Утром мы атакуем их.
– Кто? Траск?
– К черту его! Прикажите людям разбить лагерь.
Мюррей не счел нужным сказать Траску все, что следовало бы сообщить ему: солдаты четвертого кавалерийского полка совсем выбились из сил – они пробыли в седле почти двадцать часов, только с небольшими перерывами на отдых; ночная атака – всегда дело рискованное; он не доверяет людям Мастерсона.
Он дал Траску излить свое бешенство, сохраняя при этом каменное молчание, и, когда Траск выдохся, заявил:
– Если вы хотите послать обо всем этом донесение, капитан, вы можете это сделать.
– И сделаю!
– А все-таки атаковать будем утром.
Таким образом, Траск был вынужден или согласиться с этим, или атаковать индейцев ночью только одной ротой, находящейся под его командованием. Он предпочел ждать.
Солдаты Мюррея тем временем крепко спали. Даже шумное прибытие еще двенадцати фургонов не прервало их сна. Восемь из этих фургонов доставили провиант из форта Додж, а остальные четыре были отправлены Мизнером и прошли долгий путь от Индейской Территории. Прибытие фургонов разбудило Мюррея. В фургоне с медикаментами нашлось виски, и Мюррей сделал несколько глотков. Но когда он попытался снова заснуть, то не смог и лишь беспокойно ворочался на своей походной койке. Наконец он встал, сам оседлал своего коня и, миновав часовых, поехал по направлению к индейскому лагерю. Индейцы не спали, и их смутные силуэты двигались взад и вперед при слабом свете догоравших костров. Мюррей остановил лошадь на этом берегу ручья, недалеко от индейцев, и они заметили его. У него было странное чувство: если он проедет в их лагерь, никто не станет стрелять в него, они вежливо встретят и будут приветствовать его на своем певучем, журчащем языке.