— Отец, — настаивал малыш. — Миссия. Ал вопросительно посмотрел на Гариона, и в этом взгляде читалась неуверенность.
— Просьба ребенка важна, — мрачно сказал он, обращаясь не к Гариону, а к тому сознанию, которое находилось в нем, — и она возлагает на меня обязательства… Но ее выполнение требует пересечения той границы, которую мы не можем переходить.
— Границу нельзя переходить, — ответил бесстрастный голос, говоривший устами Гариона. — Твои сыновья вспыльчивы, Святой Ал, и, однажды нарушив ее, могут поддаться искушению сделать это еще раз, а это, возможно, изменит то, что не должно меняться. Давайте не будем создавать условий, при которых Судьба может еще раз пойти двумя расходящимися путями.
Ал вздохнул.
— Но тем не менее, — сказал голос, — не дашь ли ты и твои сыновья свои силы орудию моей воли, чтобы он мог пересечь эту границу?
Ал был изумлен.
— Так и граница останется неприкосновенной, и твое обязательство выполнено. Иначе это никак не может свершиться.
— Пусть будет, как ты желаешь, — согласился Ал, затем повернулся и обменялся многозначительным взглядом со своим старшим сыном Олдуром.
Олдур, все еще в ореоле голубого света, оторвался от скорбных раздумий о погибшем брате и повернулся к тете Пол, все еще склонявшейся над телом Дерника.
— Успокойся, дочь моя, — сказал он ей. — Его жертва была и ради тебя, и ради всего человечества.
— Это слабое утешение, Повелитель, — ответила она с глазами, полными слез.
— Это был лучший из людей.
— Все люди умирают, дочь моя, как лучшие, так и худшие. В своей жизни ты видела это много раз.
— Да, Повелитель, но это совсем другое дело.
— Что ты имеешь в виду, любезная моя Полгара? — Олдур, казалось, чего-то от нее добивается. Тетя Пол закусила губу.
— Потому что я любила его, Повелитель, — ответила она наконец.
На губах Олдура мелькнула едва заметная улыбка.
— Разве это так трудно сказать сразу, дочь моя?
Полгара не могла ответить и снова склонилась над безжизненным телом Дерника.
— Хотела бы ты, чтобы мы воскресили этого человека, дочь моя? — спросил тогда Олдур. Она подняла голову.
— Это же невозможно, Повелитель, — сказала она. — Пожалуйста, не шутите так над моим горем.
— Давай, однако, будем считать, что это возможно, — ответил Ал. — Хотела бы ты, чтобы мы воскресили его?
— Всем сердцем, Повелитель.
— А зачем? Ради какой цели стоит просить о его воскрешении?
Она опять прикусила губу.
— Он станет моим мужем, Повелитель, — выпалила она наконец, и в голосе ее слышался вызов.
— И это тоже было так трудно сказать? Однако уверена ли ты, что эта твоя любовь не вызвана горем и что, как только этот добрый человек будет воскрешен, ты не отвернешься от него? Ведь он, ты должна признать это, весьма зауряден.
— Дерник никогда не был заурядным, — сказала она с неожиданной пылкостью.
— Он самый лучший и самый храбрый человек в мире.
— Я не хочу проявлять к нему неуважение, Полгара, но ведь у него нет никаких особых способностей. В нем нет силы Воли и силы Слова.
— Разве это так важно, Повелитель?
— Супружество должно быть единением равных, дочь моя. Как же может этот добрый, храбрый человек быть тебе мужем, пока у тебя остается твоя сила?
Она беспомощно посмотрела на него.
— Могла бы ты, Полгара, пожертвовать собой? Стать ему равной? С такими же способностями, как у него?
Она посмотрела на него, поколебалась, а затем сказала одно только слово:
— Да.
Гарион был потрясен — и не столько согласием тети Пол, сколько требованием Олдура. Сила чародейки была основой и средоточием всего ее существования.
Отнять ее значило бы оставить тетю Пол ни с чем. Кем же она будет тогда? Сможет ли она вообще жить? Это слишком жестокая цена, а ведь Гарион верил, что Олдур — добрый бог.
— Я приму эту жертву, Полгара, — говорил Олдур. — Я переговорю с моим отцом и братьями. По веским причинам мы сами отказались от воскрешения умерших, и поэтому мы все должны дать согласие на это, прежде чем кто-то из нас попытается нарушить сложившееся положение вещей. — И Олдур вернулся к скорбной группе, стоящей у смертного ложа Торака.
— Как он только мог сделать это? — спросил Гарион у деда, все еще обнимая Се'Недру.
— Что сделать?
— Попросить ее отказаться от своей силы. Это убьет ее.
— Она много сильнее, чем ты думаешь, Гарион, — заверил его Белгарат, — а доводы Олдура разумны. Ни одно супружество не выдержит такого неравенства.
Среди светящихся богов раздался сердитый голос.
— Нет! — Это был Мара, скорбящий бог марагов, которых больше не существовало. — Почему должен быть воскрешен один человек, когда все мои дети убиты и лежат холодные и мертвые? Разве Олдур услышал мои мольбы? Пришел ли он ко мне на помощь, когда умирали мои дети? Я не соглашусь!
— Я и не рассчитывал на это, — пробормотал Белгарат. — Пора мне принять меры, пока дело не зашло слишком далеко. — Он пересек заваленную обломками площадку и почтительно поклонился. — Извините, что вмешиваюсь, — сказал он, — но не примет ли брат моего Учителя в качестве подарка за помощь в воскрешении Дерника женщину из племени марагов?
Слезы Мары, которые всегда текли из его глаз, внезапно высохли, а на лице появилось выражение недоверия.
— Женщину из племени марагов? — резко спросил он. — Но их больше нет. Я бы почувствовал сердцем, если бы хоть кто-нибудь из моих детей выжил в Марагоре.
— Ну конечно, бог Мара, — быстро согласился Белгарат. — Но что вы скажете о тех немногих, которые были вывезены из Марагора и проданы в вечное рабство?
— Так ты знаешь хотя бы одного из них, Белгарат? — Мара задал этот вопрос со всем пылом отчаяния.
Старик кивнул.
— Мы нашли ее в казематах для рабов под Рэк Ктолом, бог Мара. Имя ее Таиба. Она только одна, но раса может быть восстановлена с помощью одной такой женщины — особенно если за ней будет присматривать любящий бог.
— Где же Таиба, моя дочь?
— На попечении Релга, одного из алгосов, — ответил Белгарат. — Кажется, они весьма привязались друг к другу, — вкрадчиво добавил он.
Мара задумчиво посмотрел на него.
— Раса не может быть восстановлена с помощью одной только женщины, — сказал он, — даже заботами любящего бога. Для этого требуются двое. — Он повернулся к Алу. — Не отдашь ли ты мне этого алгоса, отец? Он станет прародителем моего народа.
Ал окинул Белгарата проницательным взглядом.
— Ты знаешь, что у Релга есть другая обязанность, которую он должен исполнять, — заметил он.
Выражение лица Белгарата стало почти веселым.
— Уверен, что Горим и я сумеем это уладить, Святейший, — заявил он в высшей степени самоуверенно.
— А не забываешь ли ты кое-что, Белгарат? — робко спросил Силк, как бы не желая вмешиваться в это дело. — У Релга есть одна маленькая проблема, помнишь?
Белгарат сурово посмотрел на драснийца.
— Я думал, что мне надлежало упомянуть об этом, — невинно сказал Силк.
Мара пристально посмотрел на обоих.
— В чем дело?
— Небольшое затруднение, бог Мара, — быстро ответил Белгарат. — Уверен, что Таиба сможет разрешить его. Я полностью доверяю ей по этой части.
— Мне нужно знать всю правду, — твердо сказал Мара.
Белгарат вздохнул и бросил на Силка еще один свирепый взгляд.
— Релг — фанатик, бог Мара, — объяснил он. — По религиозным причинам он избегает некоторых… э… форм контактов между людьми.
— Отцовство его судьба, — сказал Ал. — От него родится особый ребенок. Я объясню ему это. Он послушный человек и ради меня преодолеет свои заблуждения.
— Значит, ты отдашь его мне, отец? — нетерпеливо спросил Мара.
— Он твой, но с одним условием, о котором мы поговорим позже.
— Давайте тогда посмотрим на этого отважного сендара, — сказал Мара, и все следы недавних слез теперь исчезли с его лица.
— Белгарион, — произнес голос в голове Гариона.
— Что?
— Воскрешение твоего друга теперь в твоих руках.
— Моих? Почему моих?
— Неужели ты всегда будешь это спрашивать? Ты хочешь, чтобы Дернику вернули жизнь?
— Конечно, но я не могу этого сделать. Я не знал бы даже, с чего начать.
— Ты делал это раньше. Помнишь жеребенка в пещере богов?
Гарион почти позабыл об этом.
— Ты — мое орудие, Белгарион. Я могу удерживать тебя от ошибок, по крайней мере большую часть времени. Просто расслабься, а я покажу тебе, что делать.
Но Гарион уже начал действовать. Он опустил руку с плеча Се'Недры и, все еще держа меч в другой руке, медленно пошел к тете Пол и телу Дерника. Она сидела, обхватив руками голову мертвеца. Взглянув в ее глаза, Гарион встал на колени рядом с телом.
— Ради меня, Гарион, — пробормотала она.
— Если смогу, тетя Пол, — ответил он. Затем, не зная почему, положил на землю меч райвенского короля и взялся за Око, помещенное в рукояти. Око выскользнуло из нее и легло ему в ладонь. Улыбнувшись, Миссия подошел с другой стороны и тоже встал на колени, взяв в свои руки безжизненную руку Дерника.
Держа Око обеими руками, Гарион потянулся и положил его на грудь мертвеца. Он едва ли отдавал себе отчет в том, что вокруг собрались боги, соединив руки ладонь к ладони и образовав неразрывный круг. Яркий свет начал пульсировать внутри этого круга, и, будто отвечая на это, Око заблестело в его руках.
Снова перед ним, как он видел это однажды, выросла глухая стена, еще черная, непроницаемая и безмолвная. Как и тогда, в пещере богов, Гарион прикоснулся к самой сущности смерти, стремясь проникнуть в нее и вернуть своего друга обратно в мир живых.
Но на этот раз все происходило иначе. Жеребенок, которого он вернул к жизни, никогда не жил вне тела своей матери. Смерть его была столь же непродолжительной, как и жизнь, и преграда между ними была незначительной.
Дерник, однако, был взрослым человеком, и его смерть, как и его Жизнь, была гораздо более долгой. Гарион напрягся, приложив все свои силы. Он мог также чувствовать громадную силу объединенной воли богов, присоединившихся к нему в его безмолвной борьбе, но барьер не