Мои слова могли бы показаться пустым звуком, попыткой казаться взрослее, чем я есть. Ведь подобные рассуждения о материнстве слишком пафосны для двадцатилетней девственницы, вот только… у меня могла бы быть еще и третья младшая сестра, а, может, брат.
Когда мне было пятнадцать, мать снова забеременела, но выносить не смогла. На небольшом сроке доктора обнаружили аномалию в развитии плода, из-за которой он умер внутриутробно.
Я до сих пор помнила ее слезы и бесконечные переживания, когда мать убивалась, виня во всем себя. И этого мне вполне хватило, чтобы переосмыслить некоторые вещи, до которых многие не доходят даже к старости.
Зачать, выносить, родить – это не пустые слова из трех глаголов, это нечто действительно ценное, что ни в коем случае нельзя продавать за деньги.
Моя мама любила комочек внутри себя, даже не зная его пола, и если бы не я с Тиффани, кто знает, куда бы завели ее эти бесконечные слезы. Она не раз и не два говорила, что мы вытащили ее едва ли не с того света, и тут же улыбалась, говоря, что иногда психологу, как сапожнику без сапог, нужен личный психолог.
Вот и мне тоже хотелось любить ребенка, которого когда-нибудь решим завести с любимым человеком, а не так – побыв биологическим материалом и инкубатором.
– У тебя занятные мысли. – Герберт смотрел на меня задумчиво. – Обычно тебе подобные рассуждают иначе.
– Даже знать не хочу, как они рассуждают. Не сравнивайте. – Не то чтобы я оскорбилась, скорее, Герберт даже не осознал, что может зацепить подобным. Слишком сложно для его эмоционального фона. Я ж на примере девочек из клуба, которые иногда оставались с клиентами на ночь, понимала, что руководило теми, кто лег с инкубом в постель.
Я была уверена, предложи он Розе или Марии родить ему сына, они бы, не задумываясь, раздвинули ноги, даже не вникая, ЭКО или естественный процесс. А то, что дочь может родиться или какой-то уродец… Да ерунда. Денег на обеспечение потом хватит, папаша же оплатит.
В общем, не для меня это все. Я тяжело вздохнула, и вдох неосознанно превратился в зевок, который я прикрыла рукой.
– Ты не спала ночь, – констатировал Герберт. – Я прикажу постелить тебе в одной из комнат.
– Вот еще! – Ко мне тут же вернулось немного бодрости. – Лучше прикажите отвезти меня домой.
– Не глупи. – Герберт встал с кресла. – Зачем тебе терять время на обратную дорогу? Поверь, если ты продолжаешь бояться меня как мужчины, то абсолютно зря. Я уже сказал, что спать и домогаться тебя не собираюсь. Не в моих интересах.
– Вот уж успокоили.
И все же головой я понимала – не врет. Для его целей нужно было добровольное согласие. А значит, в цепи меня тоже не закуют.
– Это ты зря так думаешь, – все так же предельно ровно произнес он. – Мысли о похищении у меня все же были, так же, как о насильственном изъятии необходимого количества яйцеклеток и найме другой суррогатной матери.
Я закашлялась от подобной пугающей откровенности.
– И что же заставило передумать? – очень осторожно спросила я.
– Непонимание механизма рождения именно мальчиков. Я все же придерживаюсь гипотезы, что вынашивать должна биологическая мать и делать это добровольно, потому что беременным нельзя волноваться.
– Непостижимая нормальному уму логика, – пробормотала я, видя, как идущий впереди Герберт останавливается у дверей и открывает одну из створок, чтобы пропустить меня вперед. – После ваших слов я должна бежать отсюда, сверкая пятками, но точно не ночевать в этом доме.
– Ты слишком устала, чтобы куда-то бежать. – Инкуб на мои слова пожал плечами и хотя мое решение уже наверняка прочел в мыслях, но ради вежливости спросил:
– Так стелить кровать или нет?
– Стелите, – отмахнулась я. Все же для злодейского маньяка он был слишком разговорчив, и, что удивительно, конкретно сейчас в этом доме вдалеке от города казалось действительно безопаснее. – Но завтра утром точно в Фелс-сити. Пообещайте.
– Разумеется, – эхом отозвался мужчина. – Свободные комнаты на втором этаже.
Он поднял руку, чтобы указать в сторону лестницы, но зацепился рукавом за дверную ручку. Так иногда бывает при резких движениях. Ткань не порвалась, но запонка выскочила из петлички, со звоном ударилась о пол и даже умудрилась доехать мне под ноги.
Подняв кусочек серебристого металла, несколько мгновений любовалась радужным переливом крупного камушка внутри. Надо же, подумать только. У Герберта, похоже, даже запонка была дороже, чем квартира, в которой я снимала комнатушку. И чего я тогда, спрашивается, удивляюсь, что он привык все решать деньгами?
Для него это так же естественно, как дышать! Заплатил любовнице, оплатил самые дорогие игрушки дочерям, а ведь наверняка даже не видел ни одной ни разу, если даже имен не знает.
Почему-то душу от такой бессердечности защемило мне.
– Все же жаль, что вы не умеете любить, – с сожалением произнесла я, возвращая запонку владельцу. – Так бы понимали, на что обрекаете своих детей, выбирая им матерей не самого образцового поведения и откупаясь безлимитным счетом. Даже удивительно, что потомки таких выдающихся иллюзорниц, как Торани Фелс и Лорейн Фокс, напрочь лишены семейных ценностей и прекрасных чувств.
Но мои слова его ни капли не тронули.
– Чтобы чувствовать себя лишенным чего-либо, нужно хотя бы раз это почувствовать. С моей же точки зрения в жизни сейчас есть все для комфортного в ней существования. Все, кроме сына.
– Ну хоть что-то не продается в этой жизни.
Глава 9
Никогда бы не подумала, что в незнакомом доме смогу уснуть так быстро. Даже пережитые за день впечатления не бередили мысли излишне долго, я просто отрубилась, стоило моей голове коснуться подушки.
Но уже утром проснулась ни свет ни заря, аж в пять утра. Долго изучала потолок, скользила взглядом по интерьеру выделенной мне комнаты и осмысливала все происходящее. Пыталась связать все в единую канву, чтобы увидеть картину в целом.
Вчера у меня просто не было на это времени, а сегодня за ночь все устаканилось, было готово к тому, чтобы я разложила информацию по полочкам.
Герберт – инкуб. Богат, красив, и при этом… мне захотелось вновь обозвать его роботом, но на ум пришло другое слово – бездушен.
Не потому что жесток, а потому что не умеет жить по-другому. Во все времена люди хотели понять, где же находится в человеке душа, многие думали, что в сердце, но сейчас, сравнивая себя, у которой в груди был синтетический имплант, и Герберта, от природы обделенного талантом чувствовать, я понимала, что во мне души гораздо больше, чем в нем.
Инкуб даже не понимал в чем проблема. Почему нельзя оставлять своих дочерей с матерями, пусть и очень элитными проститутками, откупаясь только деньгами. Мне не хотелось делать преждевременных выводов насчет этих женщин, но отчего-то хорошо представлялось, что каждая из них воспринимала потенциального ребенка сугубо как способ улучшить свое материальное положение.
К чести Герберта, я сделала еще один вывод – узнавая, что родится девочка, он не отправлял неудачливых мамаш на аборт, хотя мог бы заставить их сделать это одним желанием.
От мыслей отвлек шорох из угла комнаты, оттуда из ниши выбрался робот-пылесос и принялся с тихим скрежетом убирать и так идеально чистую комнату. Впрочем, через пару секунд из этой же ниши показалась усатая морда Пятого. Деловито осмотревшись по сторонам и заприметив меня, кошак с явным намерением забраться на ручки направился к кровати.
– Скучно тебе здесь живется, – произнесла я, когда животное запрыгнуло на постель и улеглось мне на грудь. – Наверное, так целый день и бегаешь по этому огромному пустому дому, гоняешь пылесосы по ходам и скучаешь по отсутствию мышей.
В том, что грызунов здесь не водилось, я была просто уверена, отчего жизнь глухого кота рисовалась не в самых радужных красках.
– Кошек тут тоже, наверное, нет, – тоскливо вздохнула я, но судя по жмурившейся довольной морде, плевал Пятый на кошек, а может, был просто кастрирован.
Хгм. Вот интересно, а почему у черного шкодника такая странная кличка? Невольно хотелось узнать, где предыдущие четыре кота. Но не у робота же спрашивать, который сейчас ползал под кроватью.
Впрочем, судя по тому странному трепету, с которым Герберт обращался с котом, предыдущих он любил не меньше. Хотя любил – это громко сказано, скорее они были для него дороги по непонятным мне причинам.
И мне вдруг стало очень жаль инкуба. По-настоящему, по-человечески.
Эмоциональный инвалид, который даже не осознает, чего лишен. Вся материнская любовь и забота досталась Ричарду, а Герберту наставления такого же бездушного отца и идеальное воспитание от роботов.
И непонятно, кому из братьев в этой ситуации повезло больше, а может, и не повезло. По крайней мере, Герберт не умел тяготиться своей «нетаковостью», а вот Ричард – все в нем буквально бушевало в порыве доказать, что он лучше братца-инкуба.
Отец ведь не отрекался от Ричарда, признал его, пусть и приемным, но все же признал. И руководствовался, скорее всего, той же логикой, что и Герберт относительно дочерей: человек, значит, сможет выжить самостоятельно.
Пятый в приступе кошачьей эйфории впился мне в грудь особенно больно, отчего пришлось зашипеть и отодрать его от себя, сделав страшные глаза. В этот момент на тумбочке зазвонил визофон, врученный вчера Гербертом и с восстановленным номером, хотя я отказывалась. Хорошо иногда быть, черт возьми, богатым, многие проблемы сразу решаются.
Так рано Кэтрин меня еще ни разу не беспокоила. Наверняка что-то случилось.
– Слушаю, – произнесла я, спешно приняв звонок.
– Виола? – Голос девушки показался мне напуганным. – Извини, что беспокою, но…
Фоном я слышала торопливый стук ее каблуков о твердую поверхность асфальта. Сейчас она, наверняка, возвращалась после смены домой и спешила к монорельсу.
– Мне кажется, за мной кто-то следит, – шепотом произнесла она, и у меня беспокойно екнуло сердце. – Я понимаю, может, это бред, но после вчерашнего убийства душа не на месте.