– Простите, – пробормотала я, понимая, как глупо поступила. – Я не хотела навредить.
– Прекрасно понимаю, – наконец смягчился док. – Все же случаи пробуждения, как у вашей сестры, очень редки. И надо отдать должное, она уже ведет себя весьма и весьма сдержанно. Обычно у таких пациентов наблюдается долгая потеря ориентации во времени и пространстве, им сложно смириться с собственной неподвижностью. Тиффани же воспринимает пока все крайне благоприятно. Я вам больше скажу, мы ожидали сильной атрофии мышц, но ваша сестра даже умудрилась придвинуть к себе мягкую игрушку и не желает с нею расставаться.
Он покосился на смотровое окно, а я только сейчас обратила внимание, что Пятый словно выглядывал из-под мышки Тиф, только длинные уши торчали наружу.
Артефакт. И я без всяких анализов понимала, что это именно он пробудил сестру. Значит, у меня все же получилось.
– Когда можно навестить ее и пообщаться нормально? – спросила я.
– Если все будет благоприятно, то завтра вечером. Если нет, сроки сдвинутся.
Поблагодарив дока, я еще немного постояла у палаты сестры, любуясь спящей. Теперь как никогда была видна разница между стазисной Тиффани и той, которая сейчас. Она даже умудрилась перевернуться на бок, прижимая игрушечного кота к себе ближе.
Глядя на это, я уже сейчас знала, что восстановление физической формы у Тиффани пройдет рекордно быстро. Все же стазис – это не настоящая кома, а значит, врачи еще не раз удивятся моей сестренке.
С этими мыслями я отошла от палаты и медленно побрела по коридору. Теперь мне предстояло навестить второго за сегодняшний день пациента.
При мысли о болезни Герберта сердце сжалось.
Что же такого случилось, если еще утром пышущий здоровьем мужчина оказался на больничной койке? Самое страшное, что в глубине души я уже знала ответ, только верить в него не хотела, предпочитая думать, что заблуждаюсь.
– Виола? – мне показалось, кто-то окликнул.
Обернувшись, попыталась найти взглядом, пока не встретила Томаса – администратора в клубе. Он стоял у одной из палат, наблюдая за кем-то внутри. Махнув ему рукой, сразу извинилась:
– Прости, спешу, не могу говорить, – пробормотала я, виновато пожимая плечами и следуя дальше.
Мне пришлось еще вдоволь попетлять по коридорам и переходам, прежде чем найти Герберта. Он обнаружился лежащим на огромной кровати, в окружении десятков приборов и сотен проводов. Несколько капельниц вливали в него лекарства, а у меня душа сжималась от понимания того, что я, увы, не ошиблась.
Век инкубов короток, при всех своих талантах они живут до преступного мало. Сгорают, как метеоры, входящие в атмосферу – ярко и очень быстро!
Одно радовало, Сакс был в сознании.
Меня никто не останавливал, когда я вошла в палату. Просто открыла двери, прошла несколько метров до кровати и села на свободный стул. И все это молча.
– Я приказал врачам поставить меня на ноги любыми путями, – произнес мужчина, глядя на меня. – Не хочу проводить свои последние дни здесь в больнице. Нужно достойно распорядиться оставшимся временем.
– Неужели ничем нельзя помочь?
Казалось, медицина шагнула бесконечно вперед, а Герберт говорил так, будто все уже закончено.
– А разве можно остановить старость? Дело не в какой-то одной болезни, которую можно вылечить. – Он поднял руку и постучал себе по виску. – Все дело в нашем мозге. Ином строении синапсов и нейронных связей. Не тело, а именно он стареет и изнашивается раньше других органов. Можно заменить сердце на имплант, но не голову.
Я поджала губы и сжала кулаки.
– Это сейчас нельзя, а через сто лет что-нибудь придумают, – уверенно заявила я.
– Поверю тебе на слово, жаль только, не увижу, – усмехнулся Гер так, словно смерть для него было легкой прогулкой по парку.
– А если я сделаю артефакт стазиса? – В моей голове уже зрел план. – Ты ведь знаешь, что Тиффани проснулась? Мне удалось ее разбудить, а значит, если я постараюсь…
Он остановил меня жестом, слегка приподняв сжатую ладонь.
– Не нужно. Ты и так сделала достаточно. – Он разжал пальцы, показывая мне запонку. – Как я понял, этот артефакт и без того достаточно долгое время тормозил процесс, замедляя процессы в мозге, и делая его, как у обычных людей. Так что мне уже стоит сказать тебе спасибо за продленную жизнь. А лежать, как замороженная консерва, я не хочу и тем более не хочу просыпаться через сто-двести лет в мире, о котором ничего не знаю и в котором никого не знаю.
На душе стало еще более горько. Теперь, когда я понимала, что смогу помочь Саксу, он добровольно отказывался от помощи.
– Это неправильно, – воспротивилась я и тут же сама себя осадила.
Я ведь была для Герберта никем, чтобы эгоистично принять решение за него, а значит, мне оставалось только смириться.
– Две недели – это тоже неплохо, именно столько дают мне врачи, – оптимистично заметил Герб. – По крайней мере, если не снимать запонку. За это время можно съездить в кругосветное и вернуться обратно, испытать еще столько эмоций, что и умирать не жалко. Да и вдруг случится чудо – изобретут лекарство от старости?! Так что не грусти, Виола! Поводов пока нет.
Ох, если бы.
Я сидела с каменным лицом перед умирающим мужчиной и понимала, что внутри себя вою, подобно волчице, просто эти эмоции не вырывались наружу, а надежно спрятались внутри. И похоже, я выплакала весь запас слез, чтобы рыдать здесь и сейчас.
Наш разговор сам зашел в тупик, и даже перевод темы не помог. Отвечая на вопросы Герберта о смерти Кэтрин, я постоянно ловила себя на мысли, что уговариваю предметы вокруг стать артефактами, которые продлят ему жизнь еще немного.
Доигралась до того, что один из аппаратов заискрился и задымил.
Пока перепуганный медперсонал устранял последствия, я стояла в стороне, кусая губы, а после, когда все ушли, вновь подошла к Герберту.
– Я знаю, что это твоих рук дело, Виола, – произнес он. – Не нужно. Возможно, артефакты – это вообще не твое. Слишком тяжело они тебе даются. Я рад, что твоя сестра очнулась, но для себя я уже все решил. Судьбу не обманешь, Виола, а моя была решена сразу после рождения. Спасибо за заботу…
Уходя из палаты, я набрала Картера и попросила отвезти домой. Весь обратный путь молчала, размышляя над тем, что, даже получив прямую просьбу не вмешиваться, все равно не могла этого не сделать.
Была обязана попытаться еще раз.
Глава 34
В детстве, глядя на большинство взрослых, я считал их старыми. Двадцать лет казались предвестником пенсии, а уж тридцать и вовсе ритуального агентства. Вот только стоило достигнуть каждого из этих возрастов, и понимание, что это только начало пути, не могло не радовать.
Уже тогда мне было сложно понять Герберта, который смотрел на смерть, как на нечто логичное и неизбежное. Меня же на столь раннем этапе она пугала. Ведь для себя я поставил цель – сделать в жизни что-то действительно важное – и попросту боялся не успеть.
Но стоило попасть в Квартал к Мардж, пусть не сразу, но я понял, что спешить мне теперь некуда. Казалось бы, я мог наслаждаться всем происходящим вокруг, записывать мемуары с подробностями каждого дня – составить самую подробную летопись этого периода, но предпочел этого не делать.
Потому что бесполезно. Время оказалось куда сложнее, чем я думал раньше, наивно полагая, что могу изменить его ход, сделав неосторожный шаг.
Оно шло своим ходом, и даже если я пытался сделать что-то выходящее из ряда вон – создать ради эксперимента двигатель внутреннего сгорания раньше срока или сгенерировать электрический ток для машины времени, – то что-то обязательно шло не так.
Время оказалось не водой, после броска камнем в которую пойдут круги. Время было подобно желе. Настолько плотному, что камень лежал на поверхности натянутой пленки, которая даже не дрожала под его весом, а лишь медленно продавливалась вниз, позволяя ему погрузиться на дно.
Я был тем самым камнем, который вырвало из одной реальности и переместило в другую. И как бы я ни хотел создать круги на воде, они гасли, даже не начавшись.
Однажды я рассказал Марджи о ночи эксперимента и даже не думал, что получу разгадку, над которой ломал голову долгие годы: что же пошло не так?
– Это из-за Виолы… – задумчиво произнесла она. – То, как ты ее описываешь. Похоже, она стихийный артефактор. Если девушка пожелала тебе успеха в эксперименте, то вполне могла повлиять на технику даже через стены.
В это не верилось, но когда Мардж рассказала о людях, сходных с Виолой, остаться скептиком было сложно. Даже среди артефакторов они были редкими птицами. Слишком велика и неподконтрольна была сила, доставшаяся им. От них старались держаться подальше, и чаще всего эти люди заканчивали свой век в изоляции, так и не совладав с даром.
– Не стоит ее винить, – произнесла тогда Мардж, положив руку мне на плечо. – Она не хотела такого исхода.
– Я и не виню. Глядя сейчас с высоты прожитых лет, я ей даже благодарен.
Хотя немного я все же лукавил.
Иногда я проклинал тот вечер эксперимента, и это «иногда» происходило с каждым годом, что приближал смерть Мардж, все чаще.
Было безумно сложно смотреть на ее старость.
Она была похожа на закат солнца или на осень перед лютой зимой.
Хозяйка Квартала не сдавала позиции, цеплялась за каждый отведенный год, а мне оставалось вечерами лишь поправлять ей одеяло, чтобы не мерзла.
Ее когда-то прекрасное тело становилось дряхлым и немощным, но даже сейчас Мардж вела себя достойно Королевы. Прозвала себя тетушкой и всех работниц Квартала обязала называть себя именно так.
Я понимал, что подобным образом в ней говорит нереализованный материнский инстинкт, и хоть она была вынуждена быть жестокой снаружи, но я знал, что по утрам она всенепременно подливает каждой работнице Квартала в чай чудо-зелье.
Когда же я спрашивал, зачем она это делает, Мардж отмалчивалась. Лишь однажды призналась: