Майор Левенсон взглянул на часы. Воздушный лайнер из Стамбула задерживался. Но Левенсон не нервничал. Он вообще никогда не нервничал — такова уж его профессия. Он был уверен, что именно этим рейсом прилетят «перелетные птички», которых он ждал. Здесь, в Бейруте, они должны взять в банке очень большую сумму денег и рейсом в 19.30 вылететь на Иоганнесбург. Здесь, в аэропорту Бейрута, их должны были встречать двое из организации «Хамаз», сопровождать их и гарантировать прибывшим безопасность. Эти двое, как и мистер Узолинг, или Янис Озолиньш, со вчерашнего дня уже находятся в надежном месте.
Теперь осталось пройти последний этап операции: вместо тех двоих из «Хамаза» сопроводить парочку до банка, дать им возможность получить деньги и у выхода арестовать обоих. План предельно прост, но разработан досконально — до последней детали. Однако Левенсону из практики хорошо известно, что самые отработанные планы нередко меняются, когда вмешиваются непредвиденные обстоятельства. Тогда приходится действовать сообразно с ними.
Левенсон и Эшколи сидят в кафе на открытой террасе аэропорта и посасывают через соломинку коктейль из соков. Оба моссадовца одеты по-европейски, но с чалмой на голове, как тут принято. Большие белые чалмы из шелковой ткани украшены значками спереди. По этим значкам их и должны узнать.
Оба приятеля молчали. Эшколи вообще человек неразговорчивый, хотя считается, что евреи любят поговорить, поспорить. Род Эшколи не из Европы. Его дед и бабка приехали когда-то в Палестину из Йемена. А он родился и вырос в кибуце, служил в армии, и там ему предложили работу в «Моссаде». Эшколи очень любит спорт. Специализировался в тяжелой атлетике, занимался штангой, греко-римской борьбой. Это не мешает ему быть быстрым, легким и ловким. На него вообще всегда можно положиться. Ариэль Эшколи, можно сказать, прекрасно дополняет Цви Левенсона, который, быть может, и утонченнее, интеллигентнее. Однако друзья прекрасно понимают друг друга. Они провели уже не одну операцию вместе. Начальство знает об их дружбе и поэтому охотно посылает их на задание вдвоем.
На сей раз операция предстоит несложная, но обоим хочется в этом деле поставить последнюю точку.
— Кажется, летит, — Эшколи показал на крошечный самолетик в небе, который через несколько минут превратился в серебристого цвета лайнер. Он легко и точно приземлился на взлетно-посадочной полосе, затем плавно вырулил на нужное место. К лайнеру подъехал трап, открылась дверца, и пассажиры по одному начали выходить и спускаться по трапу и расходиться в разные стороны.
Пожилой мужчина, худощавый и элегантный, в темных роговых очках, и столь же элегантная молодая дама, сойдя с трапа, остановились на поле и, напряженно озираясь по сторонам, явно искали кого-то глазами.
Солидно и неторопливо, с большим достоинством к паре подошли Левенсон и Эшколи, изрядно подгримированные.
— Господин и госпожа Папандреус? — спросил Эшколи по-английски.
Эдгар Эглон — это был он — сначала бросил взгляд на Эшколи, потом внимательно стал разглядывать Левенсона. Ему что-то очень не понравилось в этом более светлокожем арабе. Его манеры явно напоминают кого-то. «Арабы тоже бывают разные», — мысленно успокоил себя Эглон и неохотно буркнул в ответ:
— Да, мы!
— Тогда будьте добры — вас ожидает машина, — Эшколи приложил руку к груди и победоносно поклонился.
Левенсон последовал его примеру.
Эрика Пигачева — это была она — рассеянно смотрела по сторонам, на незнакомый ей мир. Она совсем не думает об опасности. Ей кажется, что она сбросила свое прошлое, как змея сбрасывает старую кожу, и теперь, будучи свободной, сможет беззаботно жить — для себя и собственного удовольствия.
Эрика, взяв Эглона под руку, кокетливо улыбнулась обоим мужчинам и с гордо поднятой головой пошла в сторону выхода на летное поле. Левенсон и Эшколи — за ними, отставая всего на полшага. Все их внимание приковано к идущей паре и окружающей ситуации.
Когда все четверо спускались по пологой лестнице, мальчишка-оборвыш, сидевший на ступеньке киоска, подал рукой какой-то знак. Левенсон не сразу обратил на это внимание. А Эшколи заметил, подался вперед, но опоздал.
Эглон молниеносно выхватил откуда-то нож-стилет и всадил его Эрике в шею. Эрика тихонько вскрикнула и повалилась.
— Теперь не расколешься, заткнешься навеки… — прошипел он.
Эшколи схватил Эглона за руку и вывернул ее. Нож выпал и звонко ударился о мостовую. Эглон пристально всмотрелся в Эшколи, потом в Левенсона. Лицо его вдруг перекосилось от циничной и злой ухмылки. Он узнал Эшколи.
Он медленно выплюнул ампулу с ядом. Она упала на мостовую и разбилась вдребезги, от смертельной жидкости остались всего две капли.
Эшколи надел Эглону наручники. Эглон, еще раз окинув обоих долгам взглядом, злобно рассмеялся:
— Ха! Жиды никого не расстреливают! У них такой гуманный закон. А в тюрьмах у них жизнь гораздо лучше, чем у нас, в Латвии, в доме для престарелых…
Левенсон с силой потащил Эглона к машине, втолкнул его, и они поехали.
Навстречу им с громкой сиреной неслась машина «скорой помощи», а за ней — полицейская…
ЭпилогСПУСТЯ НЕСКОЛЬКО ЛЕТ
Ингуна Силиньш уютно устроилась в плетеном кресле открытого летнего кафе у самого моря. Перед ней на таком же плетеном столике стоял бокал шампанского и вазочка с орехами. Время от времени она лениво потягивала шампанское, уже без пузырьков, брала щепотку орехов и рассеянно грызла их. Ингуна, казалось, витает где-то в мире своих мыслей и ни в ком не нуждается. Этакая вечная одиночка, которой всегда лучше наедине с собой. Но краешком глаза она все же поглядывала на широкую каменную лестницу, ведущую к пляжу мимо кафе.
Когда Валдис Розниекс спускался по лестнице, Ингуна смотрела на море. Розниекс не узнал ее сразу. К тому же она сильно изменилась: волосы коротко острижены, седые, хоть и отбеленные. Сама Ингуна загорелая, как индианка. На ней модная кожаная юбка и жакет. Розниекс остановился только потому, что черты ее лица показались ему очень знакомыми.
— Вы это или не вы? — Розниекс подошел ближе.
Ингуна грустно улыбнулась:
— Я. Кто же другой?
— А почему одна?
— А кто, по-вашему, мне нужен? — ответила она вопросом на вопрос. — Я всегда была себе хозяйка. А теперь — особенно. Присаживайтесь, господин Розниекс, раз уж так получилось, что мы встретились. Я надеюсь, вы меня не искали специально.
— Нет, не искал, — Розниекс сел на другой плетеный стул — подальше от стола. — Искать действительно не искал, но судьбе было угодно снова свести нас. Как говорится, гора с горой не сходится, а люди встречаются…
— Я пришла попрощаться с морем, — проникновенно сказала Ингуна, словно не слышала последних слов Розниекса. — Завтра я уезжаю отсюда навсегда… — она подавила вздох. Глаза ее выражали искреннюю грусть.
— И куда же уважаемый адвокат намерена уехать? — Розниексу явно не удавалась ирония.
— Я уже не адвокат. Оставила коллегию довольно давно. Теперь оставлю и Латвию.
— Латвию? — Розниекс был удивлен. — И не жаль?
— Не жаль. Когда я что-нибудь для себя решу, то уже ни о чем не жалею.
— И далеко уезжаете?
— Далеко, очень далеко!
— Хм, — Розниекс огорчился, но спросил: — В котором часу вы уезжаете и на чем? Может, разрешите вас проводить? — Это было не проявление джентльменства — снова вспыхнуло утихшее было чувство.
— Можете, но вы сами не пойдете провожать после того, как узнаете все, что я хочу вам рассказать. Я не просто хочу рассказать. Для меня это необходимость. Иначе я не смогу спокойно уехать!
— Вы ждали меня здесь? Знали, что я хожу сюда? — Розниекс был озадачен.
Ингуна не ответила. Да ответ и не нужен был.
Она бросила на Розниекса быстрый взгляд и опять устремила глаза на море. Две большие чайки пронеслись над их головами, словно они бежали от неспокойных и пенистых волн. Небо сгустилось до темно-синего цвета и низко висело над морем. Вечернее солнце у самого горизонта отчаянно пыталось пробиться своими лучами сквозь густую пелену облаков. Время от времени террасу кафе обдавало брызгами, которые приносил ветер, и сердито трепетал полосатый тент над головой.
— Вы мне очень нравитесь, Валдис Розниекс. Скажу совсем откровенно — даже больше, чем нравитесь, — сказала она, продолжая смотреть вдаль. — Но наши пути никогда не сойдутся. И, конечно, не потому, что вы по гороскопу Рак, а я Козерог. Это все глупости. И даже не потому, что у вас есть семья. Нынче это вовсе не препятствие. И не потому, что у нас большая разница в годах. Это тоже не имеет существенного значения. Дело совсем в другом, более серьезном.
Розниекс слушал с интересом, и Ингуна продолжала:
— Мы слишком разные. Вы умрете бедным, но честным. А я, бесчестная, буду купаться в роскоши до конца жизни. Я вовсе не хочу вас унизить, да это и не унижение, скорее — наоборот. Вы мужественный человек. Мне так хочется провести с вами последний вечер и отпраздновать расставание. — Она как-то странно посмотрела на Розниекса.
Валдис взял из вазочки орех и машинально жевал его, не ощущая никакого вкуса.
— Но после того, как я расскажу вам свою историю, — медленно продолжала она, словно на весах взвешивая каждое слово, — вы сами не захотите даже пальцем ко мне притронуться, смотреть на меня не захотите. Ну и пусть! Не надо! Оставайтесь таким, какой вы есть. Богу — богово, кесарю — кесарево. Я уважаю вас и люблю таким, какой вы есть, а по сравнению со мной — вы утопист! Помните «Солнечный город» Кампанеллы? Социалисты-утописты, а позднее и настоящие фантазеры — честные коммунисты, — те, которые хотели, чтобы всем людям жилось одинаково хорошо и чтобы все они грелись под одним солнышком, все они напоминают мне барона Мюнхаузена, который постоянно врал и сам верил в свое вранье. Ибо то, что они провозглашали, невозможно, противоречит природе, особенно природе человека. Все эти теоретики пренебрегали законами природы, где идет бесконечная, жестокая борьба и побеждает сильнейший — самый ловкий, самый умный, самый хитрый и самый наглый. Человек — самое злое творение природы, самое бессовестное — из зверей, птиц и рыб. И пусть не ищет себе утешения в покаяниях и молитвах, не пытается взвалить свои грехи на других. И пусть не ищет прощения и освобождения, чтобы снова можно было продолжать грешить. Даже волки не перегрызают горло друг другу, как это делают люди, причем неважно, по какой причине. Они все время грызутся, дерутся, убивают — ради собственности, ради денег, ради клочка земли или во имя национальных интересов.