— И так было всю жизнь. Мать оберегала меня от друзей, девушек. Очень волновалась и переживала, когда я приходил домой позже обычного. Не нравилась ей и моя дружба с инженером Лубенсом. Она подробно расспрашивала, кто он такой, чем занимается, собиралась поговорить с ним. Я разозлился, наговорил всякой ерунды…
— Инженер Лубенс, — негромко повторил Розниекс. Он хотел было расспросить об этом человеке поподробнее, но воздержался. Пусть Ромуальд побольше говорит о матери, с инженером успеется.
Однако Ромуальд вдруг умолк, лишь после паузы проговорил как бы с сожалением:
— У нее самой друзей не было. К нам никто не ходил… как ходят к другим. Родственники тоже у нас не бывали. Мать не поддерживала отношения с ними.
— Рассказывала она вам что-нибудь о себе, о работе?
— Она больше расспрашивала меня, а я у нее никогда ни о чем не спрашивал. Так у нас повелось.
— За вашей учебой в школе она, конечно, следила?
— Да. Ходила на все родительские собрания, терпеливо выслушивала все обо мне, хорошее и плохое.
— И за плохое упрекала?
— Да, но очень осторожно.
— Что значит — осторожно?
— Ну, так: побранит, побранит — и погладит по голове.
— Вы, наверное, были капризным?
— Не очень. Но всегда стоял на своем, если считал, что я прав. Однажды учительница, по-моему, поступила неправильно, и я пришел домой обиженный. Мама внимательно меня выслушала и тут же пошла в школу объясниться. Помню, однажды она перепугалась, когда узнала, что двое наших учеников убежали на север, она тогда так странно на меня смотрела, словно я тоже собирался сбежать от нее… Но какое значение все это имеет сейчас? — снова спросил он и умолк.
Следователь несколько секунд смотрел куда-то вдаль, потом неторопливо сказал:
— Я думаю, ваш рассказ имеет большое значение. Теперь я яснее представляю вашу мать, как человека, вижу вас, ваши отношения, а это может облегчить работу в дальнейшем. Скажите, а вы не заметили каких-то перемен в действиях матери — ну, скажем, в последние месяц, два? Не было ли ощущения, что ее что-то гнетет или беспокоит, может быть, она стала угрюмей, чем раньше, или наоборот, более веселой, радостной, словно в ожидании чего-то? Попробуйте вспомнить!
Ромуальд не ответил. Он теребил голубую ленту, украшавшую его рубашку с рисунками старомодных автомобилей.
— Нет, ничего такого я не замечал, — задумчиво сказал он после паузы. — Может быть, я был слишком увлечен Даной, и если мать временами и была сумрачнее обычного, то потому что, как я думал, ей не нравилась наша дружба. Вообще она умела молчать, замкнуться в себе и не показывать своих чувств. Только охраняла меня она в последнее время еще настойчивее обычного. Она просила, чтобы я не имел дела ни с кем незнакомым, чтобы по вечерам не ходил никуда. Не ложилась, пока я не возвращался домой. Словно я был еще маленьким.
— Может быть, у нее были основания опасаться за вас? Может быть, не все друзья хороши. Легкомысленные девушки…
— Да нет же! — Ромуальд покраснел. — У меня своя студенческая компания. Могу назвать всех, если хотите. — Казалось, он не на шутку обиделся.
— Не надо, — сказал Розниекс и встал. — Найдите, пожалуйста, письма, захватим их с собой, и альбом тоже. Оформим все у меня в прокуратуре. Не хочется приглашать соседей в понятые.
XIV
Продавщица Канцане нервничала.
— Нет у нас индийского чая. Сами, что ли, не видите? — сердито огрызнулась она на какого-то покупателя и снова, в который уже раз, взглянула на часы. До закрытия оставалось пятнадцать минут. После этого она надеялась быстренько исчезнуть. Телефон зазвонил не вовремя. Как назло, никого другого поблизости не оказалось. Ирена в сердцах поддала ногой пустую банку, валявшуюся за прилавком, и подняла трубку.
— Магазин! Что нужно?
— Вас! — уверенно ответил бодрый, молодой голос Стабиньша. — Мне, значит, повезло.
— А мне — нет, инспектор Стабиньш, — официально отрезала Ирена. — Нельзя ли отложить разговор до завтра? Я очень занята.
— Свидание?
— Видно, что вы сыщик.
— И самолюбивый к тому же. Не думаете же вы, что такой замечательный парень, как я, позволит кому-то обогнать его. Через десять минут буду ждать вас в парке, у памятника Райнису.
— А если я не приду?
— Найду соперника и вызову на поединок. Пистолеты у меня имеются.
— Уже сегодня? — Ирена вошла в роль.
— Сегодня же, сегодня или никогда! — голос Стабиньша звучал категорически. — Жду! — и трубка щелкнула.
— Нахальство! — прошипела Ирена, краснея от гнева.
Некоторое время она стояла неподвижно, потом медленно сняла трубку, стала набирать номер. Посмотрела на часы и снова передумала.
— Глупость, — вполголоса проговорила она. — Противно. — И вдруг облегченно вздохнула, тряхнула темными, вьющимися волосами. — А может, так и лучше. — Отведя руку от телефона, крикнула: — Девушки, слышите? Или оглохли? Я побежала, закрывайте без меня!
Недалеко от троллейбусной остановки она снова засомневалась, замедлила шаг. Подходила «шестерка». Ирена рванулась вперед, потом так же резко остановилась, махнула рукой, перешла улицу и села в троллейбус, шедший в противоположном направлении.
У памятника Райнису Стабиньша не было. Ирена обиженно прикусила губу, повернулась и, гордо подняв голову, зашагала прочь. Ждать мужчину? Никогда! Будь он министром, не то, что инспектором милиции.
— Не люблю изображать осла, что топчется на условленном месте, — услышала она за спиной. — Вот отсюда прекрасно просматривается и памятник, и остановка!
На этот раз Стабиньш был одет по моде и выглядел совершенно иначе, чем тогда в магазине.
— По вашему приказанию явилась, — она взглянула, прищурившись. — За неподчинение органам власти грозит наказание. Вы смело могли напомнить мне об этом по телефону.
Стабиньш улыбнулся.
— Не было надобности. Вы же когда-то учились на юридическом, были на третьем курсе.
— Ах, вам и это известно! Ну, где же мы станем писать протокол?
— За столиком в кафе, если никто не помешает, — он дружески взял Ирену под руку. — Так будет лучше. Иначе люди подумают, что мы в ссоре.
— Пусть уж лучше принимают нас за влюбленных, не так ли? — иронически произнесла она, но в ее словах Стабиньш почувствовал нескрываемую злость.
— Несомненно. И влюбленный парень, не зная, с чего начать, как повести разговор, говорит, как все в подобных случаях: «Расскажите что-нибудь о себе!»
— А она спрашивает: «Что же вам рассказать?»
— Ну хотя бы — почему вы, способная студентка, бросили юридический институт и пошли работать за прилавок.
Вопрос больно ужалил. Ирена остановилась. В глазах блеснул и тотчас погас упрек. Улдис понял, что нащупал слабое место, которое следует использовать, чтобы пробить скорлупу неприступности и сопротивления, которую девушка всячески старалась сохранить.
Улдис с интересом наблюдал за ней, бросая короткие взгляды. Ирене могло быть лет двадцать пять или около этого. Вьющиеся каштановые волосы, чуть раскосые серо-зеленые глаза, их взгляд — уверенный, даже вызывающий; тонкие, упрямые губы свидетельствовали о сильном характере. Улдис увидел в ней женщину, которая знает, чего хочет, привыкла сама решать и сама нести ответственность за свои решения, сама направлять свою судьбу.
Несколько мгновений они стояли друг против друга молча, потом Ирена изобразила жизнерадостную улыбку.
— Продавщица, что же в этом плохого? Всякий труд ведь почетен.
— Кто спорит? Но вы же мечтали стать…
— Актрисой, совершенно верно, — подхватила она, — но не вышло. Поступила на юридический, а сейчас надеюсь со временем стать директором магазина. Так будет лучше, — приняла она вызов.
— Выгоднее?
— Пусть выгоднее. Разве это не одно и то же? Почему вы стали милиционером — извините, работником милиции?
Стабиньш чувствовал, что ему еще не удалось установить прочную связь с ершистой девушкой.
— Не потому, чтобы это было выгодно. Но разве Зале собирается на пенсию?
— Наш магазин — не единственный на свете.
— И вы пойдете садиться на чужую пороховую бочку.
— Почему так? — Ирена столкнула ногой камешек с тротуара.
— Потому что там, где директора снимают, обстановка бывает взрывоопасной.
— Думаете, на своей бочке сидеть безопасней?
«Прекрасно! — обрадовался Стабиньш. — Первая птичка вылетела. Умный никогда не станет недооценивать другого. Посмотрим, как далеко она зайдет».
— Ну, тут вы хотя бы знаете, чем бочка начинена, и можете хоть что-то регулировать.
Ирена с любопытством взглянула на спутника.
— А вы знаете?
— Что именно?
— Чем начинена наша бочка?
Он едва не довел себя до проигрыша и мгновение не знал, что ответить. Затем спросил:
— А Зиедкалне тоже знала, что там внутри?
— Я не телепат, чужих мыслей не читаю.
— Зачем же быть телепатом? Есть пути попроще, чтобы узнавать о другом то, что нужно.
— Ну, это уже из вашей области. Вы полагаете, что я подслушивала телефонные разговоры Ольги и шпионила за ней? — Ирена надула губки. — Господи, какой примитив! Я только стояла на страже доброго имени нашего передового, ударного коллектива.
— И Зиедкалне могла запятнать это доброе имя?
— Запятнать можно грязью — или неопровержимыми доказательствами. Ольга же могла только, скажем, ошибиться по незнанию и тем бросить тень на коллектив. Это было нежелательно, — Ирена прищурилась и из-под длинных ресниц хитро взглянула на Стабиньша. Он ответил своей привлекательной улыбкой.
— Нежелательно кому: Зале или высшему начальству?
— Всем. Но прежде всего — самому коллективу.
«М-да, — подумал Стабиньш, — она из молодых, да ранних: словно бы и не говорит ничего — и в то же время дает понять многое. Что же, продолжим игру, милая, я не возражаю».
— Значит, Зиедкалне все же могла представлять опасность для коллектива — или для директора? Недаром Людовик XIV сказал: «Государство — это я».