— Сделали такой крюк по разбитой грунтовке? — сказал следователь. — Вы, шофер, изъездивший всю Латвию вдоль и поперек? Смотрите: вот план Пиекрастес, — следователь разложил на столе карту. — Вот станция, шоссе, переезд. Покажите, как вы ехали!
Уступсу пришлось задуматься. Он не ответил.
— Глядите, — показал Розниекс карандашом. — В Ригу ведут две дороги, они сливаются довольно далеко за станцией Пиекрастес. По какой бы из них вы ни ехали, на станции вам делать было нечего. А дорога, на которой вы сбили человека, пересекает их и идет к морю. Так?
— Так, — согласился Уступс, приблизив к карте лицо.
— Значит — что же вы делали на станции?
Уступс опять помолчал, растерянно оглядываясь, потом решил попробовать вывернуться.
— Хотел в буфете купить пива. Пить хотелось.
— И купили?
— Не успел. Сбил же человека.
— С какой стороны вы подъехали к станции? Со стороны моря или поселка?
— Ясно, что от моря. Там же шоссе на Ригу. Оттуда я и свернул, — Уступс явно обрадовался, что выбрался из лабиринта.
— Значит, из Лимбажи вы все же ехали правильно, не сбиваясь.
— Так выходит, — охотно согласился Уступс.
— Сбили человека, проехали переезд — и прямиком в Ригу.
— Вот-вот.
— Переезд был открыт? — Розниекс задавал вопросы все быстрее.
— Так получается.
— Грунтовка не была перекрыта?
— Не заметил, — ответил Уступс осторожно. Видимо, шестое чувство подсказывало ему, что тут что-то не так.
— Никто нигде вас не задерживал?
— Н-нет.
— А в Риге где поставили машину?
— Я уже говорил.
— Ну, ну?
— На площади, у новых домов. — Уступс все меньше понимал, чего добивается следователь.
— Почему не помыли машину?
— Хотел утром помыть, потом раздумал. Решил идти с повинной в милицию.
— Почему же не явились?
— Боялся. Все откладывал.
— Хватит! — вдруг стукнул Розниекс по столу. — Хватит врать.
Уступс так и застыл с открытым ртом.
— Слушайте, Уступс! Машина, сбившая женщину, ехала в противоположном направлении, а не так, как вы тут рассказываете: ехала к морю. Проехать переезд в это время нельзя было ни в ту, ни в другую сторону, потому что он был закрыт, и дорога, ведущая от него в сторону Риги, давно уже закрыта, на ней ведутся работы. Так что и врать надо правдоподобно. Что же, Уступс, станете вы говорить правду, или мне рассказать вам?
— Я… мне… — пробормотал Уступс.
— Тогда слушайте, — следователь подвинул карту к Уступсу. — Ваша машина, Уступс, стояла вот здесь, смотрите, — он показал пальцем, — за станционными складами и ждала жертву. Когда женщина была уже на дороге, вы нагнали ее и сшибли вот здесь, — он снова показал. — Машина ехала без огней. Это было умышленное и совершенное по заранее выработанному плану убийство. Так что признайтесь, Уступс: по какой причине вы его совершили, кто вам поручил это и сколько вам заплатили? — Розниекс смотрел на шофера в упор.
На лице Уступса ясно читалось волнение. Он побледнел, рот его дергался.
— Видите, Уступс, случайного происшествия здесь не получается, — продолжал следователь. — Если вы действительно сбили женщину, то намеренно поджидали ее на станции, а после того, как пришел поезд, совершили нападение.
Дрожащими пальцами Уступс стиснул стакан. Розниекс налил ему воды из графина.
— Вы… вы хотите мне убийство пришить? — губы его тряслись. — Но я не убивал!
— Только что вы признались, что сбили женщину.
— Да, признался… ну… чтобы… — Он старался еще что-то спасти. — Вы меня прижали к стене. Все против меня. Мне нечем доказать, что я не виновен, никто, никакой суд мне не поверит. Вот и остается чистосердечное признание, облегчающее приговор. Я сидел, знаю. А в камере любой сопляк скажет: когда деваться некуда — сдавайся. Ну, сколько я понимаю: вам надо раскрыть преступление, сдать отчет — а мне куда деваться с такими доказательствами? Некуда! За аварию я свои пять лет отсидел бы. Ничего не поделаешь — судьба. Но убийство — мне! Моргнуть не успеешь, как поставят к стенке! Кто поверит, что я не при чем?
Уступс стал ломать руки.
Розниекс позволил ему выговориться.
— Если скажете правду — я поверю, — проговорил он в наступившей тишине.
Лицо Уступса вытянулось, словно он увидел что-то невероятное.
— Вы? — недоверчиво переспросил он. — Если скажу правду? А доказательства? Куда вы их денете?
— Истина сильнее доказательств. Она всегда — самая логичная.
Уступс долго размышлял, то сжимая губы, то бормоча что-то под нос. Словно то ли совещался, то ли спорил сам с собой. Потом, словно сбросив с плеч тяжелый груз, сказал:
— Умом не верю, но верить охота…
Розниекс снова включил магнитофон.
— Можете не верить, но это чистая правда. Клянусь. Ночевал я у подружки. Она замужняя. А у меня жена в больнице. Очень прошу…
Розниекс кивнул.
— А где были до того?
— В Лиепае. Лиесма просила срочно привезти посылку. Ее родственник, моряк, иногда привозит кое-что…
Лицо Уступса покрывалось потом.
— Что значит — иногда кое-что?
— Ну, наверное, заграничные товары — женщины по ним с ума сходят.
— Давайте точнее.
— Да я больше ничего не знаю, это все так упаковано… Мне она подарила вот эти японские часы, — Уступс поддернул рукав. — Сами заводятся, показывают дни, месяцы. И еще зонтик, запонки…
— Часто вы ездили?
— Не очень. В этом году — четыре раза. Раньше Лиесма ездила со мной. В этот раз не смогла, я поехал один. У нее совпала смена… — теперь Уступс говорил охотно.
— Кто такая эта Лиесма, где живет? — мысленно следователь уже рисовал новую схему.
— Лиесма Паэглите. Улица Дзирнаву…
— Где работает?
— В Пиекрастском санатории, официанткой.
Розниекс, казалось, удивился.
— Во сколько въехали в Ригу?
— На часах было без четверти десять.
— Где оставили машину?
— Как всегда — у Лиесмы под окном.
— А ключи?
— Взял с собой, понятно. Да мотор любой мальчишка запустит и без ключа. И кабина по-настоящему не запирается. Только кому грузовик мог понадобиться? — Уступс с сомнением покачал головой.
— Вы услышали бы, если бы кто-то угонял машину?
— Наверное, нет. Шестой этаж, и… устал чертовски.
— Во сколько уехали наутро?
— Рано, около семи. Спешил на объект.
— В машине все было по-старому?
— В машине… В машине, говорите… Пожалуй, не все, только тогда я об этом не задумался. Решил — сам второпях так поставил.
— Что поставил?
— Да машину же. Она стояла хотя на том же месте, но не под таким углом, как привык. И включен был задний ход, а не вторая, как я всегда делаю.
— Больше ничего не заметили?
— Нет. Я гнал на объект. Немного подвез Лиесму.
— На вокзал?
— Нет, до кафе.
— Так рано?
Уступс пожал плечами.
Розниекс выключил магнитофон.
— Теперь слушайте внимательно, — сказал он. — Наш разговор пусть останется между нами. Это в ваших интересах. И Лиесме вашей — ни единого слова! Иначе, сами понимаете, придется вас изолировать.
— Вы что, меня не посадите? — недоверчиво воскликнул Уступс.
— Пока вы просто задержаны. Но сейчас можете быть свободными. Завтра в девять приедете подписать протокол.
Уступс медленно встал, недоверчиво оглядываясь, потом неловко поклонился и на негнущихся ногах попятился к двери. Внезапно остановился и вернулся к столу.
— У Лиесмы будут неприятности? Ну, за те вещички? — тревожно спросил он. — Я же не хотел ее заложить… — он смотрел на следователя побитой собакой.
— Поверьте мне, Уступс: эта Лиесма ради вас и мизинцем не пошевельнет, — усмехнулся Розниекс, собрал со стола бумаги и погасил свет.
XVIII
Сейчас станция Пиекрастес выглядела намного привлекательнее. Освещенная утренним солнцем зеленая постройка то показывалась, то скрывалась за обступившими ее со всех сторон желто-красными березами. Самые большие из них, вытянув сучья над крышей, стряхивали на нее сухие листья, как неаккуратный курильщик — пепел.
«Немые свидетели трагедии, — подумал Розниекс, шагая через рельсы. — Может, это и не фантастика вовсе, что деревья в своих кольцах, как на пленке, делают записи о происходивших событиях. Своими вершинами они могли видеть, куда девалась машина Уступса после убийства. А что, неплохая мысль. — Розниекс ободрился. — Сверху действительно можно хорошо рассмотреть и сфотографировать все лесные дороги и места, где убийца мог переждать с машиной. Может быть, удалось бы и следы найти. Вот бы сейчас вертолет и сильный увеличитель! Надо позвонить Кубулису, пусть попросит».
День выдался необычно хороший. Однако когда Розниекс отворил дверь вокзала, его поразил контраст. В зале ожидания было неуютно. Тусклый свет белесых трубок освещал коричневые, ободранные, испещренные надписями скамьи вдоль серых, давно некрашенных стен. На скамьях тут и там сидело несколько человек. С противоположной стены, как громадные дымчатые очки, смотрели два окошка касс с задвинутыми матовыми стеклами. Большинство ожидавших поезда пассажиров с большей охотой оставались на перроне или сидели на скамьях в скверике.
Розниекс выпустил дверь, и она с грохотом захлопнулась. Сидевшие вздрогнули.
— Вызванные явились? — спросил следователь у участкового инспектора Карклса, стоявшего, скрестив ноги и опершись на подоконник, возле кассы. Он был одет в черную кожаную куртку и такие же брюки, словно собирался участвовать в мотокроссе. — Товарищи, наша задача — как можно точнее вспомнить все, что происходило в тот вечер!
Высокая женщина с невыразительным лицом, таким, какие потом бывает очень трудно восстановить в памяти, одетая в пальто из коричневой искусственной кожи, шевельнулась, собираясь встать.
— Видите ли, — неуверенно сказала она, — мы с ней ехали в одном вагоне. Я уже тогда почему-то обратила внимание на несчастную. Но обо всем этом я уже рассказывала товарищу Стабиньшу… — она умолкла, вопросительно глядя на Розниекса.