Когда Имант искалечил белого медвежонка, Алина набросилась на него с кулаками, но ей досталось. Назавтра утром, когда Имант был в школе, Алина прямо посреди комнаты сожгла его учебник, за что и ей досталось от матери. Инта частенько ребят шлепала. Но Розниекс — никогда. Инта смотрела на дело иначе. «Совсем от рук отбились, — упрекала она мужа. — А ты смотришь, как на зверинец в цирке. Одна я должна, по-твоему, воспитывать этих сорванцов?»
Училась Алина хорошо, ей нравились почти все предметы. Но за домашние задания садилась неохотно. Ей было достаточно того, что усвоила в классе. Иной раз учителю казалось, что Алина не слушает, занята чем-то посторонним, но когда он ее вызывал, она без труда могла повторить все, о чем говорилось на уроке. У нее всегда были вопросы. И не потому, что она чего-то не поняла, а потому, что хотела знать больше; иногда пыталась и оспорить то, что считалось само собой разумеющимся. Из-за этих ее глубокомысленных и даже еретических вопросов на работу Розниексу позвонил директор школы и просил зайти побеседовать…
Кто-то скребется в дверь. Алина подходит, открывает. Мягко, величаво ставя лапы и важно подняв хвост трубой, в комнату входит черно-белый кот Мик. За ним, виляя хвостом, тяжеловесно ступает Марта — сенбернар каштанового цвета, с крупными белыми пятнами. Марта подходит ближе, смотрит на экран телевизора и с неудовольствием отворачивается. Алина садится на стул, берет на колени Мика и, погладив Марту, совершенно серьезно говорит:
— Эти двое умнее тех, что на экране и…
В комнате резко звенит телефон.
Трубку берет Инта.
— Никуда он не поедет. Розниекс болен, у него бюллетень.
Подходит Валдис и забирает у нее трубку.
— Что случилось, кто говорит?
— Простите пожалуйста, — в трубке молодой мужской голос, — что в субботу вас потревожил. Я понимаю — вы больны, я не знал, простите.
И дает отбой.
Розниекс кладет трубку и бросает злой взгляд на жену, которая, однако, не обращает на это внимания.
— Никуда ты не поедешь, — стоит она на своем, — хватит, ты больной старик. Не поедешь, говорю. Ты мне всю жизнь отравил этой своей прокуратурой, своими поездками, трупами, ворами, грабителями. Даже в субботу и воскресенье, когда все нормальные люди отдыхают, нет покоя!
— Он не из нормальных, — отзывается Алина. — Он фанатик, любит свою работу. Ничего другого не может! Пора бы уж тебе привыкнуть.
Розниекс хочет на Инту цыкнуть, чтоб не лезла не в свое дело, но после монолога дочери только пожимает плечами и, взяв трубку, набирает номер.
— Дежурный следователь? Это Розниекс. Говорите! — Тон у него категорический.
В трубке какое-то время молчание.
— Я только что звонил районному прокурору, — раздается голос, — он велел звонить вам, очень сложное дело. Действовать надо немедленно, а то будет поздно.
— Так что там такое? — теряет терпение Розниекс. — Изложите суть дела!
— Вооруженное ограбление квартиры с изнасилованием.
— Но это же больше в компетенции полиции.
— Там два трупа. Изнасилована и задушена женщина, раненный мужчина при смерти. Он в больнице. Ранен и полицейский. А грабители ушли по крышам, взять удалось только шофера с краденой видеотехникой. Одному мне не справиться… — И снова пауза, после чего, словно извиняясь: — Я работаю только второй год!
— Пришлите дежурную машину! — коротко говорит Розниекс и задумчиво смотрит на трубку, поворачивая ее вправо и влево, потом кладет на рычаг.
— Надо ехать, — понимает Алина.
— Надо, дочка! — подтверждает Розниекс и уходит в спальню одеваться.
Глава третья В БОЛЬНИЦЕ
В хирургическом отделении больницы, как обычно в субботу пополудни, почти не видно персонала. Утренние хлопоты кончились, и врачи, сестры, санитарки разбрелись кто куда. Длиннейший коридор с плиточным, под мрамор, полом полон больных. На кроватях, раскладушках и на матрацах прямо на полу — всюду больные. Одни лежат, другие сидят. У кого перевязана голова, у кого рука или нога. У одного кверху задрана нога — привязана к блоку с противовесом. Другой лежит под капельницей. Возле постелей — тумбочки с продуктами, лекарствами, киселем, фруктами и всякой всячиной. Двери в палаты открыты. Там обитают счастливцы, которые уже вылежали очередь в коридоре. Воздух здесь спертый, пахнет лекарствами и кровью.
По узкому проходу между кроватями следователь Розниекс пробирается к ординаторской, стараясь никого не задеть, ничего не опрокинуть. Больные не обращают на него никакого внимания — кто тихо стонет, кто дремлет, кто без сознания, а кто просто размышляет о своей участи. Лишь сухонький старичок с седой бородой невесть почему смотрит на него с доброй улыбкой. Как луч солнца в темноте.
Добравшись наконец до нужной двери с надписью «Ординаторская», Розниекс хочет постучать. Но тут перед ним как из-под земли вырастает накрашенная сестра с красным крестиком на белой шапочке и золотым крестиком на шее.
— Что вы здесь делаете? Кто вам разрешил сюда пройти, притом без халата? — налетает она на Розниекса и кричит: — Уходите, не то позову врача!
— Именно врач мне и нужен, — миролюбиво защищается Розниекс. Его спокойный тон несколько охлаждает ее пыл.
— Что вам нужно от врача? Никто вас сегодня не примет, — нерешительно ворчит она, но уже без крика, опасливо разглядывая Розниекса и цербером становясь у двери.
Дверь в это время отворяется, и в ней появляется статный, с проседью врач в темных роговых очках.
— Что вам угодно? — тихо и вежливо спрашивает он, — Заходите, пожалуйста!
Пожав плечами, сестрица исчезает.
— Присаживайтесь! — приглашает доктор и сам тоже садится по другую сторону стола. — Что вас сюда привело? — Усталые глаза в сети мелких морщинок смотрят вдумчиво, благожелательно.
— Видите ли… — сдержанно начинает Розниекс. С этим любезным человеком ему не хочется говорить официальным, служебным тоном. Однако же время не терпит. — Видите ли, — повторяет он, — я из прокуратуры.
В лице врача не дрогнул ни один мускул, он так же любезен и благожелателен.
— Я вас слушаю, — терпеливо говорит он, глядя в лицо посетителю.
— Сегодня утром к вам привезли Алексея Борзова, — продолжает Розниекс.
— Да, он в крайне тяжелом состоянии, вряд ли выживет, делаем все возможное, но… — он с сожалением разводит руками. — Пуля застряла в легких. Мы ее извлекли, но человек этот потерял слишком много крови. Донорской крови у нас нет, консервированной крови тоже.
— Какая у него группа? — спрашивает Розниекс.
— Третья. Но теперь уже не поможет, — медленно говорит врач.
— Третья? — оживляется Розниекс. — Я позвоню дочери, она состоит в донорском благотворительном фонде.
— Не надо, — безнадежно машет рукой доктор. — Теперь уже поздно. Возникли серьезные осложнения, которые мы не можем устранить. К сожалению, часто мы бессильны, — вздыхает он.
Розниекс молчит, не зная, что сказать, как начать важный разговор.
— Нельзя ли мне немножко побеседовать с этим человеком? — говорит он. — Совершено тяжкое преступление. Этот человек — и потерпевший и свидетель одновременно. Его показания очень помогли бы нам в поимке преступников…
— Понимаю, — кивает головой врач, — понимаю. Но он больше не приходит в сознание и вряд ли придет. Он в реанимации.
— Может быть, можно попробовать?
— Попробовать можно, но применять антигуманные средства я отказываюсь.
— Что за средства? — У Розниекса мелькнула надежда.
Врач делает вид, что вопроса не расслышал, и встает:
— Пойдемте! Я вас к нему отведу.
В реанимации палата тоже полная. Жизнь в больных здесь поддерживают подключением к системе, кислородными подушками и другими средствами.
На одной из кроватей лежит брюнет. Лицо серое, на лбу крупные капли пота. Он тяжело дышит, стонет и хрипит.
— Вот он, ваш человек, — показывает доктор.
— Сильва, что они делают, Сильва! — больной, видимо, кричит изо всех сил, но губы его едва шевелятся. Но Розниекс слышит. Словно захлебнувшись, больной хрипит. И потом снова: — Сильва, Сильва, я сейчас этого толстяка убью, застрелю толстого кабана, потерпи, Сильва, я сейчас…
Он начинает метаться. Подходит сестра, тут же в углу сидевшая на табуретке, вытирает ему мокрый лоб и вопросительно смотрит на доктора, потом бросает на Розниекса осуждающий взгляд.
— Сегодня уже были посетители, — говорит она. — Жена и брат, и уже мучили больного.
— Жена и брат? — глядя на сестру, Розниекс удивленно поднимает брови.
— Ну да, близкие родственники, мы не можем не пустить.
— А как они выглядели?
— Как, как! — недовольна сестра. — Брат высокий брюнет, с проседью на висках, словом, интересный мужчина.
— А жена?
— Жена яркая, с пышными волосами и красивыми темными глазами. Им повезло. Больной на минутку пришел в сознание.
«Странно, — думает Розниекс. — У Алексея Борзова нет братьев, а жена Сильва-Генриетта в морге». Он только пожимает плечами.
Но сестра попалась разговорчивая:
— Они рассуждали о каком-то бизнесе, больной разволновался и снова впал в беспамятство.
Доктор внимательно смотрит на больного, приоткрывает ему веки, щупает пульс. Больной по-прежнему хрипит, на губах появляется пена.
— Да, кончается, — печально вздыхает доктор.
Розниекс в задумчивости.
— А нельзя ли этого человека хоть на минутку привести в сознание? — неуверенно спрашивает он. — Мне необходимо задать ему несколько вопросов. Это очень важно.
Доктор качает головой:
— Не имею права, это ускорит смерть и будет негуманно.
Но Розниекс не сдается:
— Если мы поймаем преступников, убийц, то тем самым спасем не одну жизнь — много, и это будет гуманно. Не так ли?
Врач колеблется, снова качает головой и, немного помедлив, называет сестре по-латыни какой-то препарат. Вскоре сестра приходит с поднятым шприцем — на игле бисеринка жидкости. Делает укол. Больной стихает. Потом медленно открывает глаза. Выражение осмысленное. С опаской смотрит на Розниекса. Тот живо извлекает небольшой магнитофон, привезенный ему другом из-за границы.