— А Том — Владислав Стрижельский — вырос в интеллигентной семье, — вставила Елена. — У него незаконченное высшее образование, а в студенческие годы активно занимался спортом, был классным альпинистом. Однажды в горах из-за его трусости погиб человек. Владиславу дали большой срок и посадили в тюрьму. С того и началось его падение. Вот кто влез по отвесной стене в квартиру Борзова и потом ушел крышами со всем уловом.
— Откуда вы знаете биографию Стрижельского? — поинтересовался Стабиньш.
— Откуда, откуда, известно откуда, — частила Елена, бросив на Стабиньша озорной взгляд. — Раскопала в спецотделе его карточку и личное дело в тюрьме. Он сидел здесь, в Риге. А даму вы не знаете?
— Нет, к сожалению нет, — покачал головой Стабиньш. — Не помню.
— Ну-у, полковник Стабиньш, — протяжно сказала Елена. — Куда это годится? Не помните? Такая обольстительная особа — и не помните! Стареете, полковник! Один вид чего стоит: какая фигурка, страстные губы, стать пантеры. Вы еще не знаете, господин Стабиньш, на что способна женщина. Такая может вить из мужчин веревки и подбить на что угодно, вплоть до убийства, изнасилования.
— Однако нелестного вы мнения о женском сословии, — взял реванш Стабиньш. — Пойдемте, Елена, — нехотя поднялся он. — И закроем лавочку. Чего доброго явится ваш муж, а мы тут в темноте, да еще вдвоем.
— Не явится, он в командировке!
— Чего ж вы сразу не сказали?
— Все равно это не поможет.
Они оба засмеялись и покинули зал.
Глава шестаяЭДГАР ЭГЛОН
Охотничий домик стоял глубоко в лесной чаще, почти целиком врытый в землю. Снаружи он походил на бункер, где прежде, в послевоенные годы, жили «лесные братья». Эдгару Эглону такое жилье было по душе, такое он и велел себе построить. Однако внутри домик никак не походил на землянку с дощатыми нарами, некрашенными лавками, старой железной печуркой со скрытым дымоходом наружу. Внутри бункера было две современно обставленные комнаты и удобная кухонька. Новая импортная мебель, японская видеотехника, а в ящике за диваном — легкий американский скорострельный пулемет, два автоматических пистолета и даже несколько гранат.
Здесь, в охотничьем домике, в свободные дни собирались кое-кто из нынешних друзей и коллег Эглона — депутатов и чиновников. Устраивали охоту, а потом обильное застолье. Однако членов преступной банды Эглона сюда не приглашали. Никто из них даже не знал о существовании охотничьего домика.
Таковы были две стороны жизни Эдгара Эглона по кличке Паук. Эглон был высоким костистым стариком с прямыми седыми волосами, мощным орлиным носом, тонкими губами в ниточку и маленькими бегающими глазками на узком, обветренном, дубленом лице. Когда Эглон, подавшись вперед, шагал, поднимая длинные ноги, он был похож на большого грифа, высматривающего добычу. Семьи у него никогда не было, он в ней не нуждался. Чувство любви было ему совершенно чуждо. Столь же чуждой и непонятной была бы и мысль кому-то помочь в трудную минуту. Эглон любил только себя и помочь мог только себе, и то не всегда.
В этот вечер он был один. Поужинав, он еще походил по кухне, потом лег на диван и стал растирать на ноге то место, где и по сей день еще сидел осколок русской мины.
— Будет дождь, наверняка будет.
Врачи не советовали трогать осколок — придется пилить кость. Но что делать, если этот проклятый осколок так досаждает, особенно перед дождем и грозой.
Растерев больное место так, что оно просто горело огнем, Эглон надел толстый шерстяной носок, подошел к холодильнику, вынул бутылку «Распутина», налил в стакан, опрокинул в рот и крякнул.
— Уф, ну теперь будет порядок, — пробормотал он и включил телевизор. Показывали мексиканский телесериал «Богатые тоже плачут». Удобно устроившись в мягком кресле, Эглон приготовился смотреть. Раздался дальний раскат грома. «Ну да, — подумал он, — вот и гроза».
Эглон ничего не боялся. Во всяком случае всегда себя в этом убеждал. Однако он никогда не был смельчаком, что очень умело скрывал. Смелые люди чаще всего благородны, душевны, самоотверженны. Тогда как трусы обычно хитры, подлы, жестоки. И ради утверждения своего «я» в глазах собственных и чужих готовы пойти на величайшую подлость.
С годами Эглону было все труднее скрывать свое истинное лицо. Довольно часто, когда он оставался один, на него буквально накатывали приступы страха. Он боялся своего прошлого, людей, которых замучил, хуторов, которые сжег или разорил. Боялся расплаты за причиненное зло, боялся смерти. И странно, этот отчаянный страх не удерживал его от новых злодеяний. Отнюдь нет. Эглон и грозы боялся. Ему всегда казалось — вот молния в него ударит, и все будет кончено.
В такие минуты ему вспоминалось детство — тот день, когда он со школьными товарищами гонял тряпичный мяч в большом кабинете отца. Окно было открыто, гремел гром. Вдруг в комнату влетел огненный шар и перед маленьким Эдгаром остановился. Эглон увидал злую гримасу на лике огненного шара, ему послышался тонкий писк: «Ты будешь служить мне!» Сзади него кто-то закрыл дверь, и шар выкатился в окно.
На следующий же день в очередной драке с еврейской школой Эдгар налетел на кудрявого мальчонку и финским ножом его ранил. «Это ничего, — успокоил тогда маленького Эдгара отец, — не волнуйся, сынок. Этим жидам так и надо». Эти отцовы слова сопутствовали Эдгару Эглону всю жизнь. Слепая ненависть влилась в его жилы и подбивала на злодейства.
Когда началась вторая мировая война, Эдгар одним из первых поступил в шуцманы. Он гордо носил на боку пистолет, активно участвовал в создании гетто и отселении еврейских семей в Московский форштадт, с энтузиазмом расстреливал евреев… Легко и просто было стрелять в беззащитных людей, отбирать ценности, вырывать золотые зубы. Такие, как Эглон, евреев за людей не считали. То были жиды, которых надо истреблять как вредных насекомых. Эглон всегда хвалился своими «подвигами», они укрепляли его уверенность в себе и вдохновляли на новые злодеяния.
Воевать по-настоящему, лицом к лицу с врагом, ему вовсе не хотелось, было страшно. Но когда гетто ликвидировали, волей-неволей пришлось вступить в легион СС. Однако ему повезло: попав под обстрел, он, спасаясь бегством, получил осколок мины в голень. На том для него война и кончилась…
Что-то сильно громыхнуло, потом еще и еще. Эглон вскочил на ноги. Нет, то были не грозовые раскаты, гроза прошла мимо.
Кто-то сильно колотил в дверь. Эглон напряженно вслушивался.
— Паук, открой! Я знаю, что ты здесь! — услыхал Эглон хорошо знакомый голос.
— Ты что, Том, чего тебе? — с опаской отозвался Эглон. Ему никак не хотелось встречаться с Томом, когда он один, без своих телохранителей, и особенно теперь.
— Мне сказали — ты хотел меня видеть! — настаивал Том.
— Нашел время! Уходи, Том. В другой раз поговорим, — Эглон старался говорить как можно миролюбивее.
— Открой, говорю! — требовал Том. — Открой, не то сейчас дверь разнесу!
Эглон знал, что Том не шутит. Он медленно, нехотя поднялся, дрожащими руками долго возился с многочисленными замками и задвижками, пока не открыл двойную стальную дверь.
Том, высокий, уже немолодой брюнет с энергичным лицом и седыми висками — воротник поднят, шляпа надвинута на глаза, — буквально ворвался в Эглоново жилище. Широко расставив ноги и упершись руками в бока, он с вызовом встал посреди комнаты.
— Говорят, Паук, ты меня искал! — угрожающе шипел он. — Я пришел. Чего надо?
Настала тишина. Эглон сел на край дивана и взглянул исподлобья на Тома. Его злые мутные глазки стали блестящими и круглыми, как у ночной совы, когда та. бросается на добычу.
— Уходи, Том! — рычал Эглон. — Или тебя отсюда ногами вперед вынесут, сявка, сука! Нажму кнопку, и ребята будут тут как тут!
— Не успеешь! — Том медленно высунул из-под плаща ствол автомата и злорадно засмеялся. — Ну, нажимай кнопку, старая калоша, мокрушник, нажимай! Тут кругом никого нет.
Эглон обвел взглядом стены комнаты, словно в поисках спасения.
— Ладно, — сжав кулаки, со злостью выдохнул он. — Ладно. Надо было поговорить. Отдай хабару, которую взял у Большого льва в его двухатке. Такого уговора не было!
— А больше ничего не хочешь? — усмехнулся Том, выдвинул из-под стола стул, сел на него верхом и величественно заложил руки за голову.
— Пока все! — отрубил Эглон, смерив Тома пронзительным взглядом.
— Тогда слушай, старый Паук. Я тебе достаточно много носил, а что досталось мне? Крохи с барского стола. Это — честно заработанная мной доля. Хватит, я выхожу из игры!
— Выходишь? — опустив взгляд, медленно проговорил Эглон. — Жаль, жаль. И чем займешься? Будешь делать новый бизнес? — Он теперь говорил мягко, угодливо.
— А хотя бы и так! — упрямо отрезал Том.
— И какой?
— Это уж мое дело!
Эглон какое-то время молчал, исподлобья глядя на Тома.
— Знаешь, Том, мне будет жаль с тобой расстаться, очень жаль, — в голосе его слышалась двусмысленность и скрытая угроза. — Ты хочешь бросить меня, старого человека. Ведь ты моя правая рука, я тебе всегда доверял. Что я без тебя буду делать? — Злой блеск в глазах плохо вязался с его слащавой речью.
— Переживешь, старая лиса, не строй из себя сиротинку, — самоуверенно засмеялся Том.
Эглон подозрительно наблюдал за ним, следя за каждым его движением.
— Тогда, может, ты открыл бы свой филиал и скооперировался с нами?
— У меня будет другой бизнес!
— И на другом бизнесе можно заработать много баксов — и вложить в наше общее дело. Разве я не прав? — Эглон вроде бы старался наладить отношения.
— Ну, прав. И что из того? — не поддавался Том. — Все решено — и баста! — Он встал со стула и нетерпеливо зашагал по комнате.
— Э-э-э, хитер ты, куманек, хитер, — услыхал он за спиной старчески скрипучий голос Эглона. — А я еще хитрее. Я тебя, Том, насквозь вижу. Ты хотел один, без нас, прижать к стене Большого льва, сломать и вырвать его бизнес с русскими, себе захапать. Кот говорил: ты все время Льву что-то тихо бормотал. А когда он отказался с тобой работать, ты его застрелил!