олько согнутом положении…
Наступившая на мгновение тишина позволила Марису продолжать:
— На месте происшествия, у озера, я нашел труп Владислава Стрижельского полностью одетым. Правая рука засунута в левый нагрудный карман. Там мы нашли изящный браунинг, заряженный и поставленный на предохранитель. Стрижельский, видимо, хотел оказать сопротивление, но не успел.
— По-видимому, убийцы очень торопились, раз оставили пистолет, — добавляет технический эксперт Стипниекс.
— Возможно, он их не очень интересовал, — дополняет Стабиньш. — Ведь в машине была куча денег…
Пожирая километры, микроавтобус несся, обгоняя грузовые, легковые и другие машины. Навстречу бежали столбы и столбики, деревья, дома, хутора. Потом
надвинулись леса и уплыли вдоль оврага. С металлическим треском били камешки в днище салона.
— Все-таки странно, — словно проснулся Розниекс. — Стрижельский вез огромную сумму денег — и остановил машину. Так не бывает.
— Том был матерый вор, с большим жизненным опытом, — отозвался с заднего сиденья Стабиньш. — Он никогда не ошибался. Без особых на то причин он бы машину не остановил.
— Может быть, стреляли по шинам, — выскочил Марис.
— Вряд ли, — отечески разъяснил ему Стабиньш: — Тогда он был успел приготовиться к нападению и так просто к нему бы не подступились. Думаю, что под сиденьем у него было оружие и посерьезней. Легко вооруженный он не поедет, и вдобавок с такими деньгами. Я подозреваю, что нападение было не случайным, а заранее спланированным и детально подготовленным. Н-да, и все-таки почему Том остановил машину, — согласился он с Розниексом, — и главное — кто был заинтересован в том, чтобы убрать Тома?
Силав поднял глаза и, метнув на Стабиньша злой взгляд, тут же отвернулся. Стабиньш этого не заметил. Зато заметила Елена.
— Ванду, наверное, убрали просто как свидетеля, — слегка сменив тему, сказала она.
— Зато ее зверски изнасиловали и задушили, — подхватил Марис.
— Это уже эксцесс исполнителя, своего рода самодеятельность, — продолжала Елена. — Думаю, что между мотивами убийства и Вандой Плесковской никакой связи нет. — Елена многозначительно посмотрела на Силава, потом на Стабиньша и замолчала.
— Бедная женщина, — сочувственно сказал эксперт Викман. — На шее у нее кровоподтеки, ее душил очень сильный человек. Смерть наступила от асфиксии. Во влагалище обнаружена сперма, ее взяли на экспертизу. Сперма сохранилась потому, что во влагалище была засунута фляжка от ликера, пустая.
— А на бутылке четкие отпечатки пальцев, — прибавил Марис.
— В результате изнасилования наружные половые органы Ванды были сильно повреждены — несколько разрывов, как при рождении крупного ребенка.
— Эти детали очень напоминают картину ограбления в Старой Риге, — вмешался Силав. — Оперативные материалы по этому делу у меня. Там то же изнасилование с удушением и такие же типичные телесные повреждения, тот же почерк. Знаменательно, что в том ограблении квартиры Борзова, по моим сведениям, принимал участие Стрижельский, по кличке Том. Уж не сведение ли это счетов? Может, они что-то не поделили? — Силав загадочно и хитро усмехался.
— Том никогда не стал бы связываться со сбродом из низших кланов и главное — с убийцами и насильниками. Это совсем другая компания, — высказал сомнение Стабиньш.
— Ну, ну, эти молодчики пойдут на все, лишь бы побольше отхватить. — Силав криво усмехнулся. — Ты не прав, друг. Стрижельский был в квартире Борзова вместе с тем самым насильником. Так что у них были одинаковые интересы. Больше того. Стрижельский-Том забрал тогда весь улов и ушел по крышам, оставив других с носом. Вот откуда у Тома-Стрижельского в машине было столько денег, и если хотите знать, ехал он в Таллин затем, чтобы получить большую партию мака — наркотика, опия, который прибыл из Узбекистана в тюках хлопка. Наркотик он хотел переправить в Бельгию. Вот чем занимался Стрижельский как представитель фирмы «Афины». Но фирма была только прикрытием. Прибыль заграбастал бы Том, а жалкие крохи кинул бы директору фирмы, не раз уже ранее судимому Александру Сизову. Он же Николай Слепаков и Алексей Рыжков, по кличке Полено. Последний раз этот тип сидел вместе со Стрижельским и был у него первой шестеркой.
— Откуда у тебя такие сведения? — Стабиньш был поражен и даже несколько растерян.
— Работать надо, дружок, работать, а не демагогией заниматься. И вот еще что скажу. Насильник в обоих случаях — рецидивист Роберт Зиверт. Он же Карл Заува, Семен Бунка, есть у него и другие имена. Убийца, грабитель насильник, много раз судим, по кличке Бегемот, а также Толстый Кабан и Робот. Можете не ждать дактилоскопической экспертизы, результаты уже у меня. Я же занимаюсь делом об ограблении той квартиры, — прибавил он, точно
оправдываясь. — Остается арестовать фирмача Александра Сизова и немедленно разыскать и арестовать Зиверта. Вот что!
В салоне воцарилась тишина.
«С чего это он так поспешно, оперативно нас обскакал и с какой целью бросил нам эту жирную кость? — напряженно думала Елена, но вслух ничего не сказала. — Ведь Силав не любит себя утруждать работой, и если что делает, то при условии, что это выгодно ему самому. Неужели только ради карьеры?»
А он повернулся своим плотным телом и сладким голосом обратился к Розниексу:
— Мне сказали, что делом об ограблении квартиры Борзова теперь будете заниматься вы, господин Розниекс, продолжите расследование, и дело будет объединено с этим убийством. Все правильно. Оба эти дела тесно связаны. И я со своим отделом, конечно, буду продолжать оперативную работу и выполнять все ваши задания и указания.
«Вот как, — чуть не вырвалось у Елены, — а Стабиньш и я — побоку…»
— Сейчас будет девяностый километр, — объявил шофер, вырулил на обочину дороги и остановился.
Глава двадцать втораяЭДГАР ЭГЛОН ПО КЛИЧКЕ ПАУК
В небольшой приемной на старомодных стульях с мягкими сиденьями сидят две старушки, инвалид без ног и женщина с ребенком. Все они пришли сюда в надежде на помощь. Какой-то посетитель надолго задержался в кабинете, остальные нервничают.
За дверью сидит Эглон — за большим письменным столом, заваленным разными бумагами, — и злыми глазками сверлит тщедушную, нездорового вида бабулю в пестром платочке. Она, робко присев на самый краешек стула, точно собралась уже убежать, смотрит в пол, не зная, куда девать тощие натруженные руки с узловатыми ревматическими пальцами. То положит на колени, то свесит по бокам.
— Не горюй, бабуся, — объясняет ей Эглон каркающим голосом. — Все утрясется. Как только у нас будет по-настоящему свое, национальное государство, всех инородцев, прочую нечисть и дармоедов мы унич… — и спохватившись, поправляется: — …мы отсюда выгоним. Границы закроем — чтобы никто к нам больше не лез. Мы народ работящий. Будем трудиться, и все у нас будет. «Arbeit macht frei», — выкрикивает он и переводит: — «Труд делает свободным». — Эту надпись он видел на воротах концлагеря. — Так говорили немцы, — продолжает Эглон. — Но теперь нам и немцы не нужны. Они уже не те немцы. Совсем другие. — Он говорит кротким, благостным тоном, однако ледяные, стального цвета глазки за стеклами дымчатых очков горят ненавистью и презрением.
Старушка слушает, открыв беззубый рот, иногда закроет его, пошамкает губами. Когда же Эглон замолкает, она вдруг, набравшись храбрости, бурчит:
— А что прикажешь нам сейчас есть, почтенный господин? Я на швою пенсию даже за квартиру жаплатить не могу, даже хлеба купить не на что. Что будет потом — я того не увижу. Но ведь я всю жизнь честно работала. И хочу еще пожить на белом свете…
Эглон смотрит на старушку так, словно перед ним призрак. И сердито машет рукой.
— Все ваши претензии адресуйте правительству, — сухо, недовольно бросает он. — Там во всех креслах сидят коммунисты, пусть они о вас и заботятся, если такие умные!
Старушка жалостно качает головой.
— Пока вы там наверху между шобой деретешь, мы, штарые люди, все передохнем. — Она медленно поднимается со стула и не оглядываясь плетется к двери.
Мимо нее шустро проскакивает мужчина средних лет в спортивном зеленом импортном костюме и золотых очках.
— Чем могу служить? — холодно и официально спрашивает Эглон.
Вошедший на него смотрит так, что Эглон даже заерзал в своем кресле.
— Вы меня не помните, господин обершарфюрер? — он дружески смеется. — Не желаете признать родного сына старого друга?
Эглон долго и с подозрительностью разглядывает посетителя, пока лицо него не складывается в благостную гримасу, которая должна означать улыбку.
— Постой, так ты, наверно, Ян Озолиньш, сын моего друга?
— Он самый, — подтверждает Озолиньш.
— Ха! — Эглон вскакивает, протягивает к нему свои длинные руки. — Вот так номер! Ну прямо вылитый штурмфюрер Зигмунд Озолиньш! И правда похож, как две капли воды! Вот так сюрприз! А где же отец? — обнимает Озолиньша. — Каким ветром… Вы же далеко махнули, насколько я слышал — в Канаду…
— Да, в Канаду, — самодовольно смеется Озолиньш и вальяжно откидывается на спинку стула. — Где мы только не были! Жили в Канаде, в Бразилии, в Мексике, Уругвае и черт его знает еще где. В Буэнос-Айресе у меня два солидных дома, казино с увеселительными заведениями и такими девочками, какие тебе, старик, и не снились, — Озолиньш переходит на ты. От сладких воспоминаний морщины сбегаются в похотливую улыбочку, губы становятся влажными. — А в Мехико у меня крупная строительная фирма, — продолжает он хвастать. — Строим дома, фабрики, офисы и продаем. Весьма прибыльное дело. — Тут Озолиньш понижает голос: — А отец, он пять лет как умер.
— Жалко, настоящий человек был штурмфюрер Зигмунд Озолиньш, снимаю шляпу. На него можно было положиться, вместе прошли мы огонь и воду и медные трубы. — Эглон вздыхает. — Бравый был солдат. — И обращается к гостю: — А что тебя сюда привело? Какие-нибудь дела, а?
— Родина, родина зовет, — уклончиво тянет Озолиньш. — Как же не откликнуться на зов предков? Ведь я настоящий, чистокровный латыш, не то что некоторые здесь у вас, — усмехается Озолиньш.