— Что тебе делать, спрашиваешь? — повторил он вопрос юноши. — Если захочешь, сможешь нам помочь.
— Я? — Ромуальд впился в Стабиньша взглядом. — Сделаю все, что смогу. Скажите только, что делать!
— Делать пока ничего не нужно, — вмешался Ромуальд. — Но попытайтесь рассказать нам все, что знаете. Это важно. Мы можем поговорить в другой комнате. — Розниекс бросил взгляд на секционный стол, где под белой простыней лежала покойная.
— Но я ничего не знаю. Все случилось до того неожиданно, так ужасно…
— Верно. Но часто человек и сам не подозревает, какие важные вещи есть в его, казалось бы, совсем простых показаниях.
Когда они перешли в другую комнату, Розниекс спросил:
— Вы знаете, куда направлялась ваша мать?
Ромуальд присел в столику, подпер подбородок ладонью.
— Она поехала в гости к подруге по работе. У нее вроде бы дача в Пиекрастес, в очень красивом месте.
— Так поздно? — невольно спросил Розниекс и тут же смолк. Вопрос мог показаться неоправданно двусмысленным.
Ромуальд насторожился.
— Да, и правда, странно. Но мать никогда не лгала мне.
— Верю, — Розниекс прошелся по комнате. — Имя, фамилию подруги мать не называла?
— Я не спрашивал.
— Может быть, адрес?
— Нет. Она обещала вернуться на следующий вечер. Я всегда верил ей.
Следователь некоторое время внимательно изучал висевшую на стене анатомическую карту человека, потом повернулся к юноше.
— Вы уже взрослый, Ромуальд. У матери могли быть и свои секреты, которыми ей… Ну, скажем, не хотелось делиться с вами. У вас ведь есть такие секреты?
Ромуальд встрепенулся:
— Нет, это невозможно. Мама не такая. Она не встречалась ни с одним мужчиной.
— Вы относились к матери хотя и с любовью, но все же несколько эгоистически, — Розниекс старался говорить осторожно. — Почему у нее не могло быть и своей личной жизни? Почему она должна была жить только для вас? У вас ведь есть девушка, верно? Как ее зовут?
— Дана.
— Почему же у вашей матери не могло быть кого-то, с кем бы она… ну, дружила?
Ромуальд снова пришел в себя.
— Это разные вещи.
— Разные? Потому, что у нее были обязанности по отношению к вам, а у вас не было? Она же была еще молодой и привлекательной женщиной.
— Н-не знаю… Но друга у нее не было. Я уверен, — в голосе Ромуальда на сей раз, однако, слышалось сомнение.
— Ну, ладно, — сказал Розниекс. — Скажите, это был единственный раз, когда мать проводила где-то день, два или хотя бы вечера? — Он направлял разговор по наиболее безопасной дороге.
— Вечерами иногда ходила с товарищами по работе в кино или театр. А выезжать не выезжала. Только в санаторий, лечиться.
— В санаторий? — повторил Розниекс. — Когда это было в последний раз?
— Прошлой осенью, — осторожно ответил Ромуальд.
— А писем после этого она не получала?
— Получала, — ответил Ромуальд еще осторожнее. — Но я их не читал. Думаю, что они были от подруги, — юноша старался, насколько возможно было, защитить честь матери.
— Письма сохранились?
Ромуальд колебался, но лгать не стал:
— Заперты в столе.
— Почему заперты?
— Это такой ящик — секретный. Мне с раннего детства было запрещено туда лазить.
— Ну, вот, — сказал он, — а вы говорите, что у нее не было секретов.
— Это совсем другое. Я думаю, там у нее спрятано что-то, напоминающее о молодости — письма отца, сувениры. Альбом для стихов, может быть. Говорят, такое бывает у каждой женщины.
— Где ваш отец?
— Не знаю. Я его не помню. Мать разошлась с ним, когда я был еще маленьким. Мы о нем никогда не говорили. Мама считала, что он не заслуживает того, чтобы о нем помнили, — неохотно проговорил Ромуальд и умолк, закрыв лицо ладонями.
— Знаете что, Ромуальд, — словно не заметив этого, сказал Розниекс, — давайте попытаемся все вместе понять, к кому ваша мать поехала в Пиекрастес и какие дела там у нее были. Ни у кого из ее коллег нет дачи в Пиекрастес, это мы проверили.
— Как это нет? — Ромуальд выпрямился. — Не может быть!
— Вот мы и хотим разобраться в ее друзьях и знакомых, с кем она могла там встретиться.
— Ничего не понимаю, — глухо сказал юноша.
— Вы человек умный. Это несчастье может оказаться и случайным: ехал пьяный шофер или юнец, угнавший машину для развлечения. Но все же есть основания подозревать обдуманное преступление. И сразу возникает вопрос: кому было нужно, чтобы ваша мать умерла? Кому она мешала? Мы расследуем дело в двух направлениях: ищем машину, вернее — ее водителя, и одновременно — людей, знавших вашу мать и заинтересованных в ее смерти. И в этом вы можете нам помочь.
— Она была такая добрая! — воскликнул Ромуальд. — Никогда никому не делала зла.
— Верю, — Розниекс подошел к Ромуальду, присел рядом с ним. — Но это еще не значит, что она никому не мешала. Честность, порядочность, желание бороться со злом могут встать поперек дороги негодяям.
— Мама всегда была честной, и меня учила этому. Терпеть не могла неправды. За это… — Ромуальд умолк.
— Что ей за это сделали? — быстро спросил Розниекс.
— Насколько я знаю, были неприятности на работе.
— Вы знаете какие-то факты?
Ромуальд помолчал, как видно, вспоминая.
— Точно я ничего не знаю, — пожал он плечами. — Но однажды слышал разговор…
— Это очень важно. Постарайтесь вспомнить, когда, где и какие разговоры вы слышали и кто разговаривал.
— Мать, взволнованная, сказала, что не может понять, как один-другой может за деньги продать душу дьяволу.
Следователь вынул из внутреннего кармана сложенный поперек бланк протокола и тщательно разгладил его ладонью.
— Попробуйте вспомнить, когда она сказала это.
— Это я слышал не раз, — медленно ответил юноша. — Но однажды… — он снова замолчал.
— Рассказывайте по порядку.
— В тот вечер я поссорился с Даной и вернулся домой рано. Тихо отпер дверь и прошел в свою комнату. Дверь ее комнаты была приоткрыта, у нее был гость. По голосу я узнал Зале — директоршу магазина, где работала мама. Сперва я не вслушивался. Но потом они заговорили громче, директорша сказала, что она не советует поднимать шум, матери это не касается и нечего ей в это дело лезть. Пусть мать зарубит на носу, — так она и сказала, — что в этом деле заинтересованы многие вышестоящие лица, и рикошетом — именно так она сказала — рикошетом все это ударит по матери. И что это — дружеское предупреждение. Мама ответила: «Я не единственная, кому это известно». — «Это пусть будет моя забота. Как-нибудь справлюсь». И Зале выбежала, хлопнув дверью. А мама сама себе с обидой сказала: «Есть же люди! За деньги родного отца с матерью продадут!» Увидела меня и испугалась: «Ты уже дома? Давно пришел?»
Розниекс старался не пропустить ни слова.
— Вы не поинтересовались причиной разговора?
— Я ничего не стал спрашивать. Мама о работе вообще не любила говорить, — сказал Ромуальд охрипшим голосом. Он словно бы сам пытался сейчас заново понять услышанные тогда слова.
— Вы хорошо запомнили этот разговор? — Розниекс продолжал писать.
— Да. Он показался мне необычным и запомнился.
— У вас хорошая память?
— Да. Особенно слуховая.
— Почему вы сразу не рассказали мне об этом разговоре? — спросил следователь, не отрывая глаз от бумаги.
— Не пришло в голову, что он может иметь отношение к этому.
— А теперь подумали так?
На шее Ромуальда набухла жилка, лицо покраснело, даже глаза налились кровью.
— Значит, это директорша! — проговорил он. — Подговорила какого-нибудь подонка…
— Не спешите! — Розниекс пожалел о своих словах. — У нас нет никаких доказательств. Это лишь одно из многих предположений, которые стоит проверить. Успокойтесь, прошу вас, и будем разговаривать дальше.
Ромуальд испытующе посмотрел на него.
— Одно из многих предположений? Сколько же вы думаете возиться с этим делом?
— Пока не найду преступника и не докажу его вину.
— А если не найдете?
— Тогда решу, что не гожусь для этой профессии, и пойду работать официантом в ресторан. Там голова не особенно нужна, были бы руки и ноги, да и заработать можно неплохо.
— Так ли? — Ромуальд невесело усмехнулся. — По-моему, и официанту, чтобы хорошо заработать, надо уметь думать! — и смутившись, он отвернулся.
Розниекс возвратился к теме разговора:
— Вы не помните, когда именно произошел тот случай?
Ромуальд помолчал, вспоминая.
— В конце прошлого месяца. Незадолго до отпуска матери и… поездки.
— Так. А с какого числа начался отпуск?
— С двадцать четвертого сентября.
— Это вторник, кажется?
— Разговор произошел в пятницу вечером, теперь я вспомнил: мы с Даной договорились идти в театр, она опоздала, и я продал билеты. Поэтому мы поссорились. Я помню, Дана сказала: ничего со мной не случилось бы, если бы я первое действие посмотрел с балкона. Она, мол, не могла найти ожерелье, какое подходило бы к голубой блузке, а без него никто на улицу не выходит.
Ромуальд заметно оживился, говорил охотней, понимая, что слова его могут пригодиться. Розниекс не хотел прерывать его.
— Скажите, этот ее отпуск был запланирован заранее?
— Нет. И правда, нет, как я сразу не подумал? — удивился Ромуальд. — Она собиралась в отпуск лишь в конце ноября. Ей обещали путевку в санаторий — и вдруг…
— И так неудачно использовала… В понедельник, уходя на работу, она говорила что-нибудь относительно отпуска?
— Нет. Сказала только в понедельник вечером, что с завтрашнего дня ей дали отпуск на несколько дней. Создалась такая ситуация.
— И еще один вопрос, — продолжал писать Розниекс. — Когда она поехала в Пиекрастес, что у нее было с собой?
— С собой? Ничего. Как всегда.
— Дорожной сумки, например?
— Нет. Она же собиралась назавтра вернуться.
— Вы осмотрели одежду матери и прочие вещи. Ничего не пропало?
— Ничего.
— В тот вечер шел дождь?