Гришин сел на кончик стула, осторожно, пугливо оглядел незнакомцев.
Шота поднялся и демонстративно встал у него за спиной.
— Ну, друг любезный, — начал Милешко как бы мягким, но по сути угрожающим голосом, — расскажи нам, сколько тебе заплатили за то, чтобы ты посадил Овчинникова в камеру к Зиверту?
Гришин моргал глазами.
— Нисколько не заплатили, — как бы непонимающе, простодушно отвечал он.
— Не заливай! — прогремел у него за спиной голос Шота. — Мы тут не шутки шутить пришли! Рассказывай!
В Гришине вдруг взыграло врожденное крестьянское упрямство.
— Никто мне ничего не платил, — стоял он на своем. — Овчинников — хулиган. Он ударил женщину, ругался нецензурными словами в общественном месте, в дискотеке. Я доставил его в участок и посадил в камеру, где было свободное место. Зиверт сидел один.
Шота ему врезал так, что тот мигом полетел со стула. Милешко медленно к нему подошел, взял за руку и поднял. Гришин снова сидел на стуле.
— Лучше говори правду. Все как есть! Из милиции ты все равно вылетишь. Но хотя бы под суд не попадешь. — Милешко говорил спокойно, взвешенно, почти отеческим тоном.
Гришин достал замусоленный носовой платок, вытер слезы, сопли и, всхлипывая, сказал:
— Хороша была женщина, неописуема хороша. Я такой никогда не видел.
— Которая? — уточнил Марис. — Та, которую Овчинников ударил, или какая-то другая?
— Та самая, — кивнув, подтвердил Гришин. — Никогда ее не забуду. Я… я… — запнулся он, — я с ней переспал. — У него блестели глаза от приятных, сладких воспоминаний.
— Когда переспал? До задержания Овчинникова в дискотеке или после? — поинтересовался Марис.
— До задержания. Я не хотел плохо о ней говорить.
— Послушай, Гришин, — подгонял его Милешко. — Расскажи нам все по порядку.
Гришин задумался.
— Она пригласила меня на дамский танец. В воскресенье, когда я был в клубе. — Он рассказывал запинаясь, то и дело с опаской оглядываясь на Шота. — Она очень интересовалась мной, моей жизнью.
— И ты похвастал, что работаешь в милиции, помощником дежурного, — догадливо продолжил за него Милешко.
— Да, сказал, — не стал отрицать Гришин.
— И она попросила тебя оказать ей услугу?
— Нет, не сразу. Мы весь вечер танцевали. Она была ну такая… — Наивные голубые глаза Гришина стали мечтательными.
— Насчет этого — после. Что было потом?
— Потом? После танцев я ее проводил.
— Куда?
— До гостиницы. Она сказала, что не хочет со мной расставаться, но в гостинице после двенадцати не разрешается быть посторонним. Я сказал, что милиционеру можно. Она ответила — не надо этого делать. У меня могут быть неприятности. Тогда я сбегал в отделение, взял дежурную машину и отвез ее к себе домой.
— Дежурную машину? — вспылил Шота. — А если бы надо было ехать на место происшествия?
— Есть и вторая.
— И бензин из нищих фондов вашей милиции?
Гришин понурил голову.
— Это так, между прочим. Рассказывай дальше, — отошел от него Шота.
— Дома все спали. Я провел ее в свою комнату, на второй этаж. У нас свой дом.
— И что?
— Нам было хорошо, очень хорошо. Колоссальная женщина!
— Это нас не интересует, — продолжал допрос Милешко. — Что она сказала?
— Сказала, что специально сюда приехала. С ее дядей случилась беда. Дядя ее вырастил, все ей отдал. Она за дядю очень переживает. Тетя умерла от рака. Дядя с горя стал пить. Ей неизвестно, что он по пьянке натворил, но сидит он у нас. Это судьба, сказала она, что она встретила именно меня.
— Судьба! — не удержался от усмешки Марис.
— Да, она так сказала, — не понял иронии Гришин. — И попросила никого к дяде не сажать, чтобы кто-нибудь его не избил, потому что на трезвую голову он смирный и беспомощный.
— И что еще она попросила?
— Под утро она попросила оказать ей еще одну услугу.
— Какую? — Милешко был весь внимание.
— У дяди очень больное сердце. Она опасается — в тюрьме оно может не выдержать. Он хочет завещать племяннице свое имущество, на всякий случай. Это семейные драгоценности еще с царских времен. Они бывшие дворяне. Драгоценности спрятаны в таком месте, которое знает только один он; тетя тоже знала, но она умерла раньше. Написать нельзя, письмо отнимут. Я ей предложил — я отнесу письмо и передам прямо в руки. Она очень благодарила, но сказала — дядя никому не доверяет, только одному человеку, двоюродному брату, который приехал вместе с ней и тоже живет в гостинице. Он тоже из той самой знатной дворянской семьи, скрывается под чужим именем.
— Грандиозно! — воскликнул Шота. — Только Эрика может сотворить нечто подобное. Ну и баба!
Обернувшись к Шота, Гришин непонимающе моргал глазами.
— Продолжай, продолжай! — подгонял его Милешко.
— Женщина сказала, что не знает, как свести их вместе… Я объяснил ей — нет ничего проще. Надо задержать двоюродного брата за какое-нибудь мелкое нарушение и посадить в ту же камеру. И добавил, что сделаю это с удовольствием. Потом на него наложат штраф и отпустят. Мы вместе выработали план.
— Ты не знал, за что сидит толстый Зиверт?
— Я не интересуюсь, кто за что сидит, мало ли их там!
— Врешь, дружок, знал! В журнале записано. Но ты не мог даме отказать — джентльмен как-никак, а?
— Наверное, тебе тоже посулила какой-нибудь золотой сувенирчик с бриллиантами, ну, скажем, булавку для галстука, на память? А, джентльмен, правда? — не сдержал раздражения Шота.
— Посулила так вскользь, но я отказался, — простодушно признался Гришин.
— Ну-ну, так уж и отказался, — продолжал сердиться Шота. — А как выглядела дама твоего сердца?
— Красавица!
— Красивая она, так ее и называют — Красотка, такая у нее среди блатарей кличка. Воровка-рецидивистка, четыре раза судимая. Сейчас — главарь опасной банды. Ну как?
Круглое лицо Гришина вытянулось, губы дрожали, от удивления и испуга дергались веки.
— Поди сюда, джентльмен, посмотри! — Милешко положил перед ним лист ватмана с только что нарисованным женским портретом.
Лицо Гришина наполнилось кровью.
— Она, это она, — тихо выдохнул он. — Она, Бог ты мой, какой я дурак, меня использовали, чтобы…
— …чтобы убрать одно очень важное звено в большом уголовном деле об особо тяжких и опасных преступлениях. А этого ты знаешь? — Рядом с первым рисунком Милешко положил другой.
— Это… двоюродный брат это, кузин, как она сказала, — запинался Гришин.
— Кузин-бензин, — передразнил Шота. — Особо опасный рецидивист, убийца и грабитель. По кличке Маленький кот — Петров.
— Я… я уйду из милиции, — бормотал Гришин. — Мне, такому, нельзя больше работать. Я хотел учиться на следователя, но теперь вижу — не гожусь.
— Что будем делать с джентльменом, который надеялся попасть в дворянскую семью и отхватить титул лорда? — не мог удержаться от смеха Шота.
Гришин стоял бледный, повесив голову.
— Пусть живет, — немного погодя изрек Марис. — За одного битого двух небитых дают. Это будет ему урок на всю жизнь. Пусть работает и станет следователем, он теперь ух какой злой будет на преступников.
— Иди работай, болван этакий! — добродушно прикрикнул на него Милешко. — Профессионально сыгран спектакль, ничего не скажешь! И постановщик, и режиссер умелый, — с улыбкой заключил майор Милешко. — Куца там Остапу Бендеру до вашей Эрики-Красотки!
— Да, в ней умер талант актрисы, — добавил Шота.
— А мы остались ни с чем. — Марис печально собрал бумаги.
— Не скажи, — Шота был настроен оптимистично, — не скажи! Мы едем домой все же не с пустыми руками.
Глава тридцать пятаяАРЕСТ МАРИСА СПРОГИСА
Полковник Стабиньш поднимался по лестнице, про себя что-то напевая. От него только что вышел капитан Шота Брегвадзе, который подробно доложил о результатах командировки в городок Бабуричи Минской области, рассказал, как все это было. По дороге Стабиньш предавался размышлениям. «Безусловно жалко, что Бегемот-Штангист-Роберт Зиверт угодил на тот свет. Если бы удалось его арестовать, он мог бы многое дать для прояснения дела. Но как знать — мог бы и замкнуться. По характеристике судя, он тупой, упрямый и с логикой не в ладах. Зато теперь отчетливо проявились очень значительные фигуры: Эрика Пигачева — Красотка и Петр Петров — Маленький кот. Остается их взять. Сделать это будет, конечно, нелегко, но возьмем! Доказательств против Петрова теперь целый воз. Три убийства. Ему грозит вышка, он захочет спастись от пули и попробует прикинуться маленьким человеком, исполнителем чужих приказов. Старый, затасканный прием, однако порой срабатывает. Он все карты выложит на стол, всех выдаст с головой, вместе с их малиной, их логовом. Остается лишь подготовить и провести операцию задержания и поставить в деле точку. Остальное — дело техники: в ходе следствия закрепить добытый материал…»
В глубине души Улдис Стабиньш уже предвкушал радость победы. Он вспомнил: кто-то из коллег сказал, что после успешно завершенной работы оперативник чувствует себя как после встречи с желанной женщиной, которую он терпеливо ждал и наконец дождался. Теперь надо повидаться с Валдисом Розниексом, чтобы вместе подумать и разработать план заключительного этапа. Видимо, Розниекс уже в курсе дела. Марис, наверно, все рассказал.
Между вторым и третьим этажом Стабиньш вдруг ухватился за перила и остановился. Лицо у него стало серое. Сунув другую руку в карман, он нашарил флакончик с лекарством, бросил таблетку в рот и еще немного постоял. «Чертовщина какая-то! — сердился он. — Старый конь, уже не тяну. Загнанных лошадей пристреливают, не правда ли? — вспомнилось ему выражение. Откуда оно? А, был такой фильм. Неужто и правда на пенсию? Что же я буду делать на пенсии — при моем беспокойном характере? Рыбачить, ходить по грибы. Такая старая кляча — кому я нужен? Жены у меня нет, детей, внуков, которым я читал бы сказки, тоже нет. Придется к Андрису, сыну Валдиса, идти в няньки