Однажды его окружила ватага подростков.
— Что делаешь? — спросил главарь. — Эй, смотрите — он, оказывается, рису-у-ет!
Подростки жестоко обошлись с ним — сильно избили, отняли краски и мольберт, но главное — сломали Юре правую руку.
— Теперь ты будешь таким же, как и мы, — издевался главарь, — и пойдешь с нами.
От боли и отчаяния Юрий чуть не лишился рассудка, однако подчинился грубой силе. При первой же облаве взяли всю банду, в том числе и Юрия. Осудили за грабеж, в котором он фактически не принимал участия, а просто находился рядом. Дали три года и отправили в колонию для перевоспитания малолетних. Отягчающими вину обстоятельствами были признаны бродяжничество Юрия, а также то, что он нигде не работал и не учился, словом, вел паразитический образ жизни. Хорошей или хотя бы формальной характеристики он представить не мог, а его прежней жизнью никто не интересовался. В колонии Юрий прошел хорошую школу.
Когда он возвратился домой, мать искренне обрадовалась. Юрий про себя отметил, что она поседела и выглядела очень усталой, а глаза перестали лукаво искриться. Отчим же мрачно посмотрел и пробурчал: «Ну что, вернулся, субчик?» Теперь он был уже в отставке. На следующий же день состоялся неприятный разговор о будущем Юрия. Отчим настаивал на том, чтобы Юрий шел служить в армию. Юрий отвечал, что из-за судимости его туда не возьмут. Отчим заявил, что берется все уладить. А сейчас, сказал он, в министерстве внутренних дел очень нужны люди для специальной службы — в ОМОНе. Мать смотрела на сына грустными глазами и ничего не говорила. Но Юре повезло — не прошел медкомиссию. После перелома правая рука срослась плохо, да и нервы барахлили. Юрий устраивался на работу то в одно, то в другое, то в третье место, но нигде подолгу не задерживался — везде конфликтовал с начальством. Он стал упрямым и несдержанным, не желал никому подчиняться.
Работая на заводе, Юрий встретил Элизу — простую, сердечную и отзывчивую девушку. Он рассказал ей о своей жизни все. Элиза его поняла, и они решили пожениться. У Элизы была своя комнатка, где они могли бы жить, ведь они любили друг друга.
Когда отчим узнал о планах Юрия, устроил скандал: кричал, что такая простая работница не должна войти в их семью, и уж он, отчим, никогда такого не допустит. Он напялил свой парадный мундир и вылетел из дома, хлопнув дверью. Что он наговорил Элизе, Юрий так никогда и не узнал. На другой день вечером Элиза позвонила, извинилась и грустно сказала, что отец прав — они действительно не пара. В тот же вечер Юрий ушел из дома. Найти Элизу он не смог — она уехала. Через пару дней, когда семья была на даче, Юрий основательно обчистил квартиру и оставил записку с приветом отчиму. Тот без промедлений заявил в милицию, но Юрий в тот же день пришел в милицию сам…
На суде отчим бил себя в грудь кулаком и божился, что сделал все, чтобы наставить Юрия на путь истинный, потратил на него немало здоровья, времени и сил, но все было напрасно. Мать же все время плакала и не проронила ни слова.
Суд присудил пять лет тюрьмы усиленного режима — как повторно осужденному.
С Томом — Владиславом Стрижельским — Юрий познакомился в колонии. Том был красивый, плотного телосложения молодой человек, старше Юрия и физически сильнее. Он умел постоять за себя. В одной из драк он одолел главаря и занял его место. Юрий Тому понравился, и он взял его под свое покровительство. Они стали друзьями. Том всегда защищал Юрия от других зеков. Он обучил Юрия приемам самообороны, показал, как обращаться с ножом, веревкой. «Я тебе не мама, а ты не младенец. Давай топай сам. Ножками, ножками», — обычно приговаривал Том. Тому нравились картины и деревянные скульптурки, которые Юрий делал в колонии. Некоторые они подарили администрации и врачу, после чего жизнь обоих заметно улучшилась. Остальное Том умело сплавлял за пределы зоны. На вырученные деньги они регулярно получали передачи с воли — как легальные, так и нелегальные.
Когда Юрий последний раз вышел из тюрьмы, он сразу разыскал Тома. Больше идти ему было некуда. А Том в воровской среде был авторитетом. Юрия он принял с радостью.
Алина выслушала рассказ Юрия внимательно, ни разу не прервав, и лишь когда он закончил, тихо спросила:
— А не хочешь ли ты раз и навсегда избавиться от этого? Я же вижу, как это мучает тебя.
— Хочу, но не так-то это просто.
Алина не стала больше ни о чем расспрашивать.
Оба они сидели на кровати. Алина придвинулась к Юрию поближе и молча взяла его руку в свою. Глаза их встретились, губы тоже. Поцелуй получился долгим и нежным.
— Я люблю тебя, Юрий, очень люблю, — призналась Алина. — И буду любить всю жизнь — где бы ты ни был, живого или мертвого.
— И я тебя, — неожиданно для самого себя сказал Юрий и тут же испугался собственных слов.
Алина медленно поднялась.
— Где я могу помыться? — спросила она.
Юрий странно смотрел на нее.
— Внизу под лестницей… туалет… — заикаясь сказал он, — туалет и водопровод. Только тихо!
Когда Алина вернулась, Юрий, ссутулившись, продолжал сидеть на кровати.
— Отвернись, не смотри, — застенчиво, но просто сказала Алина, быстро сбросила с себя одежду и залезла под одеяло.
Юрий немного постоял и вышел из комнаты.
Алина ждала его долго, но он так и не пришел. Она волновалась и не могла уснуть. А Юрий всю ночь просидел в саду на скамейке. Вернулся в комнату с первыми петухами.
— Одевайся, Алина, — тихо отворив дверь, прошептал он. — Пойдем! Уже начали ходить поезда. — Он отвернулся к стене, чтобы не смотреть, как одевается Алина.
Алина быстро оделась, подошла к нему и обняла его сзади, потом повернула лицом к себе и нежно поцеловала. Юрий взял ее под руку, и оба вышли на улицу.
Глава сорок шестая ТЕЛЬ-АВИВ
Эта часть Тель-Авива, расположенная в самом центре, похожа на цветную мозаику. К современным песочного цвета зданиям с лоджиями, сплошь увитыми лианами, примыкает широкая и гладкая как зеркало улица, по которой плотной лентой в обе стороны течет река разномастных машин. Улицу посередине разрезает аллея с раскидистыми пальмами и белыми столбиками-светильниками. Еще шире улицы — площадка, выложенная разноцветным мрамором, бассейнчиками и светильниками, висящими над белоснежными столиками и стульчиками.
По-летнему одетые мужчины, женщины и дети, кто босиком, кто в легкой обуви, прогуливаются, сидят за столиками, едят мороженое и потягивают соки и напитки. Сразу за площадкой — пляж с яркими раздевалками и навесами. Он полукругом опоясывает средиземноморский залив. На пляже много народу. Одни жарятся на солнышке, другие купаются в море. И хотя уже осень, купальный сезон в полном разгаре. Вокруг стоит жара.
Море спокойное, нежное и голубое. И такое же небо над головой. Да еще глаза майора «Моссада» Цви Левенсона. У него светлые брови и волосы льняного цвета над широким и загорелым лбом. Майор Левенсон — стройный и спортивный молодой человек с приятным лицом и изящными манерами. На еврея он совсем не похож, скорее — на англичанина. Капитан Эшколи — полная его противоположность: черноволосый и коричневый от загара, с довольно типичным еврейским лицом — сидит за столиком с Левенсоном. Под тонкой рубашкой с короткими рукавами выпирают словно свитые из толстых веревок мускулы. Потягивая через соломинку сок, они задумчиво смотрят в морскую даль.
Первым нарушил молчание Левенсон.
— Скоро пора, — сказал он, глянув на массивные наручные часы. — Старик не терпит, когда опаздывают.
В темных глазах Эшколи вспыхнули искорки иронии.
— Не терпит, говоришь, наш Рыжик? А я, например, не терплю, когда меня чересчур часто вызывают на ковер. О чем будет разговор?
— Все о том же.
— О ракетах? Мы ему их и так уже принесли на подносе. Чего ему еще надо?
— Он хочет лично допросить эту акулу Абдуллу, причем по всем статьям. Он хочет добиться, чтобы Абдулла сам ему рассказал, кто переправил ракеты и кто сопровождал…
— Но ведь мы это знаем! — сердится Эшколи.
— Ты рассуждаешь как ребенок. Любишь поиграть как кошка с мышкой — поймать, отпустить, потом снова поймать. А кто вместо тебя доказательства будет собирать?
— Наш Рыжик! Ему ой как нравится канцелярская возня с бумагами!
— Нравится или не нравится, но и эту работу кто-то должен делать. А у тебя, как у задиристого петуха, одни драки на уме. Супермен нашелся!
Оба поднялись из-за столика, сели в темно-красный «ситроэн» и поехали.
Кабинет полковника Либмана обставлен по-спартански. Здесь только необходимое для работы и ничего лишнего. Письменный стол, стулья, круглый столик для чаепития и мягкие стулья вокруг него. Остальное — компьютеры, видеотехника, связь и многое другое.
Когда Левенсон и Эшколи ввалились в кабинет, полковник многозначительно глянул на часы, но ничего не сказал. Эти двое — настоящая опора его отдела, поэтому полковнику не хочется с ними ссориться, хотя это уже случалось. Полковник Либман — ветеран двух войн, удостоен высших наград страны. Но характер у него не из лучших — неуживчивый. Однако оба приятеля не очень-то и терпят особенности характера своего начальника.
— Ну, что нового, господин полковник? — фамильярно спрашивает Эшколи, усевшись на стул возле письменного стола. Левенсон вальяжно уселся в кресло рядом с круглым столиком.
Полковник Либман — небольшого роста коренастый человек в годах. У него грубое, но энергичное, как у биндюжника, лицо, сплошь усеянное веснушками, огненно-красные, коротко подстриженные волосы и седые виски, мясистый нос над толстыми губами, всегда стянутыми ухмылкой превосходства.
— Давайте поговорим, мальчики, с этим нашим террористом, — медленно протянул он, притушил сигарету в пепельнице и тут же, закурив другую, нажал на кнопку звонка под столешницей.
Эшколи, переглянувшись с Левенсоном, подмигнул левым глазом.
Вошел стройный араб — палестинец — с высоко поднятой головой. Оливковое лицо и темные глаза выражают гнев. Войдя в помещение, он стальным голосом, словно шейх, тут же потребовал снять с него