– Я тебе не изменяла.
– Ты мне изменила! Ты вышла замуж.
– Потому что ты уехал. И не появлялся. Тебя годы где-то носило, Вилли Ригель.
– Ты прекрасно знала, где я и что со мной. Не было дня там, в той кемеровской дыре, чтобы я о тебе не думал! Я тебе звонил, мейлы слал! А ты думала обо мне? Ты могла приехать. Но ты не приехала. Ты меня бросила тогда. И бросила сейчас. Нашла предлог. Растоптала все! Свободы захотела? Так ты ее не получишь. Я тебе клянусь в этом.
– Еще на мече поклянись, как крестоносец. – Лиза Оболенская улыбнулась ему.
– Уходи отсюда.
Что-то хрустнуло у него в кулаке. Лиза Оболенская глянула – он все сильнее стискивал кулак, и по запястью у него текла кровь.
– Ты что опять творишь? Что там у тебя? Разожми пальцы… Ты поранился… Да разожми ты пальцы, покажи мне!
Она схватила его за руку, пытаясь разжать кулак. На миг она оказалась так близко, что ее рыжие локоны…
Вилли Ригель окунулся в этот рыжий пожар, вдохнул аромат ее духов.
– И детей ты от меня никогда не хотела. Таблетки свои пила каждый раз…Ты ничего не хотела… ничего… а я… fur dich sterben[10].
Лиза Оболенская наконец разжала его пальцы.
На ладони – шар из толстой пластмассы, тот самый, в который, будто в палантир, запаяна ее школьная фотография. Толстый пластик треснул, словно яичная скорлупа. И осколки – пусть и не стекло, но все же с острыми краями – глубоко впились в его ладонь.
– Не трогай меня! – Он вырвал у нее руку.
Осколки шарика полетели на стол, на документы, пачкая их кровью.
А он схватил ее окровавленной рукой за подбородок, снизу, сжал.
– Уходи… уходи сейчас… пока я дверь на ключ не запер…dich vergewaltigen…
– Что ты несешь? – Она сама резко вырвалась от него.
– Liebe machen Mein Diamant… Лизка, уходи быстро!.. dich vergewaltigen… изнасилую здесь сейчас… Сделаю тебе ребенка – и никуда ты от меня уже не денешься!
Он снова схватил ее окровавленной рукой – за горло. И сразу отпустил.
– Уходи! Убирайся!
Лиза Оболенская вылетела из кабинета. Пошла быстро, очень быстро по коридору. Каблучки – тук-тук, тук-тук…
Герда, Гектор Борщов, Катя – все в отделе слышали крик Вилли Ригеля: «Убирайся!»
Лиза Оболенская не глядела ни на кого. Ее зеленый топ под пиджаком в пятнах крови. И на щеках, на подбородке – кровь. Она бросила через плечо дежурному Ухову, который потрясенно созерцал всю эту картину:
– Семен Семенович, я в порядке. Это он себя поранил. Найдите ему аптечку.
– Что ж вы делаете? – воскликнул Ухов. – Вы зачем пришли, а? Мало вам свадьбы?! Доконать его хотите? Совсем сгубить? Вон отсюда! Явитесь снова – я вас сам под конвоем выдворю!
– Вы только о нем и печетесь все! – крикнула Лиза Оболенская. – А обо мне хоть кто-то из вас подумал?
Кажется, она расплакалась. Но Катя не была тогда в этом уверена. Лиза Оболенская хлопнула дверью отдела полиции.
– А говорят – любовь мир спасет, даже если все кругом полетит к чертям, – хмыкнул Гектор Борщов. – Сказки Венского леса.
Глава 21Пропавший ребенок
– Интересно, видел ее кто-то такой сейчас? А то сфоткают и на «ютьюб» сразу выложат, – продолжил Гектор Борщов и передразнил писклявым заполошным голосом: – Караул! Полный полицейский беспредел! Адвокат лидера мусорных протестов покидает отдел полиции с окровавленным лицом! Позор сатрапам! Усатый нянь наш побежал, побежал, побежал к своему германскому чаду слезы вытирать, сажать на горшок…
Мимо Борщова и Кати промчался дежурный Ухов – стремглав, с аптечкой в руках.
Катя выждала достаточно времени, а затем сама тихонько постучала в кабинет начальника отдела полиции. Вилли Ригель с перевязанной рукой – за столом. И с маниакальной аккуратностью наводит на столе идеальный порядок, раскладывает бумаги.
– Только хуже сделали, – объявила Катя. – Зачем было так орать? Она же сама к вам пришла, Вилли! Она, как и вы, страдает. И она тоже без вас не может.
– Она без меня прекрасно обходится. И она меня не любит. Никогда не любила. Я после Омской полицейской школы откомандирован был в Анжеро-Судженск… почти Рио-де-Жанейро, да? Все думал… надеялся… ждал все… мечтал… звонил ей, мейлы слал каждый день… Этот Судженск, Кемерово – там шахты уже почти все позакрывались, шахтеры подались в бандиты, в братки… Один чистый спирт, разборки, стволы и Дом физкультурника. Я вечерами в свободное от дежурств время – на ринге… Эти, братва, полны надежд – хоть на ринге, но отметелить мента. Сначала честно один на один, а потом стенка против фрица… Чтобы дух из меня выбить, замочить. Так я там натренировался с ними – на всю жизнь опыт выживания. Ну вот и приехала бы она ко мне туда, в Анжеро-Судженск шахтерский, в этот ад, если бы любила. Как в ее книжках герои, про которых она сейчас пишет: настоящая любовь, верность… Приехала бы ко мне, вышла за меня. Нет, она нашла себе делягу с деньгами и выскочила замуж. За границей путешествовала, зажигала. Я чуть умом не тронулся, бросил все, чудом каким-то перевелся в Главк, прямо на свадьбу ее приехал. Она же от меня сейчас убежала со свадьбы, значит, и тогда могла – с той свадьбы ко мне уйти. Если бы любила… Нет, она ко мне не ушла. Жила с этим своим… спала с ним… Его семь лет не бросала. А меня бросила, отшвырнула, как тряпку. Я ей не нужен. Она хочет лишь успеха, известности и свободы. Писательница! Я ее хотел из сердца вырвать раз и навсегда… Я пытался. Но я не могу. Это значит, надо само сердце из груди вырвать.
– Вилли, вы насчет Лизы не правы, – ответила Катя, хотя снова не была уверена, так ли это. – Надо взять себя в руки. Не поддаваться эмоциям, отчаянию. У нас дело об убийстве, Вилли! Очень непростое дело. И оно все больше запутывается. Вилли, мы без вас сейчас никак. Мы не справимся с этим делом без вас.
– Все. Понял. Конец излияниям. Сказал же вам – непробиваем, как танк. Я чашу страсти осушил всю до последнего глотка… Она несет, как чашка чаю, отраду теплую кишкам.
– У Гейне не так. «Она как пунш из коньяка нас горячит, лишая сил»… Вилли, мы это дело без вас не раскроем, не осилим. Так что вы, пожалуйста, соберитесь. Вы мне ничего не сказали о пропавшем ребенке Герды Засулич. Почему? Мы сейчас поступим так: я вам сообщу, что мне поведала Кабанова насчет Гектора Борщова и что я узнала от Герды и Лизы сегодня утром о Петре Кабанове. Вы за это время придете в себя, успокоитесь и потом расскажете мне все об истории с пропажей ребенка.
И Катя выложила все без утайки, внимательно следя за выражением его лица. Она не торопилась. Закончила.
– Теперь, по крайней мере, ясно, почему братья поссорились и подрались в ресторане. Если Лесику Кабанову стало известно, что его младший брат тайком финансирует митинги и палаточный лагерь против завода, то иной реакции и быть не могло, – подвела итог Катя.
– Да, возможно, причина в этом, – ответил Вилли. – Хотя младший-то сам начал, первый брата ударил, если вы помните. А по поводу клоуна из 66-го отдела я вам так скажу…
– Вилли, что бы нам Кабанова сейчас о Борщове ни говорила и что бы мы сами о нем ни думали, он тоже нам нужен. Необходим. Потому что у него такие возможности, которых нет у нас. Он нам пока полезен. Можно, я его сейчас позову? Обстоятельства похищения ребенка Герды Засулич надо обсуждать с ним вместе.
Вилли Ригель пожал широкими плечами – как хотите. И Катя открыла дверь и позвала Гектора Борщова – тот стоял с Уховым, они о чем-то тихо судачили.
Борщов появился с кружкой черного кофе.
– На, выпей. – Он поставил кружку на стол перед Ригелем. – Усатый нянь тебе сварил.
– Так что насчет похищения ребенка, когда это было? – спросила Катя.
– На третий день после того, как у полигона построили палаточный лагерь, – ответил Вилли Ригель. – Герда прибежала сюда, в отдел, днем, в половине второго. В истерике, в слезах. На соседней улице – частный детский садик, развивающий, как они это называют. Она сказала – дважды в неделю водила свою четырехлетнюю дочку Ирочку туда на занятия с десяти до часу дня. Лепка, рисование, французский язык. Когда она пришла за дочкой, ребятишки из группы малышей гуляли на детской площадке с воспитателем. И девочки среди них не было. Я сразу с нашими рванул в этот садик. Воспитательница в шоке – говорит, Ирочка только что была! Потом, видно, эта клуша-воспитательница отвлеклась. И все – нет ребенка. Пропал.
– И что дальше?
– Я всех наших поднял по тревоге. Весь прилегающий к садику район прочесали, всех опросили – прохожих, торговцев из окрестных магазинов, водителей. Ноль информации. Никто ничего не видел, не слышал. Герда плакала, все звонила кому-то. Сейчас говорит – якобы соратникам. Потом сюда в отдел приехал Фима Кляпов. Она на него начала кричать. Просто орала в истерике. Я не понял сначала, что там между ними – она ему: «Так вы лояльности от меня добиваетесь? Таким способом решили приз себе забрать? Бандит! Негодяй! Мерзавец! Где мой ребенок? Что вы сделали с моей дочкой? Отдайте мне моего ребенка!» – и по лицу его ударила. Он побелел весь. Кричит ей: «Да что вы такое говорите, Герда?» Она ему опять: «Что вы сделали с моим ребенком? Где моя дочь?!» Я Фиму в сторону отвел – говорю ему: «Слушай, я не знаю, что там у вас с ней, какие страсти между вами, какие отношения. Но ребенок – это очень серьезно. Ты чего делаешь, а?» А он мне: «Майор, ты за кого меня принимаешь? Типа, я за нее на куски любого порву, а ты меня в похищении ее ребенка обвиняешь?»
– А откуда Кляпов узнал о пропаже девочки? – спросила Катя.
– Я думаю, ему его тролли позвонили сразу – Эпштейн с Аристархом. Они в отделе крутились, как всегда. Он и примчался.
– Вы так считаете? Они ему сказали, или ему уже это было как-то и так известно?
На это Катино замечание Гектор Борщов усмехнулся краем губ, но промолчал. Слушал.
– Кляпов уехал из отдела. Я его задержать не мог, оснований никаких. Мы стали улицу за улицей прочесывать. У экологического комитета начали собираться сторонники Герды. Обстановка постепенно накалялась. Не знаю, во что бы это вылилось, в какие беспорядки. Но внезапно… Патрульные мне позвонили – проезжали мимо автобусной остановки на улице Келдыша, это на окраине, почти у федеральной трассы. Девочка сидела на скамейке на автобусной остановке. Жива-здорова, цела-невредима. Это было в половине седьмого вечера. Она отсутствовала пять с половиной часов. Когда ее сюда привезли, я ее на руки взял. – Вилли Ригель помолчал. – Она не плакала и напуганной не была. Сонная такая, все глазки терла, зевала. Я ее спрашиваю: «Ирочка, что случилось? Где ты была?» Она мне: «На машинке каталась». Я ее – «На какой машинке?» Она – «Не знаю». Я ее спрашиваю: «Кто тебя увел из садика?» Она – «Дядя в форме». «В какой форме?» Она – «В пятнышках такая». «В камуфляже?» – «Ну да, в пятнышках…» Четыре года – какой из нее свидетель? Ее высадили из машины на той остановке. Мы с Гердой ее повезли в больницу. Там девочку осмотрели. Никаких травм, никаких повреждений. Сделали ей анализ. В крови обнаружен наркотик. Ей его дали или вкололи, и это вызвало сон или забытье.