– Я воров не боюсь. Я с ворами в законе в Сочи гуляла. В Сочи на три ночи… Знаете, приезжают такие расписные братки оторваться. Они все сплошь меломаны, музыкой себя ублажать любят. Аллегрову слушать надоело, теперь опера в моде – Беллини… Норма…
Покидая бывшую дачу – разведшколу Мосдачтреста со всеми ее призраками и загадками, Катя думала – ну, нет, а вот эта беседа как раз и не бесполезна. Кое-что интересное мы все же узнали.
И дальнейшие события лишь подкрепили ее уверенность.
В машине Гектор Борщов снова отправил мейл в мессенджер. И Катю о результатах «женского разговора» тактично не расспрашивал. Опять был на удивление тих и серьезен!
На выезде из Малаховки он остановился возле автобусной остановки.
– Автобус на Староказарменск. Они здесь часто ходят. Доедете. Извините, что так грубо. Но у меня обстоятельства внезапно изменились. Я должен срочно уехать по делу.
Катя молча вылезла из «Гелендвагена». Смотрела, как тот разворачивается, направляясь в сторону, противоположную от Староказарменска. В сторону старой доброй Малаховки. Назад.
По крайней мере, искать долго не пришлось, – в душе Катя почти ликовала. – Ясно как день, кто любовник прекрасной Ульяны. Поэтому чье-то эротическое белье его больше не интересует. Здесь у него все намного круче и куда серьезнее.
Глава 23Mein Diamant. Побратимы
Лиза Оболенская глядела на себя в зеркало в ванной, медленно стирая кровь Вальтера Ригеля со своего лица. Провела языком по губам – этот привкус. Только не плакать. Они все там, в отделе полиции, наверное, ждали от нее истерики, слез. Не дождутся.
А кровь – это не впервые…
Та ночь, почти накануне их свадьбы, когда Вилли Ригель приехал к ней после разгона митинга… Поздно, уже после полуночи.
Из-за того, что она весь день провела в Мосгорсуде, Лиза Оболенская на общегородской митинг против мусорозавода не ходила. Только поэтому. А так бы пошла непременно. Вернувшись в Староказарменск, она сразу подключилась как адвокат к попыткам освобождения задержанных. Привезла домой Герду, которую полицейские одной из первых задержали на митинге, но посадить под арест не имели права, так как та имела малолетнего ребенка на иждивении.
Звонок в дверь. Лиза открыла – Вилли Ригель на пороге. В черной форме, в бронежилете, в щитках. Как воевал, так и явился к невесте, даже не переоделся. Только шлем снял.
– Лизочка. – Он как всегда сразу хотел ее обнять.
Лиза повернулась к нему спиной, пошла на кухню, где готовила ему ужин. Резала овощи на доске острым ножом. Смотрела, как он снимает с себя полицейскую амуницию, стягивает через голову пропотевшую форменную рубашку.
– Доволен собой, Вилли Ригель?
– Лизбет, Лизочка. – Он стоял перед ней такой большой и сильный. Весь накачанный. Виноватый? Нет. Но и не довольный собой. Печальный.
– Славно вы сегодня потрудились на городской площади. – Лиза усмехнулась. – Великолепные результаты работы, отличные служебные показатели. Полные автозаки студентов, женщин, пенсионеров. Набитые битком жителями нашего славного города.
– Лиза, не надо так говорить.
– А как мне еще про это говорить? Может, как в комментах в интернете про митинг пишут? Знаешь, как тебя теперь в городе называют все?
– Пусть зовут как угодно. Я делал, что должен. Я не допущу здесь столкновений, гражданского противостояния.
– Нет никакого противостояния, Вилли Ригель. Весь город против завода. Хотят, чтобы воздух не отравляли, чтобы дети не болели. Ты так детей жаждешь, а ведь им здесь жить.
– Я наших с тобой детей хочу… наших, Mein Diamant.
Он назвал ее, как звал лишь в постели на пике страсти – Мой Алмаз, Моя Драгоценность.
– Марш в душ, – велела Лиза сухо. – От тебя так и разит полицейской казармой, служебным рвением и тестостероном.
Он ушел в душ. Лиза резала овощи, стучала ножом по доске. Слушала, как шумит вода в ванной. Отложила нож, овощи – в салатник, полила оливковым маслом. Вилли Ригель вышел из ванной голый, в одном полотенце низко на бедрах.
– Иди ужинать.
– Лиза, иди ко мне.
– Иди ужинать, – повторила она.
– Спасибо, я не голоден.
Он взял нож со стола. Сжал в руке – жест профессиональный – и нанес себе порез на груди. Кровь потекла.
– Прекрати! – закричала Лиза. – Положи нож!
Но он полоснул себя снова по груди.
– Безумный Вилли Ригель. – Она бросилась к нему и сама отняла у него нож. – Ой, кровь! Где перекись, где йод, пластырь?!
– Ты не хочешь меня. Отвергаешь. Гонишь. Я разум от этого теряю. Когда здесь болит… – Он коснулся сердца.
– Безумный, безумный… дурак несчастный. – Лиза тащила его за собой в спальню.
Отодвинула дверь встроенного шкафа-купе. Аптечка – на полке в плетеной корзиночке. Лиза выхватила пластырь, перекись водорода, ватные диски. Повернулась к нему.
Полотенце его упало на пол.
– И в школе себя постоянно лезвием полосовал. – Лиза заставила его сесть на кровать. Смочила ватный диск перекисью, начала останавливать кровь. – Полоумный Вилли Ригель.
– Помнишь, как меня в школе звали? Фриц недорезанный. Фашист. Гестапо.
– А ты из-за этого постоянно дрался. И лезвием себя резал.
– А ты меня жалела… всегда была на моей стороне… моя разбитая рожа в синяках… И ты как добрый ангел.
В следующее мгновение она уже в кольце его рук.
– Пусти! Надо раны промыть.
Она обработала порезы, заклеила пластырем. Вилли Ригель поцеловал ее плечо сквозь белую домашнюю рубашку. Поцеловал ее в шею. Забрал ее руку в свою и положил себе на бедро.
На мгновение они замерли.
– Знаешь сказку про Тристана и Изольду, – шепнул он, весь отдаваясь ее ласке. – Влюбились, но ей честь и гордость ему дать не позволяли. Меч клали между собой в постель… В Померании по-другому об этом рассказывали. Они не спали, они кровью побратались.
Он отпустил ее.
– А ты, Mein Diamant…
– Что, Вилли Ригель?
– Ты бы хотела так, как они?
– Что?
– Чтобы и мы с тобой побратались кровью. Это мощно, это до смерти. Чтобы уже никто и ничто между нами не стояло.
Она смотрела на него.
– А как это делается?
– Просто. Хочешь прямо сейчас?
– Вилли, я…
– Высшая степень доверия… надо ранить друг друга. – Он резким рывком отодрал пластырь с порезов, но кровь не пошла. – Ударь меня сюда.
– С ума сошел?
Он поймал ее руку, сжал, притянул к себе.
– Это не страшно, Лизбет. – Ее рукой в своем кулаке сильно ударил себя по ране. И опять потекла кровь.
– Надо острое найти, – прошептала Лиза. Повернулась к шкафу.
В углу на вешалке – свадебное платье в чехле. Рядом нарядные коктейльные платья из бутика Bosco, чтобы менять наряды на свадьбе, зажигать в ночном клубе. Этикетки приколоты изящными булавками. Лиза отстегнула одну булавку и протянула Вилли Ригелю. Рубашка ее упала на пол.
Он взял булавку, обнял Лизу одной рукой, поцеловал в губы так, что она сразу забыла обо всем, очень осторожно уколол булавкой под левую грудь. Маленькая ранка, капельки крови. В следующий миг он прижал ее к себе так, что у нее перехватило дыхание, притиснул к груди, целуя в губы, смешивая с ней свою кровь. Опрокинул на кровать, целуя ее всю. И грудь – маленькую кровоточащую ранку, пробуя ее кровь на вкус.
– А теперь ты, Лизбет… ну же, давай… немного вампирства…
Она приникла губами к порезу на его груди. Он тяжело дышал.
– До смерти теперь мы… до самого auf Wiedersehen… – Он все прижимал ее голову к своей груди. – Мы с тобой побратались, Mein Diamant… Это даже не спать вместе… это вместе умереть и воскреснуть…
– Может, и свадьба теперь ни к чему, Вилли Ригель?
– Послезавтра ты станешь моей женой, мой Побратим. Все к твоим ногам брошу. Все сделаю, что пожелаешь.
– У меня как раз есть одно желание, мой Побратим. – Лиза приподнялась на локте, заглядывая ему в глаза.
– Все, что угодно.
– Я хочу, чтобы ты их отпустил.
– Кого? – спросил он.
– Всех задержанных сегодня на митинге.
Он тоже приподнялся на постели.
– Лиза, о чем ты?
– Я хочу, чтобы ты всех отпустил, – повторила Лиза. – Этого я желаю. И требую.
– Нет.
– Нет?
– Лиза, я не могу.
– Почему?
– Потому что есть такие вещи, как присяга, приказ.
– Есть еще человечность и сердце… сердце в груди, Вилли Ригель. Вот здесь, под порезом.
– Мое сердце принадлежит тебе. Там нет места ничему другому.
– Даже состраданию и справедливости? – спросила Лиза. – Так ты их выпустишь из-под ареста?
– Я не могу этого сделать.
– Жест свободы, Вилли Ригель. Бунт. Этот твой жест запомнят надолго! Ну?
– Нет.
– Боишься, что тебя уволят? Выгонят из полиции? А может, я именно этого и хочу? Чтобы ты бросил все это к черту. Сделай это ради меня. Перед нашей свадьбой. Такой прекрасный великий жест! Отпусти их всех. Сам.
– Я не могу, Лизбет.
– Значит, ты трус, Вилли Ригель? Так боишься окрика начальства?
– Нет, не боюсь. Этого я не боюсь.
– А чего ты боишься, Вилли Ригель?
– Бесчестья.
– А тебя и так уже в городе позорят – прозвище дали вон: Сорок Бочек Арестантов.
– Мне на прозвища плевать.
– А мне не плевать, Вилли Ригель. Значит, ты не исполнишь мое желание, Побратим, как обещал?
– Любое другое, Лиза, но не это.
– Тогда к чему вся эта твоя трагикомедия, Вилли Ригель?
– Трагикомедия?!
– Братание по крови, такой пафос, весь этот языческий обряд. – Лиза высвободилась из его объятий, потому что он снова хотел привлечь ее к себе. – Встань и приклей себе новый пластырь. Сам сделай, потрудись. Мне что-то обрыдла роль сестры милосердия. Мы и так с этим переборщили сегодня, Mein Diamant!
Оно так сильно кровоточит… Наказывает меня любовью, что не проходит… Я оставляю тебе мое сердце… Mein Diamant