Вилли Ригель отнял у него баллон, выбросил на асфальт и потащил Гектора из машины.
– Катя, помогите мне! Он надышался до чертей!
Гектор снова громко расхохотался.
– Это такое зрелище тогда было, блин… мухи… целая туча мух налетела… на его кишки, которые из него вырвали… А он это видел… как они облепили его… Он был еще живой… И я… я это тоже видел! Сдохнуть со смеха можно… И там столько крови натекло… Я и не думал, что в нем столько крови… Я сам был весь в крови… А ты, умница прекрасная, сама меня к себе позвала… Сама… Катеныш… – Он резким захватом притянул Катю за шею к себе. – Ты не сдашься мне, да? Не сдашься Гектору-завоевателю… Ну, улыбнись мне… Что ж ты не смеешься? Хочу, чтобы ты тоже смеялась, как я…
Катя вдвоем с Ригелем кое-как, наконец, выволокли его, ослабевшего, бредящего, из салона. Ригель закинул его руку себе на шею и потащил в отель.
– Ключ от его номера мне, быстро! – рявкнул он на вытаращившуюся на них сонную хостес.
В номере Гектора они сгрузили его на кровать. Он то и дело неудержимо хохотал. И смех его переходил в вой, напоминая до боли смех Джокера. Рванулся с кровати, снова схватил Катю за руку.
– Несмеяна… Прекрасная… Катенька моя… Умру за твой счастливый смех! А такие вирши от моего Диоскура тебе нравятся? Я позову, но ответишь ли ты? Подашь мне какой-то знак? Осенний ветер срывает листы и гонит клубком в овраг… Мне ветер этот… нет, не так… Мне смех твой хочется пить, вином разбавив едва. Но я его не могу разлить по чашам из серебра… Вилли, что смотришь? Скажи, как в вашей песне немецкой – был у меня товарищ… майн гютер камарад… его путь вдруг оборвался, мой же дальше путь остался… Как там дальше? Скажи, скажи мне, Вилли!
– Bleib du im ewgen Leben… И когда меня не станет, наша встреча там настанет. – Вилли наклонился к нему.
Гектор закрыл глаза. Белый как мел.
– Не сметь засыпать! – Вилли Ригель тормошил его. – Гек, только не засыпай… Катя, бегите на ресепшен, у них там чайник, попросите кофе растворимого! Сделайте очень крепкий. Он не должен сейчас уснуть. Это адская доза, которую он вдохнул, чертова закись азота…
Катя побежала. Сделала. Вернулась с кофе в кружке. Ее всю трясло.
Вилли Ригель, приподняв Гектора, чуть ли не насильно начал вливать ему в глотку черный кофе. Тот закашлялся. Внезапно у него хлынула носом кровь. Вилли Ригель потащил его в ванну.
Катя слышала, как там, над раковиной Гектора рвет. Потом загудела вода.
Она глянула на себя в зеркало. Дикий какой вид у самой-то…
Оглядела номер. Ожидала, что кровать в номере – кинг-сайз. Но нет, узкая односпальная. На столике – походный электронный будильник. И две фотографии в скромных рамках. Катя взяла обе в руки.
На первой – близнецы Чук и Гек. Игорь и Гектор Борщовы. Оба лет двадцати пяти, не больше, с автоматами в камуфляже времен чеченской войны, когда у спецназа еще не было ни щитков, ни бронежилетов «Гоплит», ни тепловизоров, ни лазеров, ни других особых прибамбасов. Крутизна заключалась не в стильной экипировке, а совершенно в ином. Диоскуры… словно один раздвоился. И стало их двое. Улыбаются в камеру. Лица в черно-зеленых полосах армейского грима. И не различить, кто Гек, кто Чук… Кто жив, кто растерзан, замучен до смерти.
На второй парадной фотографии Гектор был в черном костюме, при галстуке, на каком-то приеме, где вокруг сплошь позолота. Он стоял рядом с инвалидным креслом, в котором сидел крупный худой старик – седой и явно психически больной. Это было видно по его отрешенному выражению лица, по застывшему бессмысленному взгляду в никуда. На пиджаке Гектора – награды. Четыре ордена. Четыре креста.
Вилли Ригель вытащил Гектора из ванной. Уложил на кровать. Тот уже больше не смеялся. И не впадал в забытье. Лежал с закрытыми глазами.
– Скоро выветрится эта дрянь из него. Подождем здесь. Его одного нельзя оставлять сейчас. – Ригель тоже увидел фотографии. – Четыре Ордена Мужества… Вот это да! Полный орденский кавалер. За просто так такие ордена не дают.
Он сел на кровать рядом с Гектором. Катя устроилась на стуле подальше у двери.
– Вилли, я про веселящий газ слышала, конечно. Но не знала, что это такое безумие.
– Анестетик. Отпускает все тормоза сразу. Психику расслабляет. Кто ржет от счастья, кто матом ругается. Кто грезит. Болтает открыто – что на уме, то и на языке. Все желания, все мечты наружу, все скрытое… Я эти его шары воздушные еще тогда заметил в машине. Не стал говорить ничего ни ему, ни вам. А сегодня мы с вами, к счастью, успели вовремя.
Они прождали где-то час. Затем Гектор зашевелился, приподнялся и сел на постели. Глянул на них.
– Что я наболтал? – спросил он тихо.
– Да так, забудем, – ответил Вилли Ригель.
– Нет, скажи мне честно – что я наболтал вам?
– К ней приставал, как последний подонок. Мелкое хулиганство, полковник.
– Катя, я прошу у вас прощения. – Гектор глянул на Катю. – Никогда такое больше не повторится. Скотина я… Но я не наркоман. И не истерик. Это не наркотик. Не крэк!
– Веселящий газ. Не надо ничего говорить сейчас. Вам надо успокоиться. – Катя сидела в углу на своем стуле и не подходила к нему.
Он встал с кровати.
– Я должен ехать. Спасибо, что так трогательно позаботились обо мне.
– Вы не можете сейчас никуда ехать! В таком состоянии. Это же отравление газом! Вам надо лечь и отдохнуть.
– Мне няньки не нужны. И это не отравление. Я в полном порядке. Все уже прошло. Действие у азота недолгое. Я поеду домой, в Серебряный Бор. Мне отца надо проведать. Он все эти дни один с сиделкой. О нем некому позаботиться, кроме меня.
И, не став слушать их возражений, он был таков.
Глава 32Пропавший
Катя после всего пережитого все же легла спать. Что сделаешь, если тело свинцом налилось и дрожь внутри не проходит? Но спала она мало. В шесть утра проснулась, оделась, добрела до стоянки отдела полиции, села в свою машину и поехала в Москву. Дома привела себя в порядок, собрала новую сумку с чистыми вещами, выпила кофе. Оделась очень тщательно. Подколола волосы. К девяти была в Главке. Разобралась с текучкой в Пресс-центре и в десять уже докладывала шефу Пресс-службы обстоятельства командировки в Староказарменск. Тот подчеркнул, что убийство сына прокурора Кабановой – дело архиважное и резонансное. И это просто счастье, что Пресс-служба в эпицентре событий и может получать самую свежую информацию из первых рук. Но надо быть очень, очень, очень аккуратной. Екатерина, вы и сами это отлично понимаете, да?
Катя разбиралась с накопившимися делами в Пресс-центре до самого обеда. Потом отправилась обедать, сидела в любимой привычной «Кофемании» – кафе располагалось на Большой Никитской напротив Главка. Она отдавала себе отчет – делает все, лишь бы оттянуть возвращение в Староказарменск. Оттянуть момент встречи с Гектором Борщовым.
Она ощущала дикий дискомфорт в душе после этой безумной ночи. Смятение и глухое раздражение. Убеждала себя, что нельзя копить гнев на человека, пережившего такую трагедию. Человека, раненного душевно так глубоко и непоправимо… Однако не могла с собой сладить.
Какого черта он все это рассказал? Чтобы осадить в идеологической перепалке Герду Засулич? О таких вещах молчат хотя бы ради памяти того, кто погиб. А он предал все огласке. Публично. Захотел объясниться? Неужели не нашел иного способа? Лишил их… лишил ее покоя… преумножил окружающий хаос… Полный кавалер своих орденов… герой… разве такие герои?
А кругом посетители кафе пили тот самый «трахнутый мятный капучино» и раф-кофе, и флэт уайт…
В Староказарменск она вернулась только к пяти часам. И первого, кого увидела в отделе – Фиму Кляпова. В сногсшибательном костюме, при галстуке цвета пепельной розы, не угрюмый, не мрачный, не расстроенный, как прежде, а наполненный неким скрытым внутренним светом (вот что такое любовь!), словно ночник или маяк, он орал кому-то по мобиле, с трудом сдерживаясь, чтобы не сорваться на нецензурную брань.
– Их обоих с утра не было, – сообщил ему дежурный Ухов. – Ни Патриота, ни Штирлица. Не приезжали они сегодня.
– Здравствуйте. Кого вы потеряли, Фима? – Катя впервые обратилась к нему вот так – все же он ей должен за приход Герды в ИВС.
– Добрый вечер, – он убрал мобильный в карман, – Эпштейна ищу с самого утра. Презентация завтра у «православников» на канале, они телефон мне оборвали – пресс-релиз требуют и все матом кроют. Эпштейн это сам готовил. И как в воду сегодня канул. На звонки не отвечает.
– Надо у его коллеги узнать.
– Аристарх отпросился на сегодня, вчера прислал мне сообщение. По семейным обстоятельствам. У него же брат в Лефортово сидит. Слушайте, я вам сказать хотел еще вчера…
– Что, Фима?
– Спасибо вам, – Фима Кляпов понизил голос, столь похожий на знаменитый голос Ефима Копеляна, и приложил руку к сердцу, – и за алиби, хоть и опозорился я с ним. Никогда этого вам не забуду. Если что надо – только скажите. Всегда к вашим услугам.
– Хорошо. Спасибо. – Катя улыбнулась. Несмотря на всю одиозность Фимы Кляпова и те ужасные сплетни в интернете, которые она уже успела прочесть, он ей безотчетно нравился. Может, потому, что и правда был очень талантлив? – А с Гердой вам нужно терпение. Она редкая женщина, Фима. Она не как другие. К ней нужен особый подход.
Катя отправилась в кабинет Вилли Ригеля, но вдруг услышала за собой в коридоре шаги. Кто-то догнал ее, положил руку на плечо.
– Нет, нет, так у нас дело с вами не пойдет, Катя.
Оглянулась. Гектор. В другом костюме с иголочки – тоже черном. При галстуке. Дорогой одеколон. И не скажешь, что вчера… Лишь тени под глазами. И взгляд…
– На пару слов можно вас? – Он кивнул на дверь свободного кабинета.
Зашли. Гектор поправил галстук.
– Если вы и дальше будете прятаться, избегать меня, то так дело не пойдет. Мы все же в одной лодке – расследуем убийство… если вам, конечно, не надоело… если интерес не иссяк.