– Нет. Несчастный случай.
Миссис Бэк протянула руку и сжала ее ладонь – впервые за долгое время к Мине прикоснулись умышленно. Она почувствовала, как что-то дрогнуло в груди, словно доброта миссис Бэк была янтарным светом, который с каждым весенним днем становится все длиннее и длиннее.
Однако за окном по-прежнему царила осень – сезон смерти. И когда Мина думала о кленах и гинкго, о том, как они должны выглядеть в этот момент – яркие, пылающие, – все, что она могла представить, это кровь, оставшаяся на дороге, после того как безрассудный водитель, спеша на работу, стер всю ее семью с лица земли.
МаргоОсень 2014 г
Глядя на сводчатый потолок и витражные окна, пропускающие слабый утренний свет восхитительных золотых тонов, Марго думала о том, какой красивой и успокаивающей может быть церковь – своей атмосферой, извилистыми белесыми лентами тлеющего ладана, отполированными деревянными поверхностями, ритуалами, молебнами и песнопениями.
Марго перестала ходить в церковь много лет назад. В подростковом возрасте она взбунтовалась против матери и религии, которую считала средством угнетения, унылым поклонением. А теперь при виде витражей она вспомнила, как в детстве они напоминали ей цветные леденцы. Хотелось забраться наверх и попробовать их на вкус.
Ирландский священник поприветствовал собравшихся по-корейски с легким акцентом. Под сводчатым потолком раздавалась мелодия органа и отчетливое пение хора, заставляя каждую клеточку тела вибрировать. Марго не понимала слов, зато чувствовала их смысл – соблазнительную мягкость и кротость перед Богом, который вознаградит всех страждущих, – Богом, который всегда восстановит порядок и мир в любом уголке планеты.
Марго закрыла глаза. Верила ли во все это мама? Или просто хотела быть частью какого-нибудь сообщества? Возвращалась ли она сюда каждое воскресенье, чтобы восстановить порядок в душе и мыслях? Марго понимала, почему маме нужно было верить в рай – после всех ее бед, одиночества, страха за тленную оболочку, которую у нее могли отнять, как теперь совершенно очевидно, в любой момент. Эта оболочка, много выстрадавшая на своем веку, принадлежала земле, и теперь ей предстояло раствориться в ней, как всякому живому существу.
И как поступить с прахом мамы? Чего бы она хотела?
Как бы то ни было, отправилась ли мама на небеса или просто перестала существовать, Марго тосковала по ней – по своей омме. Слезы потекли по лицу и закапали на грудь. Она слизнула соль с губ. «Аминь», – гудели вокруг. Священник читал Библию своим спокойным, тягучим, как ручей, напевом на корейском. Марго стояла, опустив голову и стараясь взять себя в руки. Хотелось бы ей понимать корейскую речь, окунуться в нее полностью, а получалось лишь замочить ноги, как недавно в океане. От ладана кружилась голова. Невозможно усидеть спокойно.
После проповеди и еще одной молитвы Марго встала для причастия, но, вместо того чтобы подойти к священнику, выскочила через парадную дверь на утренний свет, где смогла наконец отдышаться. Солнце светило сквозь дымку, как угасающий уголек. Марго опустилась на холодные бетонные ступени. На деревьях вокруг щебетали птички, перепрыгивая с ветки на ветку. Под карнизом крыши ворковали голуби.
После всех этих лет борьбы с верой матери, которая боялась, что дочь однажды попадет в ад, Марго опять пришла в церковь, ища то же, что и все остальные, – ответов, чувства защищенности, покоя.
Марго рассчитывала после службы поговорить со священником, поинтересоваться насчет праха матери. В то же время она стыдилась того, что не могла позволить себе попрощаться с матерью должным образом. Сначала нужно продать мамину лавку и машину.
К тому же Марго вновь почувствовала глубокий стыд за бедность и отсутствие отца, как обычно бывало в кругу корейских американцев. Многие из них были христианами и благодаря новой иммиграционной политике принадлежали к среднему и высшему классам, поэтому внебрачный ребенок и пропавший отец в их среде считались чем-то особенно постыдным. Для корейских иммигрантов успех на семейном поприще – все, что у них есть в этой стране вдали от дома. Любой, кто потерпел неудачу в этой сфере, считался неполноценным. Они с мамой считались неполноценными – далекими от мечты, от общепринятого понятия семьи и успеха.
Их существование было незаконным. У матери-одиночки не было документов. У Марго не было отца. Позор, бесстыдство!
С грохотом распахнулись тяжелые деревянные двери церкви, выпуская волну прихожан. Марго вытянулась, вглядываясь в толпу вокруг, и вздрогнула, узнав миссис Бэк, в суматохе проскользнувшую мимо. Марго решила последовать за ней на переполненную парковку с односторонним движением, откуда осторожно выезжали машины.
Миссис Бэк уже подошла к своей машине и открыла дверцу, когда Марго ее догнала:
– Миссис Бэк!
Та подпрыгнула от испуга и резко обернулась, между красными губами сверкнули зубы, похожие на оскал, в кулаке зажат ключ. Вздрогнув, Марго выставила перед собой руки, словно защищаясь. Почему миссис Бэк так испугалась?
– О боже, – выдохнула та с облегчением. – Ты меня напугала.
– Простите, я так обрадовалась, увидев вас. Я никого здесь не знаю. Вы ходите в эту церковь?
– Только начала, – ответила миссис Бэк, пригладив пучок на макушке и ослабив хватку на ключах. – Я никогда не ходила в церковь, а на прошлой неделе решила начать.
– Понятно, – кивнула Марго, задаваясь вопросом, что могло послужить причиной такого решения.
– Ты ходила в церковь с мамой?
– В детстве, потом перестала.
Миссис Бэк кивнула:
– Собираешься организовать прощальную службу?
– Возможно, я все еще не решила, что делать. Ее прах сейчас в морге. Вряд ли удастся организовать службу, пока не продам лавку и машину. Может, только к концу этого месяца или в начале следующего.
Миссис Бэк уставилась на асфальт в трещинах и сказала:
– Она ведь ничего тебе не говорила и ни о чем не просила, верно? У нее не было никаких просьб?
– Нет, не припоминаю ничего такого.
– Она бы не хотела, чтобы ты слишком тратилась. – Миссис Бэк сжала руку Марго. – Ты теперь осталась одна и должна позаботиться о себе, хорошо?
Кивнув, Марго задрала голову, чтобы сморгнуть внезапные слезы, и заметила белый след в небе, похожий на шрам. Затем вновь посмотрела на миссис Бэк, чьи глаза смягчились, превратившись в темно-карие озера, мерцающие в утреннем свете. Вопреки отвлекающим алым губам ее лицо казалось одухотворенным, как у человека, глубоко чувствительного. Именно такой женщиной Марго хотела бы когда-нибудь стать – стильной, искренней, сдержанной и уверенной в себе.
– Можно почтить память мамы в узком кругу, тебе не кажется? Думаю, это самый оптимальный вариант. Если организуешь службу, то, скорее всего, придем только мы с Альмой. Может, еще кто-то из церкви. – Миссис Бэк улыбнулась. – Твоя мама не хотела бы, чтобы ты сильно тратилась.
Марго вдруг вспомнила слова Мигеля о миссис Ким после поездки в Калабасас: что, если бы она поссорилась с мамой Марго, то скорее из-за денег, поскольку вряд ли стала бы его ревновать, раз у нее самой уже был любовник. Однако деньги тут могли играть какую-то роль только в том случае, если мистер Ким был отцом Марго, разве нет? Может, мама искала поддержки? Могла ли миссис Бэк знать об этом?
Марго собралась было ее спросить, но та вновь отвернулась к машине и, открыв дверцу, сказала:
– Я скучаю по твоей маме. – Ее голос дрожал, глаза были опущены. – Может быть… может, именно поэтому я сюда и приехала, понимаешь? Меня сюда словно что-то тянуло. – Она бросила на Марго короткий взгляд, прежде чем вытереть со щек слезы. – Может, отчасти я надеялась увидеть твою маму? Глупости, знаю. Просто она всегда приходила сюда по воскресеньям.
Марго засомневалась – пожалуй, сейчас не самое подходящее время для расспросов.
Захлопнув дверцу, миссис Бэк завела мотор и сдала назад. Марго смотрела ей вслед, в ветровом стекле отражалось одинокое пушистое облачко, скрывающее лицо миссис Бэк. Ее тонкие, длинные пальцы уверенно сжали руль. Взвизгнули тормоза. Разлетелись птицы, взмахивая коричневыми крыльями, однако вскоре вернулись и принялись клевать асфальт в поисках чего-нибудь съедобного.
Ближе к вечеру следующего дня Марго вернулась на рынок, чтобы поспрашивать у Альмы и других продавцов на рынке насчет покупки маминой лавки. Еще утром она сходила в банк со свидетельством о смерти и закрыла счет, сняв с него все деньги – пятьсот шестьдесят долларов. Однако этой суммы было недостаточно, чтобы оплатить кремацию и погасить неоплаченные счета. Марго хватало собственных сбережений для оплаты аренды в Сиэтле, но не на жизнь в Лос-Анджелесе после праздников.
На стоянке рынка из огромных динамиков, вибрирующих и подпрыгивающих, раздавалась музыка в стиле банда. Мужчина в ковбойской шляпе жарил цыпленка в облаке ароматного дыма. Внутри крытой конструкции проходы были забиты товаром, люди неспешно прогуливались, выбирая товары.
Лавка матери была цела и невредима, по-прежнему заперта на висячий замок. Марго выдохнула с облегчением – она волновалась, что, зная о смерти мамы, в лавку могли вломиться и все вынести.
Сколько теперь стоила лавка мамы после ее смерти? Какова цена всей этой одежды, вешалок, витрин и полок, которые мама с таким трудом собирала более двадцати лет?
Когда Марго отперла ворота, из лавки напротив, набитой рождественскими украшениями – мигающими разными цветами гирляндами и серебристой мишурой – в весело сдвинутой набок шапке Санта-Клауса вышла Альма и, обняв Марго, поцеловала в щеку, словно благословляя. Затем по-испански позвала ее к себе, где угостила кружкой чампуррадо. Знакомый аромат напитка, вкус горячего шоколада, корицы и кукурузы успокоил Марго.
Усевшись рядом с ней, Альма махнула на лавку матери и сказала по-испански:
– Моя сестра хочет купить ее.
– Ваша сестра? – неуверенно уточнила Марго.
– Да. Как насчет шести тысяч?