– Послушайте… Мне жаль. Я пытаюсь… – Его голос дрогнул. – Я изо всех сил пытаюсь удержаться на плаву. Поверьте мне. Я вечно на грани разорения. – У него на глаза навернулись слезы. – Если бы разговор с полицией мог помочь вашей маме, я бы обязательно им все рассказал, правда, но я уверен, что это не поможет. Я многое повидал за свою жизнь.
Марго колебалась. Мама, скорее всего, поступила бы так же.
– Может, я и не очень хорошо здесь справляюсь, но стараюсь изо всех сил, – продолжал мужчина. – Знаю, никому не нравится хозяин. Я вообще никогда не хотел этим заниматься, моя жена настояла. А теперь я застрял здесь, как и все остальные. Что мне еще делать? Меня никуда не возьмут. Такой, как я, никому не нужен. Никто из нас не нужен, понимаете?
– О чем вы?
– Была бы их воля, они бы все здесь снесли и превратили в модный таунхаус или что-нибудь в этом роде. Избавились бы от всех нас. Им нравится наша работа, но не нравятся наши лица и язык, понимаете? Это целая преступная схема, и теперь мы все в ней застряли. Как в той серии «Сумеречной зоны» – вы вряд ли помните, – та, что с игрушками, запертыми в мусорном ведре. Мы – эти игрушки.
– Что ж, я вас поняла, – ответила Марго. Очевидно, она выжала из хозяина все, что можно, относительно смерти матери, и он не казался ни опасным, ни виновным. И теперь ей нужно добраться до банка, пока тот не закрылся, с документами и ключом от сейфа, вырванным из сердца плюшевого мишки. Марго прошла мимо мужчины к лестнице. – Сообщите, если вспомните что-нибудь еще, хорошо?
– У нее ведь была подруга? Женщина с красной помадой. Может, она сможет вам помочь?
Марго замерла и повернулась к нему лицом.
– Действительно. Она уже помогла.
– У нее тоже проблемы или что-то в этом роде, да?
– О чем это вы?
– Я тут вспомнил, как она однажды приезжала к вашей маме – в сентябре или октябре. Я видел, как она припарковалась на улице, и мне показалось, что в другой машине ее ждал пожилой мужчина. Как будто следил за ней, знаете?
– Пожилой мужчина?
– Да, другой, не приятель вашей мамы.
– Не такой, с квадратным лицом, белыми зубами, большими золотыми часами?
– Именно!
– И он проследил за женщиной с красной помадой до этой квартиры?
– Кажется. Да, я почти уверен.
Сердце Марго бешено колотилось в груди: мистер Пак знал, где живет мама. Но зачем ему нападать на нее? Если только каким-то образом мама не попыталась вмешаться в ситуацию, не попыталась противостоять ему? Может, он пришел к ней домой, чтобы узнать, где сейчас живет или работает миссис Бэк, а она отказалась отвечать – она бы ни за что не выдала подругу.
Достаточно ли этого, чтобы напасть на нее? Толкнуть?
Марго не могла заявиться в ресторан и спросить его об этом напрямую: слишком опасно, да к тому же навредит официантке. Если уж разговаривать с мистером Паком, придется подкараулить его где-нибудь в другом месте и на всякий случай взять с собой Мигеля. Только где еще он может быть, кроме ресторана? Надо у кого-нибудь узнать. Марго не могла спросить об этом миссис Бэк: та будет слишком обеспокоена за Марго. Возможно, им с Мигелем придется проследить за ним после работы.
Марго кинулась к стоянке и забралась в машину. Пытаясь отдышаться, она посмотрела в зеркало заднего вида, дабы удостовериться, что за ней никого нет. Холодок пробежал по спине, когда она вспомнила прикосновение водителя, Сонмина, к своему плечу, вспомнила, как он ее толкнул. Может, этого оказалось достаточно для мамы – кровь хлынула к мозгу и образовала гематому. Марго чувствовала, что близка к разгадке. Мистер Пак последовал за миссис Бэк в квартиру мамы. Вокруг лодыжек запуталась сеть.
Ячейка в банке, который скоро закроется. Закрывается дверь аварийного выхода. Марго отныне сама по себе.
Слишком много людей, которым мама могла мешать – миссис Ким и ее водитель-любовник, а теперь еще и мистер Пак, – слишком много тех, кто мог ей навредить. Возможно, такова была жизнь всех женщин, подобных матери, – бедных и во многих отношениях бессильных и тем не менее настойчивых, как некое чудо, как вызов миру.
Но кто больше всех желал маме смерти?
МинаВесна 2014 г.
После ужина, состоявшего из твенджан кука – супа из соевой пасты, – мульчи боккума и кимчи в качестве панчана, Мина машинально включила телевизор. Как только на экране появились пожилые лица, морщинистые и перекошенные от боли – шляпы покрывали лысеющие головы мужчин, старушки в ханбоках вытирали слезы из-под очков, – она тут же убежала на кухню и рухнула на ламинат. Это были старые кадры с первой за три года встречи между разлученными семьями из Северной и Южной Кореи.
Репортаж о, казалось бы, бесконечных переговорах между странами об этих мимолетных воссоединениях – семьи, которые ждали друг друга всю жизнь, порой более шестидесяти лет, могли провести вместе всего один день – на этот раз повлиял на Мину сильнее обычного и привел к срыву.
Она прижалась лбом к кухонному шкафу и положила на него ладонь, словно обнимая весь дом – будто он был чем-то вроде любовника, беспристрастного, но надежного, который давал ей крышу над головой и, несмотря на собственную печаль, подпитывал ее некой силой. Сколько времени они вместе? Больше двадцати лет.
Мина старела. Скоро ей исполнится семьдесят, волосы на висках поседели, она все больше походила на стариков из репортажа. Она видела себя на этих встречах – собственную незащищенность и боль, – стирающих печаль с ее и без того затертого лица.
Сколько может выдержать тело? А сердце?
Двадцать шесть лет назад, незадолго после приезда в Лос-Анджелес, Мина смотрела похожий сюжет об этих мучительно редких попытках воссоединения семей, сидя с мистером Кимом на его диване после ужина из… что они ели? Что-то простое вроде супа из соевой пасты или шпината. По его гладкой шее к лицу поднималась краска, глаза были наполнены слезами, которые Мина отчаянно хотела стереть.
«Ты когда-нибудь думаешь о том, что твои родители все еще там, в Северной Корее?» – спросил он ее тогда.
«Нет, я никогда об этом не думала».
«Но, может, именно поэтому они так тебя и не нашли?»
То был их последний совместный вечер перед тем, как все рухнуло. Теперь Мина сидела на полу кухни, прислонившись к шкафам, закрыв глаза и тяжело дыша ртом, перед мысленным взором проносились воспоминания: лицо Лупе в тот день, когда на нее напал мистер Пак, как та рыдает на переднем сиденье фургона; по подбородку мистера Кима стекает алая кровь, пахнущая железом; мистер Ким, сидящий в слабом свете лампы на кровати с пистолетом в руке, маленьким, черным и матовым.
Мина все еще хранила тот пистолет.
О Лупе она больше не слышала и молилась, чтобы они с Марио каким-то образом воссоединились, однако никто ничего не знал. Никто в супермаркете их не упоминал, прикрываясь молчанием, как броней.
Мистер Пак почти не обращал на Мину внимания. Время от времени она ловила на себе его взгляд, но он ни слова ей не сказал, словно она стала невидимой, неким неодушевленным предметом. Мина понятия не имела, знал ли он о ее причастности к случившемуся с Лупе в тот день, но, скорее всего, догадывался о ее отношениях с мистером Кимом.
Она проработала в супермаркете – в его супермаркете – до самых родов.
То июньское утро началось, как и всякое другое утро, с того, что Мина доковыляла до ванной, позавтракала в одиночестве за кухонным уголком и тяжело засеменила к остановке, пробираясь сквозь тревожный серый туман. Забравшись в автобус, она опустилась на переднее сиденье и уставилась вперед на дорогу, что помогало подавить тошноту.
Отработав за кассой всего час, она почувствовала, как живот, и без того раздутый и неудобный, сжался, вслед за чем последовала вспышка острой боли. Едва Мина доковыляла до подсобки, отошли воды, по ногам побежало тепло. В туалете она положила прокладку в нижнее белье, а затем в последний раз собрала вещи. Выйдя через заднюю дверь, она обошла здание и из телефонной будки позвонила миссис Бэк. Размеренно дыша в попытке ослабить боль, она около получаса прождала подругу, которая должна была отвести ее в роддом в центре. Над головой висело тяжелое солнечное небо в дымке цвета разбавленной порошком воды.
Затем последовали два дня агонии, в основном в одиночестве, изредка прерываемом миссис Бэк, которая урывала пару часов на работе и сидела рядом, держала ее за руку в попытке утешить. Мина кричала на мир, который каждый день угрожал разорвать ее на части. Все тело будто горело в огне, как тело святого, сжигаемого на костре. И наконец Мина взяла на руки своего ребенка, красного и кричащего, покрытого белесой пленкой.
Пустышка. Такая же, как она, – без семьи, без тетушек и дядюшек, двоюродных братьев и сестер, бабушек и дедушек, даже без надгробий, к которым можно приносить цветы.
Миссис Бэк дала малышке имя, которое ей очень нравилось, – Марго.
Мина уже достаточно настрадалась за последние несколько месяцев, когда другие кореянки в супермаркете наблюдали за стремительным ростом ее живота и, конечно, сплетничали о том, какое распутство привело ее к беременности – ее, сорокалетнюю одинокую кореянку. Как только живот стал заметен, Мина перестала ходить в церковь, опасаясь осуждения местных женщин, в том числе миссис Син, которой она доверяла, однако не ждала, что та поймет, каково ей – одинокой вдове, переехавшей в другую страну, влюбившейся вопреки здравому смыслу и в конце концов оказавшейся брошенной и с ребенком на руках.
Дома она не вставала с постели и беспрерывно рыдала, в то время как за ребенком ухаживала миссис Бэк. Мине казалось, что слезы никогда не закончатся, и она надеялась таким образом истощить себя до смерти.
Недели сменялись, а Мина все еще была не в силах работать. Она словно бы дожидалась конца жизни и могла разразиться слезами ни с того ни с сего. Сбережений хватало на то, чтобы оплачивать квартиру, продукты, молочные смеси и подгузники в течение нескольких месяцев, а миссис Бэк и хозяйка готовили для нее и ухаживали за ребенком, пока она спала.