– И правильно сделал, что не заплатил, – презрительно произнесла Молли Грю. – Я могла бы просто прыгнуть на этот дворец и разметать его как груду сухих листьев. Надеюсь, ведьме есть, чем заняться, пока она ждет исполнения своего проклятия. Море способно стерпеть любую жадность.
Костлявые птицы дрались в небе, вереща: «На помощь, на помощь, на помощь!» – маленькие черные фигурки болтались в неосвещенных окнах замка короля Хаггарда. Сырой, неторопливый запах отыскал единорога.
– Где же Бык? – спросила она. – Где Хаггард держит Быка?
– Быка никто не держит, – тихо ответил чародей. – Я слышал, что он блуждает ночами, а днем лежит в огромной пещере под замком. Скоро мы все узнаем, но сейчас нас ожидает другое препятствие. Ближайшая опасность там.
Он указал в долину, где уже подрагивало несколько огней.
– Хагсгейт, – сказал он.
Молли не ответила, но тронула единорога холодной, как облако, ладонью. Загрустив, устав или испугавшись, она часто притрагивалась к единорогу.
– Город короля Хаггарда, – продолжал Шмендрик. – Первый из захваченных им, когда он явился из-за моря, и простоявший под его рукой дольше, чем все остальные. Имя дурное, но чем, собственно говоря, не смог точно сказать ни один из тех, кого я встречал. Никто не приходит в Хагсгейт, и ничто не исходит из него, кроме сказок, которыми пугают непослушных детей, – о чудовищах, оборотнях, шабашах ведьм, демонах, бродящих при свете дня, и так далее. Однако что-то злое в Хагсгейте, я думаю, есть. Мама Фортуна никогда не заходила в него, а однажды сказала, что, пока стоит Хагсгейт, даже Хаггарду угрожает опасность. Что-то там есть.
Говоря, он пристально вглядывался в Молли, ибо в те дни испытывал горькое удовольствие, увидев ее испуганной, несмотря даже на белую близость единорога. Однако она подбоченилась и ответила ему совершенно спокойно:
– Я слышала, как Хагсгейт называют «городом, который неведом ни одному мужчине». Быть может, тайна его ждала, когда придет женщина и раскроет ее, – женщина и единорог. Но как нам быть с тобой?
Тут Шмендрик улыбнулся.
– Я не мужчина, – ответил он. – Я маг без магии, а это совсем другое дело.
Гнилостные огоньки Хагсгейта ярчали, пока единорог смотрела на них, но даже кремневая искорка света не озарила окон замка короля Хаггарда. Он был слишком темен, чтобы различить людей, которые расхаживали по его стенам, однако над долиной до нее доносился тихий перестук доспехов и лязг копий о камень. Дозорные сходились и расходились снова. Запах Красного Быка радостно заплясал вокруг единорога, едва она начала спускаться по узкой тропе, что вела средь колючих кустов к Хагсгейту.
Очертаниями город Хагсгейт напоминал отпечаток ноги: длинные пальцы расходились веером от широкой ступни, завершаясь темными когтями землекопа. И то сказать, если прочие города державы короля Хаггарда, казалось, поклевывали, как воробьи, ее скаредную почву, то Хагсгейт укоренился в ней накрепко. Улицы города покрывала гладкая брусчатка, сады сверкали, а горделивые дома словно бы вырастали из земли, подобно деревьям. В каждом окне сиял свет, троица путников слышала голоса, собачий лай и визг отмываемых тарелок. Она остановилась, дивясь, у высокой зеленой ограды.
– Вам не кажется, что где-то мы свернули не в ту сторону, и это вовсе не Хагсгейт? – прошептала Молли. Она по-глупому отряхнула свои безнадежные лохмотья и вздохнула. – Знала же, что надо прихватить с собой пристойное платье.
Шмендрик устало потер ладонью загривок.
– Это Хагсгейт, – ответил он. – Наверняка Хагсгейт, но тем не менее колдовством здесь даже не пахнет, а черной магией и подавно. Откуда ж тогда взялись легенды, предания и сказки? Весьма смутитель-но, и в особенности для того, кто располагает на ужин всего лишь половинкой репы.
Единорог молчала. За городом покачивался, точно забравшийся на ходули помешанный, замок короля Хаггарда, и был он темнее темного, а за ним плавно переливалось море. Запах Красного Быка крался в ночи, холодный среди городских ароматов стряпни и жилья. Шмендрик сказал:
– Похоже, все добрые люди сидят по домам, пересчитывая свои благополучия. Я поприветствую их.
Он шагнул вперед, сбросил плащ, но и рта раскрыть не успел, как чей-то суровый голос произнес:
– Побереги дыхание, чужестранник, пока оно еще есть у тебя.
Из-за ограды выскочили четверо мужчин. Двое приставили мечи к горлу Шмендрика, еще один, вооруженный парой пистолей, взял на прицел Молли. Четвертый подошел к единорогу, вознамерившись ухватить ее за гриву, однако она вздыбилась, яростно сияя, и он отпрыгнул назад.
– Имя? – спросил у Шмендрика тот, чей голос чародей уже слышал. То был мужчина средних, как все они, лет – если не бо́льших, – в хорошей, хоть и тусклой одежде.
– Гик, – ответил чародей с вынужденной мечами краткостью.
– Гик, – задумчиво повторил владелец пистолей. – Чуждое имя.
– Натурально, – согласился первый. – Хагсгейту чужды любые имена. Ну что же, мистер Гик, – продолжил он, опуская свой меч туда, где сходились ключицы Шмендрика, – не будете ли вы и миссис Гик добры объяснить нам, что вы здесь вынюхиваете и…
Шмендрик наконец обрел голос.
– Я эту женщину почти и не знаю! – взревел он. – А прозываюсь я Шмендрик Волхв, и к тому же я сейчас голоден, утомлен и неприятен. Уберите эти штуки, пока в руках каждого из вас не оказался не самый лучший конец скорпиона!
Четверо мужчин переглянулись.
– Чародей, – сказал первый. – Самое то, что нам нужно.
Двое других кивнули, но тот, кто попытался схватить единорога, пробурчал:
– В нынешние времена чародеем всякий может назваться. Старые моральные нормы утрачены, прежние ценности отвергнуты. А кроме того, у настоящего чародея должна быть борода.
– Что же, если он не чародей, – легко сказал первый, – ему очень скоро захочется стать им.
Он опустил меч в ножны и поклонился Шмендрику и Молли.
– Я Дринн, – представился он, – и рад, вероятно, возможности поприветствовать вас в Хагсгейте. Вы, если я не ослышался, сказали, что голодны. Это легко поправить – а затем, возможно, вы окажете нам, в меру ваших профессиональных способностей, добрую услугу. Идите за мной.
И он, внезапно став любезным и искательным, повел их к ярко освещенной харчевне – остальные трое шли следом. Туда уже сбегались горожане, они выскакивали из своих домов, не доев ужина и оставив чашки с чаем окутываться парком на столах, и ко времени, когда Шмендрик и Молли уселись, без малого сотня людей теснилась на длинных скамьях харчевни, и многие толпились в двери, а то и впадали вовнутрь через окна. Единорог последовала, всеми забытая, за ними: белая кобыла со странными глазами.
Мужчина по имени Дринн сел за один с Молли и Шмендриком стол и, пока они ели, развлекал их болтовней и наполнял бокалы духовитым черным вином. Молли Грю пила очень мало. Она тихо сидела, глядя на окружавших ее людей и отмечая, что ни один из них не выглядит моложе Дринна, а некоторые намного старше, чем он. Лица всех жителей Хагсгейта были чем-то похожи, но чем именно, понять она не могла.
– А теперь, – сказал Дринн, когда с едой было покончено, – позвольте мне объяснить, почему мы встретили вас столь неучтиво.
– Да ну, не стоит, – усмехнулся Шмендрик. Вино сделало чародея смешливым и сговорчивым, позолотило его зеленые глаза. – Вот что я хотел бы знать, так это причину слухов, согласно коим Хагсгейт переполнен оборотнями и вурдалаками. В жизни не слышал большей дури.
Дринн улыбнулся. Человеком он был узловатым, с крепкими, как черепаший панцирь, беззубыми челюстями.
– Так все к тому же и сводится, – сказал он. – Слушайте. На Хагсгейт наложено страшное проклятие.
В харчевне вдруг наступила необычайная тишина, лица горожан стали в пивном ее свете напряженными и бледными, как головки сыра. Шмендрик усмехнулся снова.
– Благословение, вы хотите сказать. В костлявом королевстве старого Хаггарда вы – словно пришельцы из другой земли, живой родник, оазис. Я готов признать, что вы заколдованы, и хочу выпить за это.
Он поднял бокал, но Дринн его остановил:
– Не надо пить за это, друг мой. Стоит ли пить за беду, которая длится вот уже пятьдесят лет? Наши горести начались, когда король Хаггард построил замок у моря.
– Когда его построила ведьма, сколько я понимаю. – И Шмендрик погрозил ему пальцем. – В конечном счете это ее заслуга.
– А, так эту историю вы знаете, – сказал Дринн. – Тогда вам, надо полагать, известно, что Хаггард, когда ведьма завершила свои труды, отказался ей заплатить.
Чародей кивнул:
– Да, и она прокляла его за жадность – вернее, прокляла замок. Но при чем здесь Хагсгейт? Город же ничего плохого ведьме не сделал.
– Плохого не сделал, – ответил Дринн. – Но и хорошего тоже. Порушить замок она не могла – или не хотела, поскольку считала себя художественной натурой и уверяла, что на многие годы обогнала свое время. Так или иначе, она пришла к старейшинам Хагсгейта и потребовала, чтобы те заставили Хаггарда заплатить то, что ей причиталось. «Взгляните на меня и подумайте о себе, – прохрипела она. – Вот истинное испытание и короля, и вашего города. Властитель, который обманывает уродливую старую ведьму, рано или поздно обманет и свой народ. Остановите его, если сможете, пока вы к нему не привыкли».
Дринн отпил вина и учтиво пополнил бокал Шмендрика.
– Хаггард не заплатил ей, – продолжал он, – а Хагсгейт не внял ее просьбам. Мы обошлись с ней учтиво, объяснили в какие инстанции ей надлежит обратиться, она же прогневалась и завопила, что мы в нашем стремлении не обзаводиться врагами, обзавелись сразу двумя. – Дринн умолк, прикрыв глаза веками настолько тонкими, что Молли не усомнилась – он способен видеть сквозь них, как птица. И не открывая глаз, сказал: – Тогда-то она и прокляла замок Хаггарда, а заодно и наш город. Вот так его жадность погубила и нас.
В наполненном вздохами безмолвии голос Молли Грю прозвучал, как удар молотка по конской подкове, – именно таким она поносила прежде бедного Капитана Капута.