Шмендрик тщетно пытался разжать ее пальцы.
– Ни фига я делать на буду, – сказал он сквозь зубы, – пока ты не отпустишь мою руку.
– О, – выдохнула Молли. – Прости.
– Так, знаешь ли, можно и циркуляцию крови прервать, – строго сказал чародей.
Он растер руку, сделал несколько шагов вперед, туда, где предстояло пройти Красному Быку. Там он встал, скрестил руки и поднял голову повыше – правда, она то и дело падала, потому что устал он ужасно.
Молли услышала, как он бормочет:
– Может, на сей раз, все может быть. Никос сказал – а что он сказал? Не помню. Давно дело было. – Старая, стариковская грусть прозвучала в его голосе, Молли такой никогда прежде не слышала. Но вдруг в чародее взыграла веселость, и он продолжил: – Ну как знать, как знать. Если это неподходящее время, быть может, я могу сделать его подходящим. Хотя бы одно утешение у тебя, друг мой Шмендрик, имеется. В кои-то веки я не вижу, как ты сможешь ухудшить то, хуже чего не бывает.
И он негромко рассмеялся.
По слепоте своей Красный Бык не замечал высокого, преградившего ему дорогу человека, пока едва не уткнулся в него. И тогда остановился, принюхался к воздуху, и в горле его зарокотали грозовые раскаты, однако в том, как он мотал головой, ощущалось некое недоумение. Единорог встала, когда встал Бык, и у Шмендрика, увидевшего ее послушание, перехватило дух. «Беги! – крикнул он ей. – Беги сейчас!» Однако она не взглянула на него – ни на Быка, ни на что. Она смотрела в землю.
Услышав голос Шмендрика, Бык зарокотал громче и с большей угрозой. Похоже, ему не терпелось выбраться из долины вместе с единорогом, и чародей подумал, что знает почему. Сквозь возносившееся в небо сияние Красного Быка он различал две-три мелкие звезды и осторожный намек на свет более теплый. Приближалась заря.
«А он не любит дневного света, – сказал себе чародей. – Это следует знать».
Шмендрик еще раз крикнул единорогу: «Беги!», – но получил в ответ лишь похожий на гром барабанов рев Быка. Единорог рванулась вперед, и Шмендрику пришлось отпрыгнуть, иначе она сбила бы его с ног. Следом промчался Бык, теперь гнавший ее быстро, как ветер гонит обрывки жиденького тумана. Мощь его бега подняла Шмендрика в воздух и отбросила, и он покатился по земле, боясь быть растоптанным, и ослеп от тряски, и в голове его заплясало пламя. А еще ему показалось, что он услышал вопль Молли Грю.
С трудом встав на колено, Шмендрик обнаружил, что Красный Бык почти подогнал единорога к деревьям. Если б только она попыталась убежать еще раз, – но единорог уже принадлежала Быку, не себе. Чародей увидел ее лишь мельком – бледную, затерявшуюся между бледными рогами, а потом она исчезла из виду, заслоненная красным плечом. И тогда больной, измолоченный Шмендрик покачнулся, закрыл глаза и позволил безнадежности пройти сквозь него победным маршем и пробудить где-то в нем нечто, уже пробуждавшееся однажды. И закричал от страха и радости.
Какие слова произнес он в этот второй раз, Шмендрик так никогда достоверно и не узнал. Они отлетали от него, как орлы, и он отпускал их, а когда улетело последнее, вернулась – с грохотом, ударившим его по лицу, – пустота. Все случилось так быстро. Однако на сей раз он, еще не успевший очнуться, понял, что сила опять побывала в нем и ушла.
Далеко впереди Красный Бык стоял, обнюхивая что-то лежавшее на земле. Единорога Шмендрик не видел. Он пошел в ту сторону так быстро, как мог, но первой приблизилась настолько, чтобы понять, что́ обнюхивает Бык, Молли. И поняв, прижала, точно дитя, пальцы ко рту.
У ног Красного Быка лежала юная девушка, малая кучка света и тени. Она была голой, кожа ее отливала цветом снега под луной. Тонкие спутанные волосы, белые, как водопад, струились почти до ее поясницы. Лицо она закрывала руками.
– О, – выдавила Молли. – О, что же ты натворил?
И она, забыв обо всякой опасности, подбежала к девушке и опустилась рядом с ней на колени. Красный Бык поднял огромную слепую голову и медленно повел ею в сторону Шмендрика. Бык, казалось, тускнел и выцветал, пока светлело серое небо, хоть и оставался еще яростно тлеющим, как ползущая лава. Каков его настоящий размер, гадал чародей, каким становится цвет, когда он остается один?
Еще раз обнюхал Красный Бык неподвижное тело, пошевелив его своим ледяным дыханием. А затем, не издав ни звука, понесся к деревьям и в три гигантских скачка скрылся из глаз. В последний раз Шмендрик увидел его на самом краю долины: лишенную формы кружащую тьму, красноватую тьму, которую видишь, закрывая от боли глаза. Рога Быка уже обратились в две острейшие башни безумного замка старого короля Хаггарда.
Молли Грю положила голову белой девы себе на колени, снова и снова шепча: «Что же ты натворил?» Лицо девушки, такое спокойное во сне, столь близкое к улыбке, было прекраснее всего, что когда-нибудь видел Шмендрик. Оно и терзало его, и согревало. Молли разгладила странные волосы, и Шмендрик увидел во лбу – над и между закрытыми глазами – маленькую, выпуклую метину, более темную, чем кожа. То был не шрам и не царапина. Больше всего метина походила на цветок.
– Что значит «натворил»? – спросил он у стенавшей Молли. – Всего лишь спас ее магией от Быка, вот что я натворил. Магией, женщина, моей собственной истинной магией!
Восторг лишил его сил, ибо ему хотелось и плясать, и стоять спокойно; его сотрясали вопли и рацеи, а сказать-то было и нечего. Кончил он тем, что по-дурацки рассмеялся, обнял себя так крепко, что лишился дыхания, и повалился рядом с Молли, поскольку ноги его подкосились.
– Дай мне плащ, – сказала Молли.
Чародей лучезарно улыбался ей и хлопал глазами. Она протянула руку, сдернула с его плеч драный плащ. Накрыла им спящую и, как могла, подоткнула. Девушка просвечивала сквозь него, словно солнце сквозь листву.
– Ты, несомненно, гадаешь, как собираюсь я вернуть ей подлинное обличье, – сказал Шмендрик. – Не гадай. Сила придет ко мне в минуту нужды – ныне я знаю хотя бы это. Настанет время, и она начнет приходить на мой зов, однако оно еще не настало. – Он порывисто схватил длинными руками голову Молли Грю и, стиснув ее, воскликнул: – Но ты была права, ты была права! Она здесь и она моя!
Молли оттолкнула его, одна щека ее грубо побагровела, уши расплющились. Девушка вздохнула у нее на коленях, почти перестала улыбаться, отвернула лицо от восхода. Молли сказала:
– Шмендрик, несчастный ты маг, как же ты не понимаешь…
– Что? Тут и понимать нечего. – Однако голос его стал вдруг резким и настороженным, в зеленых глазах появился испуг. – Красный Бык пришел за единорогом, вот ей и нужно было обратиться в кого-то другого. Ты сама молила меня изменить ее, – что же тревожит тебя теперь?
Молли покачала головой, подрагивавшей, как у старухи. И сказала:
– Не знаю, о чем ты думал, обращая ее в девушку, в человека. Мог бы найти и что-то получше…
Она не закончила, отвела взгляд. Одна ее рука продолжала разглаживать белые волосы девушки.
– Обличие выбрано магией, а не мной, – ответил Шмендрик. – Шарлатан может отдавать предпочтение одному надувательству перед другим, но маг – это носильщик, ослик, который доставляет свою хозяйку туда, куда требуется. Маг призывает ее, но выбирает магия. Если она превратила единорога в человеческое существо, значит иной возможности не было.
Лицо чародея пылало от ревностного исступления, которое молодило его еще пуще.
– Я переносчик, – пропел он, – вместилище, посланец…
– Ты идиот! – яростно крикнула Молли Грю. – Слышишь? Да, ты маг, но маг-тупица!
Между тем девушка пыталась проснуться, ладони ее раскрывались и закрывались, веки трепетали, как грудь горлицы. Молли и Шмендрик смотрели на нее, и вот девушка, издав тихий звук, открыла глаза.
Расставлены они были шире обычного, а посажены глубже, – темные, как морские глубины, и лучезарные, как море, в котором мерцают странные, никогда не поднимавшиеся к поверхности существа. Единорога, подумала Молли, можно было превратить в ящерицу, в акулу, в улитку, в гусыню, однако глаза все равно выдали бы ее. Во всяком случае, мне. Я бы ее узнала.
Девушка лежала неподвижно, отыскивая себя глазами в глазах Молли и Шмендрика. Затем она в одно движение вскочила на ноги, и черный плащ пал на колени Молли. На миг девушка обратилась в круг, глядя на свои руки, которые она подняла высоко и бессмысленно, а после прижала к груди. Она раскачивалась и нелепо переступала, точно выполняющая заученный трюк обезьяна, лицо ее стало глупым, озадаченным, как у жертвы шутника. И все же, произвести хотя бы одно движение, которое не было прекрасным, она не могла. Ужас, бившийся в ней, превосходил своей прелестью любую радость, какую когда-либо видела Молли, – вот это и было самым ужасным.
– Ослик, – промолвила Молли. – Посланец.
– Я смогу сделать ее прежней, – хрипло ответил чародей. – Не беспокойся. Смогу.
Светясь под солнцем, девушка поковыляла туда и сюда на сильных юных ногах. И вдруг споткнулась и упала – больно, потому что не умела смягчать падение руками. Молли бросилась к ней, но девушка уже сидела на корточках, глядя на нее и вопрошая низким голосом: «Что вы со мной сделали?» И Молли Грю заплакала.
Вперед выступил Шмендрик, лицо его было холодным и мокрым, но голос спокойным:
– Я превратил тебя в человека, чтобы спасти от Красного Быка. Ничего иного я не мог. Я сделаю тебя прежней, как только сумею.
– Красный Бык, о! – прошептала девушка. – И задрожала так, точно что-то трясло ее и било изнутри. – Он был слишком силен, – сказала она. – Слишком. Конца у силы его не было, как и начала. Он древнее меня.
Глаза ее расширились, и Молли показалось, что в них бродит Бык, прорезая их глубину, как рдеющая рыба, и исчезая. Девушка начала робко ощупывать свое лицо, отпрядывая от собственных прикосновений. Изогнутые пальцы ее скользнули по метине на лбу, и она закрыла глаза, и испустила тонкий, пронзительный вопль утраты, слабости и безмерного отчаяния.