Он еще сильнее склонился над стеной, напрягая зрение, чтобы получше разглядеть медленно продвигавшуюся по дороге троицу. И фыркнул так, что забрало его лязгнуло.
– Первая женщина сбила ноги и оттого гневлива, – сообщил он. – Мужчина, похоже, из благодушных, хоть и ведет жизнь, несомненно, бродячую. Менестрель, скорее всего, или просто музикус.
И замолчал надолго, наблюдая за их приближением.
– А третий? – в конце концов осведомился старший. – Твое закатное мечтание с небезынтересными волосами? Или ты успел пресытиться ею всего за четверть часа, уже узнав ее ближе, чем позволяет любовь?
Голос его скребся внутри шлема, как маленькая когтистая лапа.
– Не думаю, что смогу когда-нибудь близко узнать ее, – ответил первый дозорный, – как бы она ко мне ни приблизилась.
Его голос звучал приглушенно и печально, эхо упущенной радости отзывалось в нем.
– В ней есть новизна, – сказал он. – С ней все происходит впервые. Посмотри, как она движется, как идет, как поворачивает голову, – все это в первый раз, до нее никто еще такого не делал. Посмотри, как задерживает воздух в груди и выдыхает его, – так, словно никто больше в мире не знает, насколько вкусен воздух. Все это создано для нее. Узнай я, что она родилась нынче утром, я лишь удивился бы тому, как она стара.
Второй дозорный тоже смотрел с башни на трех путников. Высокий мужчина первым увидел его, второй была угрюмая женщина. Глаза их отразили лишь доспех дозорного – мрачный, расползавшийся и пустой. Но затем и девушка в разодранном плаще подняла к нему лицо, и он отшатнулся от парапета, заслонясь от ее взгляда жестяной рукавицей. Миг спустя она и ее спутники вступили в тень замка, и он уронил руку.
– Полагаю, она безумна, – спокойно сказал он. – Ни одна взрослая девушка не смотрит так, если она не безумна. Досадно, конечно, но куда предпочтительнее второй остающейся возможности.
– Которой? – спросил, помолчав, дозорный помоложе.
– Да той, что она и впрямь родилась только этим утром. Безумие устроило бы меня в гораздо большей мере. Сойдем вниз.
Когда мужчина и женщины достигли замка, двое дозорных стояли по сторонам от ворот, перекрестив тупые алебарды и поводя перед собою мечами. Солнце зашло, море выцветало, и нелепые доспехи дозорных приобретали вид все более грозный. Путники замялись, переглядываясь. За их спинами не было темного замка, и глаза их оставались ничем не прикрытыми.
– Назовитесь, – потребовал пергаментный голос второго дозорного.
Высокий мужчина выступил вперед.
– Я – Шмендрик Волхв, – сказал он. – Это Молли Грю, моя помощница, а это леди Амальтея.
Произнося имя белой девы, он запнулся, как будто делал это впервые.
– Мы ищем аудиенции короля Хаггарда, – продолжал он. – И прошли долгий путь, чтобы увидеть его.
Второй дозорный подождал, когда заговорит первый, но молодой человек лишь смотрел на леди Амальтею. И второй раздраженно потребовал:
– Изложите ваше дело к королю Хаггарду.
– Изложу, – пообещал чародей, – но лишь самому Хаггарду. Разве стал бы я доверять королевское дело привратникам и швейцарам? Отведи нас к королю.
– Интересно, какого рода королевское дело может обсуждать с Хаггардом бродячий кудесник, способный лишь на глупые речи? – угрюмо осведомился второй дозорный. Однако развернулся и прошел в ворота замка, и гости короля поплелись за ним следом.
Последним шел дозорный помоложе и поступь его была нежна, как поступь леди Амальтеи, каждое движение коей он повторял, сам того не замечая. На миг она остановилась в воротах, глядя на море, и дозорный остановился тоже.
Прежний товарищ сердито окликнул его, однако молодой дозорный заступил на новую вахту и отвечал теперь за свои упущения перед новым его капитаном. Он миновал ворота лишь после того, как леди Амальтея соизволила сделать это. И последовал за нею, напевая про себя, как взволнованная волынка.
Что же, скажи, происходит со мной?
Что же, скажи, происходит со мной?
Радость и страх смешались в одно,
Что же, скажи, происходит со мной?
Они пересекли мощенный булыжником двор, где холодные постиранные простыни ощупали их лица, и через маленькую дверь вошли в зал столь огромный, что не различили в темноте его ни стен, ни потолка. Колоссальные каменные колонны склонялись над ними, устало тащившимися по залу, а затем отстранялись, даже не дав себя разглядеть. Дыхание вошедших отдавалось эхом в гигантском пространстве, шаги других существ, много меньших, звучали столь же отчетливо, как их. Молли Грю старалась держаться по возможности ближе к Шмендрику.
В конце огромного зала обнаружилась еще одна дверь, а за ней шаткая лестница. Здесь было несколько окон, но не было света. Лестница завивалась все круче и круче, пока каждый их шаг не обратился в поворот кругом, а башня не стиснула их, точно потный кулак. Тьма смотрела на них, ощупывала. Воздух пах, как пахнет мокрая собака.
Внезапно раздались какие-то раскаты, и низкие, и близкие. Башня дрогнула, как зацепивший килем дно корабль, и ответила низким каменным воем. Трое странников вскрикнули, стараясь не сорваться с содрогнувшейся лестницы, но предводитель их шел вперед, не дрогнув и не промолвив ни слова. А дозорный помоложе горячо прошептал леди Амальтее: «Все хорошо, не бойтесь. Это всего только Бык». Раскаты не повторились.
Второй дозорный вдруг остановился, извлек из потайного места ключ и воткнул его – так это выглядело – в голую стену. Часть ее откачнулась вовнутрь, и маленькая процессия вступила в узкий покой с одним окном и креслом на дальнем конце. Больше здесь ничего не было: ни мебели, ни занавесей, ни гобеленов. Комнату наполнили пятеро людей, высокое кресло и мучнистый свет восходящего месяца.
– Вы в тронной зале короля Хаггарда, – сказал второй дозорный.
Чародей схватил его за кольчужный локоть и повернул лицом к себе.
– Это же келья. Склеп. Живой король восседать здесь не станет. Отведи нас к Хаггарду, если он еще жив.
– Жив он или нет – это уж сами судите, – ответил увертливый голос дозорного. Он расстегнул шлем и поднял его над своей седой головой, сказав: – Я король Хаггард.
Глаза у него были того же цвета, что рога Красного Быка. Он превосходил Шмендрика ростом, и, хоть лицо его зло избороздили морщины, ничего безрассудного или взбалмошного в нем не замечалось. То было щучье лицо: длинные, холодные челюсти, жесткие щеки, худая шея, в которой трепетала сила. Лет ему могло быть семьдесят, могло восемьдесят, а могло и больше.
Первый дозорный выступил вперед, держа на локте шлем. Молли Грю, увидев его лицо, задохнулась, ибо оно было дружелюбным, в ямочках, лицом молодого принца, который читал журнал, пока его принцесса пыталась приманить единорога. Король Хаггард представил его:
– Это Лир.
– Здравствуйте, – сказал принц Лир. – Рад знакомству с вами.
Улыбка принца вертелась у ног их, точно полный надежд щенок, но глаза – глубокие, темно-синие глаза за колючими ресницами – мирно вникали в глаза леди Амальтеи. Она ответила ему безмолвным, как драгоценный камень, взглядом, увидев в нем не больше того, что люди видят в единорогах. Однако принц ощутил странную, счастливую уверенность, что она разглядела все, что в нем есть, вплоть до пустот, о существовании коих он и не подозревал и в которых взгляд ее отозвался эхом и запел. Удивительные дарования начали побуждаться где-то к юго-западу от его двенадцатого ребра, а сам он – все еще остававшийся отражением леди Амальтеи, – просиял.
– Так что же привело вас ко мне?
Шмендрик Волхв откашлялся и склонился перед стариком с выцветшими глазами.
– Мы желаем поступить к вам на службу. Легендарный двор короля Хаггарда славен повсюду…
– Я не имею нужды в слугах.
Король отвернулся, лицо и тело его вдруг обмякли от безразличия. И все же Шмендрик уловил любопытство, затаившееся под кожей цвета камней и в корнях седых волос. И осторожно промолвил:
– Но ведь есть же у вас какая-то свита, сопровождающие вас лица. Простота – величайшее украшение королей, признаю; однако такой король, как Хаггард…
– Я теряю к тебе интерес, – снова прервал его шуршащий голос, – а это весьма опасно. Еще миг, и я вполне забуду тебя и не смогу даже вспомнить потом, что я с тобой сделал. Забытое мной не просто перестает существовать, оно, и это прежде всего, никогда и не существовало.
И пока он говорил это, глаза короля, как прежде глаза его сына, поворотились, чтобы встретиться с глазами леди Амальтеи.
– Мой двор, – продолжал он, – раз уж тебе угодно называть его так, состоит из четверых ратников. Я обошелся бы и без них, если бы смог, ибо трачу на них больше того, чего они стоят, впрочем, это относится к любому человеку. Однако они поочередно служат дозорными и поварами и производят впечатление армии – издали, разумеется. Какие еще прислужники мне нужны?
– А как же радости двора? – воскликнул чародей. – Музыка, беседы, женщины и фонтаны, охоты и машкерады, и роскошные пиры…
– Они для меня ничто, – ответил король Хаггард. – Я познал их, они не дали мне счастья. А я не держу при себе ничего, что не дает мне счастья.
Леди Амальтея тихо прошла мимо него к окну и остановилась, глядя на ночное море.
Шмендрик, сообразивший куда дует ветер, провозгласил:
– Превосходно вас понимаю! Сколь утомительными, затасканными, мелкими и неприбыльными представляются вам обыкновения этого мира! Вы утомлены упоениями, пресыщены приятностями, изнурены изысками изобилия. Да, такова королевская хворь, и потому-то никто более короля не нуждается в услугах мага. Ибо только для мага мир вечно текуч, бесконечно изменчив и неизменно нов. Только ему ведом секрет перемен, только он воистину ведает, что всякая вещь притаилась перед прыжком, желая обратиться во что-то еще, и из этого универсума усилий черпает он свою силу. Для мага март – это май, снег сер, трава тускла, а то есть это или все, что вам будет угодно. Так возьмите ж на службу мага – сию же секунду!