Король Хаггард сказал:
– Что она носит, что с вами приключилось и кто вы друг другу, меня, по счастью, не касается. На сей счет можешь врать мне, сколько осмелишься. Я хочу знать, кто она. Я хочу знать, как она разрушила, не произнеся ни слова, магию Мабрука. Я хочу знать, почему ее глаза наполнены зелеными листьями и лисятами. Отвечай быстро и не поддавайся искушению солгать, в особенности о зеленой листве. Отвечай же.
Ответить сразу Шмендрик не смог. Он издал несколько кратких серьезного толка звуков, однако внятных слов среди них не обнаружилось. Молли Грю собралась для ответа с силами, хоть и подозревала, что говорить королю Хаггарду правду не следует. Что-то в его ледяной особе было губительным для всякого слова, корежило любые честные намерения, придавая им форму замученных башен его замка. И все же она заговорила бы, но в мрачном покое прозвучал другой голос: легкий, добрый и глупый голос молодого принца Лира.
– Какая нам разница, отец? Теперь она здесь.
Король Хаггард вздохнул. Мягкостью этот звук, низкий и скребучий, не отличался; то был не звук уступки, но рокот размышлений изготовившегося к прыжку тигра.
– Ты прав, конечно, – сказал король. – Она здесь, все они здесь, и знаменует ли сие мою погибель или нет, но покамест я пригляжусь к ним. В них присутствует приятный привкус несчастья. Возможно, он-то мне и потребен.
И, обратившись к Шмендрику, король резко сказал:
– Как мой маг, ты станешь развлекать меня, когда я пожелаю развлечься, и на манер разнообразно проникновенный и поверхностный. Ожидается, что ты будешь знать, когда ты нужен и в каком облике, ибо я не могу всякий раз описывать тебе мои настроения и желания. Платить я тебе не буду, поскольку ясно, что явился ты сюда не ради денег. Что до твоей потаскухи, или помощницы, или как тебе угодно ее называть, она также станет служить мне, если желает остаться в замке. Начиная с этого вечера, она – стряпуха, служанка, судо- и поломойка.
Он замолчал, ожидая, видимо, возражений Молли, однако та лишь кивнула. Луна отошла от окна, но принц Лир видел, что темнее в темном покое не стало. Холодный свет леди Амальтеи набирал силу медленнее, чем ветер Мабрука, однако принц прекрасно понимал, что он куда как опаснее. Принцу хотелось писать при этом свете стихи, а такое желание его никогда еще не посещало.
– Ты можешь ходить где и как пожелаешь, – сказал леди Амальтее король Хаггард. – Я был, возможно, и глуп, впустив тебя в замок, однако я глуп не настолько, чтобы запрещать тебе приближаться к той или иной двери. Мои тайны сами себя охраняют – твои тоже? На что ты смотришь?
– На море, – повторила леди Амальтея.
– Да, море – это всегда хорошо, – согласился король. – Как-нибудь мы полюбуемся им вместе.
Он медленно направился к двери.
– Странно, – сказал он, – держать в замке существ, присутствие коих заставило Лира назвать меня отцом, чего он не делал с пяти лет.
– С шести, – сказал принц Лир. – Мне было тогда шесть.
– С пяти или с шести, – ответил король, – но это слово перестало приносить мне счастье задолго до того, и не принесло теперь. Покамест ее присутствие здесь не изменило ничего.
Ушел он почти так же беззвучно, как Мабрук, и вскоре они услышали перестук его жестяных сапог на лестнице.
Молли Грю тихо подошла к леди Амальтее, встала рядом с ней перед окном.
– Что там? – спросила она. – Что ты видишь?
Шмендрик, облокотившись о трон, разглядывал продолговатыми зелеными глазами принца Лира. Из долины Хагсгейта вновь прилетел холодный рев.
– Я выберу для вас покои, – сказал принц Лир. – Вы не голодны? Я принесу вам поесть. Я знаю, где хранится немного ткани, тонкого атласа. Вы сможете сшить платье.
Никто ему не ответил. Тяжкая ночь поглотила слова принца, и ему стало казаться, что леди Амальтея и не слышит его, и не видит. Стояла она неподвижно, однако он не сомневался, что, стоя здесь, она уходит от него, подобно луне.
– Позвольте мне помогать вам, – сказал принц Лир. – Чем я могу быть полезен? Позвольте вам помогать.
– Чем я могу быть полезен? – спросил принц Лир.
– Да пока ничем, – ответила Молли Грю. – Все, что мне нужно, – вода. Ну разве что ты захочешь почистить картошку, это меня устроило бы.
– Нет, я не об этом. Ну, то есть, да, почищу, если ты хочешь, но я говорил о ней. Понимаешь, обращаясь к ней, я всегда задаю этот вопрос.
– Сядь и очисть несколько картофелин, – сказала Молли. – Хоть будет чем руки занять.
Разговор их происходил в судомойне, сырой комнатушке, пропитанной запахами подгнившей репы и закисшей свеклы. В углу ее была свалена в кучу дюжина глиняных тарелок, горевший под треногой костерок выбивался из сил, стараясь вскипятить налитую в котел серую воду. Молли сидела за корявым столом, заваленным картофелинами, пореем, луковицами, перцами, морковинами и иными овощами, по большей части обмяклыми и пятнистыми. Принц Лир стоял перед ней, медленно покачиваясь с пяток на носки, свивая и развивая большие мягкие пальцы.
– Я нынче утром еще одного дракона убил, – наконец сообщил он.
– Это хорошо, – сказала Молли. – Хорошо. Сколько их уже?
– Пять. Сегодняшний был помельче прежних, но хлопот доставил больше. Подобраться к нему пешим я не смог, достать его можно было только копьем, а в результате конь мой сильно обгорел. Странная с ним получилась история…
Молли прервала его:
– Сядь, Ваше Высочество, не качайся больше. Смотрю на тебя, и меня мутить начинает.
Принц Лир сел напротив нее. Снял с пояса кинжал и начал уныло чистить картошку. Молли взирала на него с медленной слабой улыбкой.
– Я принес ей голову, – сказал он. – Она была у себя в покое, как обычно. Тащил я голову по лестницам, тащил, чтобы положить к ее ногам.
Он вздохнул и немедля проколол кинжалом палец.
– Проклятье. Ну ничего. Голова дракона, благороднейший из даров, какой один человек может поднести другому. Но когда она взглянула на голову, та вдруг стала жалкой, увечной мешаниной чешуи, рогов, хрящеватого языка, налитых кровью глаз. Я почувствовал себя деревенским мясником, который принес своей девушке в знак любви кусок свежего мяса. А следом она посмотрела на меня, и я пожалел, что убил беднягу. Пожалел, что убил дракона!
Он ударил кинжалом по вялой картофелине и поранился снова.
– Ты чисть от себя, не к себе, – посоветовала Молли. – Знаешь, я думаю, что хватит тебе убивать драконов для леди Амальтеи. Если на нее пятеро впечатления не произвели, еще один тут вряд ли поможет. Попробуй что-нибудь другое.
– А чего я уже не пробовал? – спросил принц Лир. – Четыре реки переплыл, все в половодье, не меньше мили шириной. Взошел на семь гор, которых прежде никто не покорял, провел три ночи на Болоте Удавленника, вышел живым из леса, в котором цветы выжигают людям глаза, а соловьи поют ядовитые песни. Разорвал помолвку с принцессой, на которой согласился жениться, – и если ты не считаешь это геройским поступком, значит не знакома с ее мамашей. Зарубил ровно пятнадцать черных рыцарей, что сидели в черных шатрах у пятнадцати бродов, вызывая на бой всякого, кто желал ими пройти. А ведьмам из тернистых лесов, великанам, демонам, притворявшимся дамочками, я давно и счет потерял, равно как стеклянным горам, смертоносным загадкам и жутким задачкам, волшебным яблокам, кольцам, лампам, мечам, плащам, сапогам, шейным платкам и стаканчикам выпивки на ночь. Не говорю уже о крылатых конях, василисках, морских змеях и прочем поголовье скота.
Принц Лир поднял голову, темно-синие глаза его были грустны и недоуменны.
– Все попусту, – сказал он. – Я не могу прикоснуться к ней, что бы ни совершил. Ради нее я стал героем – я, ленивый Лир, посмешище и позор моего отца, – но мог бы с тем же успехом остаться прежним тупым обормотом. Мои великие подвиги ничего для нее не значат.
Молли взяла нож и начала резать перец.
– Так, может быть, сердце леди Амальтеи невозможно завоевать великими подвигами.
Принц озадаченно уставился на нее.
– А что, есть и другой способ завоевать сердце девы? – пылко осведомился он. – Тебе он известен, Молли? Ты назовешь его мне?
Принц склонился над столом, схватил ее за руку.
– Мне нравится быть отважным, но я готов обратиться в праздного труса, если ты думаешь, что это поможет. Увидев ее, я проникаюсь желанием сразиться со всем злом и уродством мира, но также и желанием сидеть на месте и страдать. Что же мне делать, Молли?
– Не знаю, – сказала она, внезапно смутившись. – Возможно, тебе помогли бы доброта, учтивость, достойные дела и прочее в этом роде. И хорошее чувство юмора.
На колени ей запрыгнул и, громово мурлыча, приник к ее руке небольшой кривоухий кот цвета меди и золы.
– Ты хотел рассказать о коне. Что там за странность?
Принц Лир смотрел на кота с кривым ухом:
– А этот откуда взялся? Он твой?
– Нет, – сказала Молли. – Я лишь кормлю его и иногда держу на коленях.
Она почесала горло кота, тот закрыл глаза.
– Я думала, он здешний.
Принц покачал головой:
– Отец ненавидит кошек. Говорит, что никаких кошек на свете нет, – это лишь облик, который принимают самые разные бесята, чертенята и дьяволята, чтобы им проще было пролезть в людские жилища. Если отец узнает о нем, убьет.
– Так что насчет коня? – снова спросила Молли.
Принц Лир опять помрачнел:
– История непонятная. Когда она не обрадовалась подарку, я подумал, что, возможно, ей будет интересно узнать, как я добыл голову. И рассказал, как выглядел дракон, как мы сражались – ну, ты понимаешь, – о его шипе и голых крыльях, о том, как пахнет дракон, особенно ранним утром, как черная кровь окатила острие моего копья. Она ничего не услышала, ни единого слова, пока я не заговорил о струе пламени, которое почти сожгло ноги моего бедного коня. Вот тогда – о, тогда она вернулась оттуда, куда удалилась в начале моего рассказа, и сказала, что должна увидеть моего коня. И я отвел ее в конюшню, где стояло, плача от боли, бедное животное, и она положила ладонь на его ногу. И конь перестал стонать. Когда им по-настоящему больно, они издают ужасные звуки. А когда умолкают, тишина звучит как песня.