Тут он запнулся, и его одолела вдруг необычайная тяга к чистоплотности; он не произнес ни слова, пока не вылизал всего себя так, что шерсть на нем стала дыбом, а затем еще долго приглаживал ее. И, даже заговорив, смотрел не на Молли, а на свои когти.
– Если бы она коснулась меня, – негромко сказал он, – я принадлежал бы ей, а не себе и уже навсегда. Я хотел, чтобы она коснулась, но не мог этого позволить. Людям мы разрешаем гладить нас, потому что нам это приятно, а их успокаивает, но ей – ни в коем разе. Такую цену ни один кот платить не станет.
Тут Молли взяла его на руки, и кот замурлыкал ей в шею, и мурлыкал так долго, что она испугалась, – не покинуло ли его желание разговаривать. Однако в конце концов кот сказал:
– У тебя почти не осталось времени. Скоро она забудет и о своей сущности, и о причине, по которой пришла сюда, и Красный Бык перестанет рычать в ночи, разыскивая ее. Может статься, она даже выйдет за доброго принца, который так любит ее.
И внезапно кот резко ткнулся мордочкой в спокойно лежавшую ладонь Молли.
– Сделай это, – потребовал он. – Полюбив единорога, принц явил великую доблесть. Мы, коты, способны оценить абсурдную отвагу.
– Нет, – сказала Молли Грю. – Нет, не может быть. Она же последняя.
– Что ж, тогда ей пора приняться за дело, ради которого она пришла, – ответил кот. – Пройти путем короля вниз, к Быку.
Молли прижала его к себе с такой силой, что он протестующе пискнул, совсем как мышь.
– Тебе этот путь известен? – спросила она с тем же пылом, с каким задавал ей вопросы принц Лир. – Укажи его мне, скажи, куда нам идти.
Она поставила кота на стол и сняла с него руки.
Кот ответил ей очень не скоро, хоть глаза его и разгорались все ярче и ярче: золото в них сменяло зелень. Кривое ухо его подергивалось, как и черный кончик хвоста, в остальном же он оставался неподвижным.
– Когда вино выпьет себя, – наконец сказал он, – когда череп заговорит, а часы покажут верное время – только тогда вы найдете туннель, ведущий в логово Красного Быка. – И подобрав передние лапки под грудь, добавил: – Но тут, разумеется, кроется некая хитрость.
– Об заклад готова побиться, – мрачно согласилась Молли. – На колонне в большом зале висит жуткий, крошащийся старый череп, но ему давно уже нечего сказать. Часы, стоящие невдалеке от него, безумны и бьют, когда захотят, – то каждый час отбивают полночь, то в четыре пробьют семнадцать, а то умолкнут на целую неделю. Ну а вино… ах, кот, не проще ли будет показать мне туннель? Ты же знаешь, где он, верно?
– Разумеется, знаю, – ответил кот и криво зевнул, сверкнув зубами. – Разумеется, было бы проще показать его тебе. Да и ты сэкономила бы на времени и хлопотах.
Речь его становилась сонной, протяжной, и Молли поняла, что он, подобно королю Хаггарду, теряет интерес к разговору. И потому быстро попросила:
– Скажи мне хотя бы одно. Что стало с единорогами. Где они?
Кот зевнул снова.
– Далеко и близко, близко и далеко, – промурлыкал он. – Глаза твоей леди могут увидеть их, но память ее почти неспособна до них дотянуться. Они приближаются и уходят.
Кот сомкнул веки.
Дыхание Молли терлось, точно веревка, о ее затвердевшее горло.
– Будь ты проклят, почему ты не хочешь помочь мне?! – закричала она. – Почему ты всегда говоришь загадками?
Один глаз кота медленно приотворился, золотой и зеленый, как солнечный свет в лесу. И кот ответил:
– Я тот, кто я есть. Если б я мог, то сказал бы тебе все, что ты хочешь узнать, ибо ты была добра ко мне. Однако я кот, а на свете нет и никогда не бывало кота, который хоть раз в жизни дал кому-то прямой ответ.
Последние несколько слов потонули в низком размеренном мурлыканье, и кот заснул, оставив, впрочем, глаз слегка приоткрытым. Молли держала его на коленях и гладила, и он мурлыкал во сне, но никогда уж не заговорил снова.
Принц Лир воротился через три дня после того, как ускакал, чтобы сразить увлекавшегося деревенскими девицами огра, – со спины принца свисала Огромная Секира герцога Олбана, голова огра билась о седельную луку. Ни то, ни другое он леди Амальтее не поднес, как и не поспешил отыскать ее, держа в руках кровавую голову чудища. В тот вечер он пришел в судомойню и объяснил Молли Грю, что постановил никогда более не тревожить леди Амальтею знаками своего внимания, но тихо жить, помышляя о ней, страстно служа ей до самой своей одинокой кончины и не ища ни общества ее, ни приязни, ни любви.
– Я буду бесцветным, как дыхание в воздухе, – сказал он, – невидимым, как сила, что удерживает ее на земле. – А подумав немного, добавил: – Может быть, стану время от времени сочинять стихи для нее и подсовывать их ей под дверь или просто оставлять там, где она может случайно наткнуться на них. Но подписывать стихи не буду.
– Весьма благородно, – сказала Молли. Услышав, что принц покончил с ухажерством, она испытала облегчение, но также и приятное удивление и почему-то печаль. – Девушки любят стихи больше, чем мертвых драконов и волшебные мечи, – заверила его Молли. – Во всяком случае, я, когда была девушкой, любила их больше. Я и с Капутом убежала потому, что…
Однако принц Лир прервал ее, твердо сказав:
– Нет, не дари мне надежду. Я должен научиться жить без надежд, как живет мой отец, и тогда, быть может, мы с ним наконец-то поймем друг друга. – Он порылся в карманах, и Молли услышала шелест бумаги. – По правде сказать, я уже написал об этом – о надежде, о ней и о прочем – несколько стихотворений. Взгляни на них, если хочешь.
– С большим удовольствием, – ответила Молли. – Но скажи, ты, стало быть, не будешь больше покидать замок, чтобы биться с черными рыцарями и скакать на коне сквозь кольца огня?
Вопрос этот она задала из желания подразнить принца, но, еще не договорив, поняла, что ей будет немного жаль, если так все и случится, ибо, пережив приключения, принц стал намного красивее и сбросил лишний вес, а кроме того, обзавелся едва уловимым мускусным ароматом смерти, который всегда льнет к героям. Впрочем, принц почти смущенно покачал головой.
– О, полагаю, от этого навыка я не откажусь, – пробормотал он. – Буду практиковаться и дальше, но не из потребности покрасоваться и не ради того, чтобы она прослышала обо мне. Поначалу эти желания меня и вели, однако, когда начинаешь спасать людей, разрушать злые чары и вызывать грешных герцогов на честный бой, оно быстро входит в привычку, – а став героем, трудно бросить это занятие. Так что же, понравилось тебе первое стихотворение?
– Написано с несомненным чувством, – ответила Молли. – Но рифмуются ли «процветши» и «вотще»?
– Там еще нужна небольшая правка, – признал принц Лир. – Однако меня пуще беспокоит слово «фурор».
– А меня скорее «призор».
– Нет, я о правописании говорю. Где стоят два «р», в середине или на конце?
– Я думаю, в середине, – сказала Молли. – Шмендрик, – ибо в дверь как раз вошел, согнувшись, чародей, – где в слове «фурор» два «р»?
– В середине, – устало ответил он. – Тот же корень, что у «фуррии».
Молли налила ему чашку бульона, он сел за стол. Глаза его были жестки и мглисты, как нефрит, одно веко подергивалось.
– Мне больше не выдержать, – медленно произнес он. – Дело не в этом жутком замке и не в том, что приходится все время слушать Хаггарда, с этим я свыкся, дело в дешевом ярмарочном вздоре, который он заставляет меня показывать часами – сегодня на протяжении всей ночи. Я не возражал бы, попроси он настоящей магии или хотя бы простого колдовства, но ему подавай все те же фокусы с колечком и золотой рыбкой, с картами, шарфами и веревочкой, совершенно как в «Полночном балагане». Не могу. Больше не могу.
– Но ведь ты ему для того и понадобился, – возразила Молли. – Если бы он желал настоящей магии, то оставил бы при себе старого Мабрука.
Шмендрик поднял на нее взгляд – почти позабавленный.
– Я не то имела в виду, – сказала она. – А кроме того, терпеть осталось недолго, всего лишь до времени, когда мы найдем путь к Красному Быку, о котором сказал мне кот.
Последнее она произнесла, понизив голос до шепота, и оба быстро взглянули на принца Лира, однако тот сидел на табуретке в углу, явно сочиняя новые стихи.
– Газель, – бормотал он, постукивая себя карандашом по губам, – мадемуазель, мель, цитадель, карамель, параллель…
Выбрав «асфодель», он принялся строчить дальше.
– Мы никогда его не найдем, – очень тихо ответил Шмендрик. – Даже если кот сказал правду, в чем я сомневаюсь, Хаггард постарается, чтобы у нас не осталось времени на изучение черепа и часов. Как ты думаешь, для чего он каждый день наваливает на тебя все больше работы, если не для того, чтобы не дать тебе рыскать и рыться в огромном зале? Зачем заставляет меня развлекать его базарными фокусами? Да и с какой стати взял меня в королевские маги? Он знает, Молли, я уверен! Знает, кто она, хоть пока и не поверил в это до конца, – а когда поверит, поймет, что ему делать. Я иногда вижу это по его лицу.
– Паренье страсти, крах утраты, – продекламировал принц Лир. – Аты-баты шли солдаты. Чтоб я сдох.
Шмендрик склонился над столом.
– Нам нельзя оставаться здесь и ждать, когда он нанесет удар. Единственная наша надежда – ночной побег, может быть, морем, если мне удастся раздобыть где-то лодку. Дозорные смотрят в долину, а ворота…
– Но другие! – тихо воскликнула Молли. – Как мы можем уйти, если она проделала такой путь, чтобы найти других единорогов, а мы знаем, что они здесь?
И все же мелкая, нежная и ненадежная часть ее души вдруг захотела, чтобы ее убедили: поиски провалились, – и Молли, поняв это, разозлилась на Шмендрика.
– И как же твоя магия? – спросила она. – Как насчет твоих собственных скромных поисков? Ты и их собираешься бросить? И пусть она умрет в человеческом облике, а ты будешь жить вечно? Тогда уж отдал бы ее Быку.
Чародей, лицо которого стало бледным и смятым, как пальцы прачки, откинулся на спинку стула.