Леди Амальтея упала – и навсегда, как ломается стебель цветка. Шмендрик отпрыгнул в сторону и перекатился, увлекая с собой Молли Грю. Оба врезались в отколовшуюся от стены каменную плиту и съежились, ибо Красный Бык буйствовал, не оборачиваясь к ним. Впрочем, он замер, не докончив шага и теперь внезапную тишину нарушало только его дыхание и далекое скрежетание моря – которое могло показаться абсурдным всякому, кто не ведал его причины.
Она лежала, подогнув под себя ногу. И медленно подергивалась, не издавая ни звука. Принц Лир стоял между Быком и ее телом, безоружный, но поднявший руки так, точно они держали меч и щит. И еще раз за эту бесконечную ночь он произнес: «Нет».
Вид принц имел преглупый – ведь еще миг, и он будет растоптан. Красный Бык не видел Лира и потому убил бы, даже не зная, что кто-то преградил ему путь. И вот тогда благоговение, любовь и великая грусть поразили Шмендрика Волхва и сплелись в душе его в клубок, наполняя ее и наполняя, пока он не почувствовал, что переполнен до самых краев тем, что было не ими, но чем-то другим. Маг не поверил этому чувству, однако оно пришло к нему, как уже приходило дважды, и опустошило сильнее, чем прежде. На этот раз его было слишком много – не вместить: оно просачивалось сквозь кожу Шмендрика, било ключами из пальцев, вскипало в глазах, в волосах, во впадинах плеч. Слишком обильное, чтобы удержать его и тем паче использовать, и Шмендрик заплакал от боли, пронзенный своей немыслимой жадностью. И подумал, или сказал, или пропел: «Я и не знал, как я пуст, пока не наполнился».
Леди Амальтея еще лежала там, где упала, но теперь она пыталась встать, а принц Лир по-прежнему охранял ее, подняв пустые руки навстречу огромному, нависшему над ним существу. Кончик языка принца высунулся из уголка его рта, как у ребенка, который с превеликой серьезностью разбирает игрушку. Многие годы спустя, когда имя Шмендрика затмило имя самого Никоса и существа пострашнее злых духов смирялись, всего лишь услышав его, он никогда не творил и малейшей магии, не увидев мысленно принца Лира, сузившего от яростного блеска глаза и высунувшего наружу кончик языка.
Красный Бык топнул снова, и принц Лир упал ничком и встал, обливаясь кровью. Бык зарокотал; незрячая, надменная голова его пошла вниз, опускаясь, как чаша на весах судьбы. Доблестное сердце Лира, казалось, висело между бледных рогов, едва ли не орошая кровью их острия, но он стоял, почти раздавленный и разъятый, стоял, стиснув зубы и не двигаясь. Бык заревел еще громче, все ниже опуская рога.
И вот тут Шмендрик выступил на открытое место и произнес несколько слов. Коротких, не примечательных ни мелодичностью, ни резкостью, да Шмендрик и сам не расслышал их за ревом Красного Быка. Однако он знал, что они означают, и точно знал, как их произнести, и знал, что сможет произнести снова, когда захочет, – именно так, как сейчас, или иначе. Сейчас он произнес их нежно и радостно и почувствовал, что бессмертие спадает с него, как доспех или саван.
При первом слове заклинания леди Амальтея испустила тонкий, горестный вскрик. Она опять потянулась к принцу Лиру, однако тот стоял к ней спиной, защищая ее, и ничего не услышал. Несчастная Молли Грю схватила Шмендрика за руку, но маг продолжал читать заклинание. И все-таки, даже когда чудо расцвело там, где лежала леди Амальтея, – белое, как море, как море беспредельное в своей красоте, как Бык в своей мощи, – даже тогда она смогла на миг удержать себя. Ее уже не было там, но лицо леди Амальтеи еще повисело в воздухе, словно струйка дыхания.
Было бы лучше, если бы принц Лир не оборачивался, пока она не ушла, однако он обернулся. И увидел единорога, и она просияла в нем, точно в стеклянном сосуде, однако он позвал не ее, но другую – уже отвергнутую, леди Амальтею. И голос принца прикончил ее, она исчезла, едва он прокричал это имя, словно петух, возвещающий наступление дня.
Теперь все происходило и быстро, и медленно, как во сне, где это, в сущности, одно и то же. Единорог стояла неподвижно, глядя на всех из ниоткуда нездешними глазами. Она была прекраснее, чем помнилось Шмендрику, ибо никто не способен надолго сохранить в памяти образ единорога, но была другой, не прежней, как, впрочем, и он. Молли Грю шагнула к ней, произнося что-то негромкое и глупое, однако единорог и знака не подала, что узнает ее. Чудотворный рог оставался тусклым, как дождь.
С ревом, от которого стены его логова надулись и лопнули, точно дерюга циркового шатра, Красный Бык снова бросился на нее. Единорог, перебежав пещеру, скрылась во мраке. Принц Лир, отворотясь, отступил в сторону и не успел повернуться снова, как стремительный рывок Быка сбил его с ног и оставил лежать на земле – оглушенного, с приоткрытым ртом.
Молли и бросилась бы к нему, однако Шмендрик удержал ее и потащил за Красным Быком и единорогом. Ни того, ни другой видно не было, но туннель еще погромыхивал после их безумного бега. Ослепленная, сбитая с толку Молли ковыляла бок о бок с яростным незнакомцем, который не давал ей ни упасть, ни замедлить шаг. Над головой своей и всюду вокруг она слышала стоны замка и хруст камней, похожий на тот, с каким вырывают зуб. А в памяти Молли снова и снова названивал стишок ведьмы:
Тот разрушит ваш оплот,
Кто из Хагсгейта придет.
И внезапно песок замедлил их бег, и в ноздри им ударил запах моря – холодный, как тот, другой, запах, но столь приятный, столь дружественный, что оба они остановились и засмеялись, вслух. Над ними на утесе в серо-зеленое утреннее небо, прошитое тонкими млечными облачками, уходил, вывихиваясь, замок короля Хаггарда. Молли не сомневалась, что король наблюдает за ними с одной из дрожащих башен, однако видеть его не видела. Несколько звезд еще мерцало в синеве над водой. Море отступило, голый берег был влажен и поблескивал серостью, как ободранный рачок, и изгибался вдали, точно лук, и Молли поняла: отлив завершился.
Единорог и Красный Бык стояли на изгибе лука, глядя друг на друга, единорог – спиной к морю. Бык пошел в наступление медленно, без наскоков, он почти мягко, не прикасаясь, оттеснял ее к воде. Единорог не сопротивлялась. Рог ее оставался темным, голова опущенной, Бык владел ею так же, как на равнине Хагсгейта, – перед тем как она стала леди Амальтеей. Если б не близость моря, можно было подумать, что над землей так и висит тот же самый безнадежный рассвет.
Однако она еще не сдалась окончательно. Она отступала, пока ее задняя нога не окунулась в воду. И сразу же проскочила сквозь угрюмое тлеяние Красного Быка и побежала по берегу: до того стремительно и легко, что поднимаемый этим бегом ветерок заносил ее следы на песке. Бык помчался за ней.
– Сделай что-нибудь, – произнес, совсем как Молли когда-то, хриплый голос рядом со Шмендриком. Принц Лир стоял за его спиной – лицо в крови, глаза безумны. Очень он походил на короля Хаггарда. – Сделай что-нибудь, – повторил принц. – У тебя же есть сила. Ты превратил ее в единорога – сделай что-нибудь, чтобы спасти ее. Не сделаешь – убью.
И он показал магу пустые руки.
– Не могу, – тихо ответил Шмендрик. – Никакая магия в мире ей теперь не поможет. Если она не сразится с ним, ей придется уйти в море – ко всем остальным. Ни волшебство, ни убийство помочь ей не могут.
Молли услышала плеск мелких волн о песок – начинался прилив. Кувыркавшихся в воде единорогов она не видела, хоть и искала их, желая, чтобы они появились. Что, если уже слишком поздно? Что, если последний отлив унес их в самое глубокое море, куда корабли не заходят, страшась кракена, и морского змея, и плавучих джунглей, в которых водоросли опутывают и топят любого, кто туда заплывает? И теперь ей их ни за что не найти? Так, может быть, она останется со мной?
– Зачем же тогда магия? – яростно спросил принц Лир. – Что толку от волшебства, если оно не может спасти единорога?
И он крепко схватил мага за плечо, потому что боялся упасть.
Шмендрик не повернул к нему головы, но с ноткой печальной насмешки в голосе сказал:
– Для этого необходимы герои.
Единорога они не видели, ее заслонял огромный Бык, но внезапно она развернулась и понеслась по берегу к ним. Слепой и терпеливый, как море, Красный Бык последовал за ней, его копыта вырывали в сыром песке целые котлованы. Дым и огонь, брызги и буря, они набегали вместе, никто не выигрывал в этом забеге, и принц Лир понимающе хмыкнул.
– Да, конечно, – сказал он. – Как раз для этого и существуют герои. Чародеи ни на что не способны и потому говорят: ничего поделать нельзя, героям же надлежит отдавать за единорога жизнь.
Он улыбнулся своим мыслям и выпустил плечо Шмендрика.
– В твоем рассуждении присутствует коренная ошибка, – разгневанно начал Шмендрик, однако в чем она состоит, принц так и не узнал.
Мимо несся Красный Бык – дыхание его было голубовато-белым паром, голову он задрал высоко, – и принц Лир прыжком преградил ему путь. На миг принц полностью скрылся из глаз, точно перышко в пламени. Бык пробежал по нему и оставил принца лежать на земле. Одна сторона его лица была вбита в песок, нога три раза дернулась в воздухе и замерла.
Он пал, даже не вскрикнув, Шмендрик и Молли безмолвствовали, пораженные ужасом, и все же единорог обернулась. Красный Бык мигом притормозил и начал обходить ее так, чтобы она опять оказалась между ним и морем. И пританцовывая, мелкими шажками пошел на нее, но единорог уделила ему внимание не большее того, какого удостоила бы птичку, надумавшую поухаживать за ней. Она неподвижно стояла, глядя на исковерканное тело принца Лира.
Прибой с грохотом рушился на берег, уже сильно сузившийся. Белые буруны и барашки разбивались, застилая брызгами зарю, но Молли Грю по-прежнему никаких единорогов, кроме своего, не видела. Небо над замком алело, на самой высокой башне стоял король Хаггард, черный и четкий, как зимнее дерево. Молли различала прямой шрам его рта и темные ногти стиснувших парапет пальцев. Однако пасть замок уже не мог. Обрушить его способен был только принц Лир.