– Это Элейн, и она служит здесь прачкой, – прошептал Оддин, будто это меняло дело. – Видимо, никто не захотел поработать у братца даже один вечер, пришлось привлекать девушек.
Элейн кивнула в знак приветствия, а затем бросила на Оддина холодный взгляд. Не вовремя он решил завести светскую беседу. Не вовремя, и не с той.
– А это госпожа Торэм, моя матушка.
Дама сперва недовольно поджала губы, а затем сердито отозвалась:
– Оддин, это может быть сам Магистр Света, но пока кто-то выглядит как лакей, будь добр, веди себя с ним как с лакеем. – Госпожа Торэм возвела глаза к небу. – Я так ждала, когда ты начнешь брить бороду, думая, что с того момента мне не нужно будет разъяснять тебе простые правила приличия.
Оддин фыркнул:
– Я вообще не хотел сюда идти. Но ты сказала, что я смогу развеяться. Впервые за весь вечер мне весело.
Элейн порядком устала держать тяжелый поднос и уже собиралась уйти, когда услышала слова госпожи Торэм:
– Я ни слова не говорила про веселье. Я лишь предложила сменить обстановку и не раздражать брата. Готова поспорить, он не сочтет ничего из этого заслуживающим улыбки.
– Последнее, о чем я думаю – как вызвать улыбку Ковина, – отозвался Оддин.
Прежде чем их мирная перепалка продолжилась, Элейн торопливо заговорила:
– Пожалуйста, госпожа Торэм, держите это в секрете. Робо, мажордом, не смог найти последнего лакея, все отказывали ему, и я решила помочь. Хозяин будет очень зол, если узнает, кто работает сегодня вечером. Пожалуйста, не говорите никому обо мне.
Лицо матери Оддина заметно смягчилось.
– Не беспокойся, дитя, это останется тайной. – Затем уже более сурово она взглянула на Оддина: – Если мой сын не продолжит вести себя как ребенок, впервые увидевший акробата.
Элейн благодарно кивнула и скрылась в доме. Она добежала до кухни наконец, оставила там бокалы, наполнила графин вином. На минуту остановилась у окна, чтобы прийти в себя. В небольшом стекле она увидела собственное отражение: бледное уставшее лицо, белый парик с буклями и нелепые черные брови. Такой красавицей ее увидел Оддин – от мыслей об этом становилось неловко. Впрочем, главное, что остальные действительно видели в ней обыкновенного молодого человека…
Элейн застыла, пораженная внезапной идей.
– Скоро ли прибудет король Болтайн? – спросила она у Робо, забежавшего зачем-то на кухню.
– Да кто же знает! На то он и король, чтобы появляться когда вздумается.
Затем мажордом выглянул в окно. Солнце уже садилось, создавая длинные вечерние тени.
– Так-то должен быть с минуты на минуту. Он не приезжает на балы после захода солнца, его появление всегда должно быть озарено дневным светом.
– А когда будет фейерверк?
– А это уже когда солнце сядет, – отозвался Робо. – Ровно в девять вечера… А чего это ты тут толчешься? – воскликнул вдруг он. – А ну быстро иди во двор!
Элейн послушно склонила голову и, захватив поднос, вышла.
Оддин и его мать уже покинули внутренний дворик, поэтому работа вновь стала однообразной. Вскоре объявили появление короля Болтайна, и все гости тут же поспешили в дом. Но Элейн как лакей должна была оставаться на улице, готовая услужить любому, кто решит выйти освежиться.
Чуть позже она все-таки пробралась в дом, чтобы посмотреть, где сидел король и хорошо ли ему было видно бархатный балдахин, который раскроют перед началом фейерверка. Трон находился в другом конце зала. Пока что скрытую от чужих взглядов комнату с фонтаном и цветами, через которую Его Величество должны были наблюдать фейерверк, от него отделяли десятки танцующих пар. Но Элейн помнила наставления Робо. Короля проводят к самому балдахину, по команде раскроют занавес, и он увидит сперва необычно обставленную комнату, а затем и фейерверк сквозь невероятно большое окно. Там же была дверь во двор – при желании Болтайн мог пройти на улицу, чтобы насладиться зрелищем.
Элейн хотела было покинуть большой зал, но была вынуждена остановиться, когда кто-то преградил путь. Ее взгляд проследовал от туфель с серебристыми пряжками к черным парчовым бриджам, от них к плотному угольному жилету, белоснежному вороту со множеством складок и кружевом. Наконец, охватил злое лицо с искривленным ртом и колючими глазами. Удивительно, как одновременно похожи и не похожи были братья Торэмы. Сейчас Элейн казалось невероятным, что она могла их перепутать.
Ковин сузил глаза и прошипел:
– Что ты здесь делаешь? В этом зале прислуживают другие.
Элейн склонила голову так низко, как только могла.
– Я направляюсь во двор, мой господин, – прохрипела она.
Повисла тяжелая пауза. Элейн не решалась взглянуть на него, а он явно чего-то ждал. То, как он стоял, широко расставив ноги, полностью преградив ей путь, не давало возможности улизнуть.
– Посмотри на меня, – процедил наконец Ковин, отчего у Элейн болезненно сжался желудок.
Этот человек вызывал у нее безотчетный страх одними только интонациями. Понимая, что другого выбора нет, она подняла взор.
Секунды потекли тягуче медленно. Лицо Ковина почти не менялось, оставаясь каменной маской, но в глазах была вся ненависть мира. Он совершенно точно узнал ее и теперь, видимо, раздумывал, каким способом убить.
Элейн видела, как поднималась и опускалась его грудь, заметила, как сжались кулаки. Прежде чем он принял какое-либо решение, она резко развернулась и пошла в сторону танцующих гостей. Он не посмеет причинить ей вред на глазах у короля и всего высшего света.
Подняв поднос, она прошла мимо нехотя изображающего па Оддина, пролетела мимо его матери и через распахнутые двери прошла в другую комнату, через нее – в холл и, наконец, оказалась во внутреннем дворе. Ковин не последовал за ней, а значит, у нее было немного времени, чтобы обдумать, как действовать дальше.
У нее оставалось чуть больше четверти часа, чтобы все подготовить. Проигрывая в голове предстоящие мгновения, она поняла, что ей требовались часы, по которым она смогла бы точно определить время. Одни находились в гостиной, но были слишком большими, в нужное место не перетащишь. Другие, настольные, бронзовые, стояли в кабинете хозяина.
Внутренний дворик пришлось оставить без присмотра, и Элейн могла лишь молить Солнце, чтобы Робо из-за нее не досталось. Она поспешила к кабинету, но, оказавшись на втором этаже, поняла, что требовался ключ. Пришлось бежать вниз и искать мажордома. Сердце бешено колотилось: весь вечер она неторопливо обслуживала гостей, и вот в решающий момент, когда счет шел на минуты, нашла себе важное дело. Незаметно открыть кабинет, достать оттуда часы, тайком пронести их на первый этаж, где было больше двух сотен гостей…
– Робо, хозяин велел принести бронзовые часы в комнату с фонтаном. Он хочет, чтобы они дополнили интерьер, – заявила она, влетая в кухню.
Замученный мажордом сперва одарил ее взглядом, умоляющим о пощаде. Затем собрался, набрал воздуха в грудь и велел идти следом. Он открыл для «Ленни» кабинет и указал на резной комод, на котором стояли массивные часы на каменной подставке. Элейн с ужасом взглянула на предмет. Они, должно быть, весили, как она сама. Робо определенно не собирался помогать ей, поэтому, кряхтя и пыхтя, Элейн стащила часы с комода и, сгибаясь от тяжести, понесла к лестнице. Там у нее возникла дикая мысль просто спустить их по ступеням. Она не представляла, как еще доставить их на первый этаж. Хотелось плакать.
В этот момент внизу у подножия лестницы появился Оддин. Он лениво взглянул наверх и увидел покрасневшую от усилий Элейн. Сперва удивленно подняв брови, он резво взлетел на второй этаж. Мажордом испуганно замотал головой, но Оддин, не обращая внимания на протесты, отобрал у Элейн часы.
– Где ж вы набрали таких хилых лакеев? – ухмыльнувшись, спросил он.
– Я… не стоит, господин… это… – лепетал Робо.
Элейн же просто объяснила, что требовалось. Наконец все было готово: часы оказались в комнате с фонтаном, на мозаичном столике между клеткой с соловьем и мраморной скульптурой, изображавшей Луну и Солнце. Оставалось меньше десяти минут.
Когда Робо ушел, Элейн и Оддин остались одни.
– Зачем вам это? Что вы задумали?
Элейн вздохнула. Это было крайне неподходящее время для объяснений.
– Сюрприз, – отозвалась она. – Ступайте. Здесь никого не должно быть. А мне нужно найти хозяина.
Но Оддин не уходил.
– У вас на уме что-то опасное? – спросил он с явным беспокойством.
Досадливо вздохнув, Элейн стала приближаться к нему, одним лишь уверенным наступлением подталкивая к выходу во внутренний двор.
– Я понимаю, вы волнуетесь за брата, – с легким раздражением начала она, – но…
Правда, что «но», придумать не успела, так как Оддин отчетливо хмыкнул:
– Вы часы-то эти поднять не смогли! Я не за Ковина переживаю, а за вас.
– А это уж и вовсе ни к чему, – проворчала Элейн, оказываясь наконец вместе с Оддином снаружи, во внутреннем дворике.
Он не позволял ей пройти, стоя на пути, поэтому пришлось добавить:
– Оставьте меня, а то мама опять заругает.
– Вы смешная, – без улыбки отозвался Оддин, – запомню это для церемонии прощания. «Элейн всегда отличалась остроумием. Такой она и останется в нашей памяти», – продекламировал он текст будущей траурной речи.
Она занервничала: времени оставалось совсем мало.
– Оддин! – Она, возможно, впервые открыто посмотрела ему в глаза.
И уж точно впервые назвала по имени. Это подействовало: он удивленно распрямился, его густые пшеничные брови изумленно поднялись.
– Дай мне завершить задуманное, – прошептала она яростно и рванула было вперед, но Оддин аккуратно подхватил ее под локоть, вынуждая остановиться.
– Обещай, что сегодня никто не умрет, – многозначительно произнес он.
Элейн пронзила его суровым взглядом, но, увидев искреннее беспокойство в голубых глазах, чуть смягчилась и ответила:
– Исполнять такие обещания не в моих силах. Но, если тебе от этого легче, ни в чьей смерти я не заинтересована.