Смотря ему в спину, Талила гадала: дурные вести из дворца или от гарнизона, оставшегося в горах? Но она рассматривала не только мужа. Раз за разом скользила взглядом по всем, кто входил в их отряд, пытаясь узнать человека, заговорившего с ней накануне вечером.
Но тщетно.
Кем бы он ни был, он не был глупцом, и не совершил ничего, что могло бы его выдать.
К полудню она сдалась, признав безуспешность своих попыток.
И задумалась о другом.
Талила могла бы сбежать сама.
Но когда? Ночью? Она сомневалась, что Клятвопреступник упустит ее. Он был воином и всегда спал чутко. И она не знала, возможно, он велел кому-то стеречь их палатку. Днем, когда они скакали рядом друг с другом, у нее бы тоже не получилось незаметно скрыться. Но вот вечером... когда люди ставили лагерь, а кто-то занимался приготовлением скудной пищи, когда все разбредались и занимались своими делами, сбивались в небольшие группы по паре человек...
Ее отсутствие заметят, но не сразу.
Но куда она пойдет? И где возьмет оружие? Кинжал Клятвопреступник у нее забрал, катану так и не дал. А голыми руками противостоять самураям у нее вряд ли получится. Она могла бы умыкнуть меч перед тем, как сбежать, но полагаться на судьбу было бы неразумно. Она бы предпочла отправиться в путь подготовленной.
Прокормить себя Талила сможет, тут она не волновалась. Ее учили этому в детстве.
Но все же куда она пойдет?..
С кандалами на руках ее магия бесполезна. Она ценна лишь как носительница огненной магии, как мать возможных наследников ее клана.
Сёдзан напали на Империю. И пытались ее похитить. Следовало ли ей отправиться к ним? Ведь что-то же им от нее понадобилось... А ее желание уничтожить Императора и превратить его дворец в пепелище со дня свадебного обряда лишь возросло. Так может ей стоит объединиться с его врагами?
Вот только кандалы...
Под кожей на запястьях привычно закололи тысячи огненных иголок. Она почти физическая ощущала, как магия текла по ее венам вместе с кровью, но не находила выхода. И от этого ей было ужасно, ужасно больно.
Мамору гнал свой отряд до глубокого вечера. Кажется, он надеялся догнать своих полководцев в тот день, но расстояние между ними все же было слишком велико. И он сдался, когда на небе уже взошла серебряная луна и зажглись звезды.
Пока самураи обустраивали лагерь на скорую руку, Талила бродила у них за спинами, присматриваясь. Пожалуй, ей будет даже проще сбежать, когда они достигнут гарнизона у реки. Чем больше людей будет вокруг, тем проще улизнуть.
Она сказалась уставшей и ушла в палатку, пропустив вечернюю трапезу. Внутри тщательно обыскала походный футон мужа и сумку, которую он рядом с ним. Конечно же, не нашла ничего: ни утреннего послания, ни кинжала.
Глухо выругавшись, Талила откинула в сторону сумку и рухнула на свой футон. Клятвопреступник также не был глупцом.
Что же.
Значит глупой будет она. И сбежит с тем, что успеет забрать с собой, пусть даже и в последнюю минуту.
Она не будет полагаться на чужие слова и обещания. И сама будет за себя решать.
Вскоре живот жалобно, гулко заурчал, и Талила подавила недовольный вздох. Она обменяла трапезу на бессмысленные поиски, а теперь сидела голодной. Спустя четверть часа бесполезных попыток уснуть она все же смирила взыгравшую гордыню и вышла наружу, на прохладный ночной воздух.
У костра сидел лишь один человек, и было несложно догадаться, кто именно. Ведь ее муж так и не пришел в палатку. Талила вскинула голову и решительно зашагала к огню. Плевать. Когда она подошла и опустилась напротив мужа на чужую сумку, валявшуюся на земле, Клятвопреступник смерил ее равнодушным взглядом и кивком головы указал на плошку риса и лепешку, которые стояли чуть в стороне.
Талила вскинулась. В груди что-то царапнулось, и она сердито затрясла головой.
«Это осталось после трапезы, — сказала она сама себе. — Кто-то недоел».
— Что было в том послании? — спросила она, за несколько секунд проглотив холодный рис.
Мамору бросил на нее острый, колкий взгляд, и у нее на загривке поднялись даже мелкие волоски. Он так смотрел... Так пронзительно и устало, и глаза у него потемнели, стали совсем-совсем черными, непроницаемыми.
— Мы с тобой недоговорили той ночью, — заговорил он совершенно невпопад.
Даже голос у него изменился. Талила все меньше понимала, что произошло. И все сильнее ощущала, как нарастает тревога.
— Ты спросила, почему тебя взял в жены я, а не мой брат. И почему я не тронул тебя брачной ночью, не скрепил твоей кровью печать.
Мамору смотрел на нее с таким выражением, что ее дыхание сбилось. Его глаза, обычно холодные и бесстрастные, сейчас были как две бездонные пропасти.
Талила заледенела, почувствовав, как её тело охватывает необъяснимый холод.
— Я не тронул тебя, потому что ты единственный человек, кроме брата, который может избавить меня от моей печати, — произнес он, и его слова прозвучали глухо, словно давались ему через силу.
Она не сразу поняла, что он сказал. Стучащая в висках кровь разлилась по телу огненной волной от груди до самых кончиков пальцев, и она вновь почувствовала знакомое покалывание в ладонях.
— Я могу разрушить твою печать? — она едва шевельнула губами, голос звучал хрипло, в горле пересохло.
Мамору посмотрел на нее, и его взгляд прожигал, словно пламя. Ее грудь сжалась, как будто тяжелый валун опустился на нее сверху.
— Да.
— Но... как?
Глава 11
— Выжечь ее.
Мамору услышал потрясенный вздох. Талила с неосознанном жесте поднесла ладонь к губам, и по обручью на ее запястье пробежались всполохи огня, на мгновение его ослепив.
— Моей магией.
— Да, — коротко обронил он, и одно простое слово задрожало, повисло в напряженном воздухе между ними.
Он не хотел ей рассказывать. И уж точно не хотел вываливать все на нее вот так: посреди ночи, едва ли не случайно, во время похода, когда они окружены разбитыми палатками и спящими людьми.
Но, кажется, у него не осталось времени.
Мамору посмотрел на жену, застывшую и ошеломленную. Она тщательно пыталась скрыть свои растерянность и изумление, но он прекрасно их видел. Как темные брови были заломлены и сведены на переносице, как прищурены были глаза, в которых отражался костер, как лоб перерезали тонкие нитки морщин...
— Ты поэтому взял меня в жены? Чтобы я выжгла тебе печать? — тихо спросила Талила.
Он чуть качнул головой, и она уже приготовилась услышать привычную ложь. Но он не солгал.
— Я не хотел брать тебя в жены.
В повисшей тишине в костре особенно громко хрустнула и сломалась ветка. Талила поежилась, и Мамору бросил на нее быстрый взгляд.
Совсем еще девчонка.
— Что такого было в том послании, что вынудило тебя рассказать мне об этом?
Совсем еще девчонка, но проницательности ей было не занимать.
Мамору дернул уголком губ и покачал головой. Говорить сейчас он ей не будет. Рано или поздно узнает сама, счет уже идет на дни.
— Ступай спать. Новый день будет не легче старого, — сказал он ей вместо этого, и Талила сузила глаза.
— Что, даже не будешь просить меня выжечь печать? Или зачем ты мне это рассказал? — она вскинула подбородок, чтобы скрыть собственную дрожь и растерянность.
— Я убил твоего отца, — безжалостно отсек он, и Талила подавилась воздухом.
Целое мгновение она не могла даже понять, дышит ли вообще. Ее пальцы с дрожью потянулись к шее, машинально потерли кожу там, где воротник нижней рубашки стягивал слишком сильно. Сейчас он ощущался петлей.
Мамору смотрел на нее, как на чужую — равнодушно, будто отгородившись непроницаемой стеной. Но внутри, под этой ледяной маской, его внутренности сковывало железной хваткой — словно чьи-то невидимые щипцы сжимали его все сильнее и сильнее.
— Я и не забывала об этом... — едва слышно произнесла она, голос сорвался, и слова прозвучали сдавленным шепотом.
Талила очень медленно и осторожно, словно держала на макушке хрустальный сосуд, поднялась на ноги. Каждый ее жест, каждый поворот головы, каждый вдох буквально кричал о внутреннем напряжении, на грани срыва.
Мамору не отводил взгляда от костра, пока звуки ее шагов не стихли.
Напрасно он вспомнил ее отца. Рваным движением он вытащил из-за пазухи короткое донесение, которое получил утром, и швырнул его в огонь. Жадно вспыхнув, пламя поглотило пергамент за считанные мгновения.
Она никогда в жизни не согласится по своей воли выжечь его печать.
Он убил ее отца.
Говорит он об этом вслух или нет, это всегда будет стоять между ним и его женой нерушимой преградой, непреступной стеной, которую ему не преодолеть, как бы сильно он ни старался.
Его брат не знал, не мог даже догадываться о том, на что была способна Талила. Но по невероятному стечению обстоятельств из множества выборов сделал тот, который навсегда лишил Мамору шанса когда-либо избавиться от печати.
Император заставил его уничтожить весь род девчонки, чья сила могла стать для него освобождением.
И теперь Талила, чья душа полна черной, вязкой ненависти к Клятвопреступнику, никогда в жизни не решит помочь ему добровольно.
А именно это требовалось, чтобы избавиться от печати. Нельзя было вынудить, нельзя было уговорить, нельзя было даже намекнуть настойчивее, чем позволяли обстоятельства.
Талила должна была захотеть сама. Захотеть помочь Мамору.
«Не в этой жизни, — отрешенно подумал он, сжимая кулаки. — Не после того, что я сделал».
Утром он получил известия, что остатки гарнизона в горах загнаны в ловушку: с одной стороны ущелье, с другой — надвигавшаяся на них армия Сёдзан. Он не знал, сколько они еще продержаться. Но точно недостаточно долго для того, чтобы к ним успела подойти помощь.
Сегодня он впервые усомнился в решении взять Талилу с собой. Он хотел защитить ее и спасти от того, что ждало бы ее во дворце, окажись она одна против всех. И его не было бы рядом, чтобы вмешаться и оградить ее от гнева Императора, вызвав его на себя.