— Мы больше никогда не станем об этом говорить. Это измена, — голос Мамору прозвучал жесте, чем она когда-либо слышала.
И уже через мгновение полог колыхнулся, и ее он вошел в шатер. Талила успела отодвинуться на футон, но не успела притвориться спящей.
— С кем ты говорил? — спросила она, посмотрев на раздраженного Мамору.
Вечером накануне она ушла в шатер рано, оставив мужа и его полководцев наедине. И сейчас он выглядел так, словно еще не ложился.
— Это неважно, — отмахнулся Мамору и тяжело опустился на футон.
Она заметила испарину на висках и на лбу, которую он поспешно смахнул тыльной стороной ладони, и почувствовала исходившую от него злость.
— О какой измене шла речь? — но Талила не собиралась сдаваться.
Мамору бросил на нее выразительный взгляд и промолчал. Неловким движением он скинул плащ на футон: было видно, что шевелить спиной и плечами ему очень больно.
— Об измене, за которую казнят, — нехотя, после долгой паузы все же ответил он.
Талила почувствовала, как на плечах и загривке проступили мурашки. Это ведь относилось и к ней. Она выжгла его печать... Смутное беспокойство охватило ее, и в животе внутренности свернулись в тугой узел.
Она ни за что не подпустит к себе никого из императорских прихвостней. И не позволит пленить себя во второй раз. Но что если... что если она не сможет отличить союзника от врага?..
Поневоле ее взгляд метнулся к Мамору.
— Ты ведь понимаешь, что я сделала, когда выжгла твою печать? — спросила она недрогнувшим голосом.
И он вновь поморщился, словно от боли.
— И что со мной захочет сотворить он?..
— Довольно, — бросил Мамору сквозь зубы. — Сперва полководец Осака, теперь ты... Довольно с меня разговоров об измене.
Он намеренно назвал имя полководца, в этом она не сомневалась. У ее мужа почти не бывало случайных оговорок.
— Талила, — позвал он, и она вздрогнула.
Давно не слышала своего имени из его уст.
— Посмотри, что под повязками, — и добавил, чтобы не звучало, как приказ. — Прошу.
Мамору выглядел напряженным, словно готовился к битве. Она перевела взгляд на его руки — сжатые в кулаки, едва заметно дрожащие. Ее дыхание перехватило.
Она не хотела смотреть на то, что стало с печатью. На то, что с ней сотворила она. Она не знала, откуда взялось это сопротивление, и почему ее всю скручивало, стоило только подумать о его рабской отметке.
Возможно, где-то глубоко внутри она все еще боялась. Что у нее ничего не получилось. Что они все ошиблись...
Но и отказать ему она не могла.
— Хорошо, — сказала она и опустилась рядом с ним на колени.
Мамору не двигался, но его плечи чуть приподнялись. Он позволил снять с себя рубашку, и не проронил ни звука, хотя она знала, что ему было больно. Затем он развернулся к ней спиной, и Талила увидела, что в нескольких местах ткань повязки потемнела от крови, которая все еще сочилась из раны.
Она потянулась за бурдюком с водой и, смочив ткань, принялась медленно и осторожно раскручивать ее, иногда помогая себе кинжалом. Его кожа под ее пальцами была горячей, а вот по ее рукам пробегал холодок всякий раз, когда она слышала, как Мамору судорожно втягивал носом воздух, когда чувствовала, как он вздрагивал, когда видела, как напрягались на спине мышцы и жилы.
Талила зажмурилась на мгновение, когда вся повязка оказалась на футоне. Выругав себя за трусость, она открыла глаза и впервые посмотрела на творение своей руки.
Ожог выглядел страшно. Он будет заживать еще не одну неделю и никогда не заживет до конца, потому что следы столь сильного магического вмешательства не исчезают. К прочим шрамам Мамору добавится еще один, самый жуткий из всех.
Но...
Талила не увидела печати. Да, ожог был страшным, но и только.
У нее получилось.
Она смогла.
Затаив дыхание, Талила смотрела на его спину. Глаза увлажнились, словно у глупой девчонки, и она поспешно уткнулась лицом в собственное плечо, чтобы незаметно смахнуть лишнюю влагу.
Мамору же нетерпеливо повернул голову.
— Что там? — бесконечно чужим голосом спросил он, и его вопрос вернул ее в реальность.
— Все хорошо, — выдохнула Талила первое, что пришло на ум. — Печати нет.
Она была готова покляться, что услышала его облегченный вздох. Напряженные плечи опустились, и окаменевшие мышцы на спине расслабились.
— Нужно сделать мазь и наложить новые повязки, — пробормотала она смущенно, еще раз осмотрев рану.
Воспаленные, покрасневшие края выглядели припухшими.
— Не нужно, — резко остановил ее Мамору. — Такахиро все приготовит утром. Просто перевяжи.
Она вскинула брови, но не стала спорить и потянулась за чистой тканью, которую нашла в сумке у входа в шатер.
— У тебя холодные пальцы, — усмехнулся Мамору, когда она начала обматывать повязку вокруг его груди.
Прозвучало столь неожиданно, что она чуть не выронила ткань.
Его кожа была по-прежнему горячей, и Талила вдруг осознала, что чуть ли не носом касалась обнаженного плеча своего собственного мужа, пока пыталась обхватить тканью его широкую грудь. И сидела к нему так близко, как никогда прежде.
Голова закружилась, и она резко подалась назад, и прикусила нижнюю губу.
Да что с ней такое творится сегодня?!
Закончив, она поспешно отползла от Мамору к своему футону, радуясь, что тусклый свет лампы не позволит ему увидеть вспыхнувший на ее щеках румянец.
— Талила.
Она по голосу поняла, что он хочет, и все же подняла лицо, чтобы заглянуть ему в глаза.
— Я никогда не смогу отблагодарить тебя за то, что ты сделала.
Горло свело такой судорогой, что Талила всерьез испугалась, что не сможет вдохнуть. В груди поселился жуткий спазм, и какой-то огненный шар вспыхнул на уровне ребер, согрев ее изнутри. Она часто-часто заморгала и стиснула зубы.
Кажется, он был первым человеком в ее жизни, который ее поблагодарил.
— Я лишь вернула свой долг, — она опустила голову, жалея, что длинные волосы убраны в пучок и не могут сейчас закрыть ее лицо от его проницательного взгляда. — Ты отпустил меня тогда на берегу. Ты позволил мне уйти.
Она настолько погрузилась в собственные переживания, что не услышала, как Мамору приблизился. Почувствовала лишь прикосновение его пальцев к своему подбородку, а затем он заставил ее вновь поднять лицо. Оно пылало от смущения.
— Ты ничего мне не задолжала тогда, — сказал он просто. — Я отпустил тебя, потому что так было правильно.
— И ты знал, что Император тебя за это убьет, — заупрямилась Талила. — И все равно сделал, и я...
— Т-ш-ш-ш, — Мамору покачал головой.
В его глазах что-то мелькнуло, и хватка на ее подбородке ослабла, и затем его ладонь скользнула выше, погладила ее по щеке, и она почувствовала его шершавую, грубую кожу... Она чуть не закрыла глаза и не вжалась в его руку, и даже не знала, как смогла себя остановить. Лишь смотрела на него широко распахнутыми глазами и молилась про себя, чтобы это мгновение не заканчивалось.
— Нам обоим нужно отдохнуть, — Мамору резко отдернул ладонь и отстранился, и вернулся на свой футон.
Она крепко сжала зубы, чтобы разочарованный вздох не сорвался с губ, и также легла на футон. И кончиками пальцев дотронулась до места, где щеки коснулась его ладонь.
Засыпала она с полуулыбкой.
А утром после трапезы, когда Мамору, прихрамывая, отправился обходить лагерь, к ней со спины подступил полководец Осака. Конечно, она слышала его шаги, но не стала оборачиваться. Малодушно надеялась, что он пройдет мимо.
Они, конечно, установили меж собой худой мир после того, что Талила сделала. Вернее, полководец отказался от желания придушить ее голыми руками, а она научилась сдерживаться, и огненные искры больше не срывались с ее пальцев, стоило ей его увидеть. Но ростки взаимной неприязни были все же сильны. И потому она удивилась, когда полководец дозволил ей присоединиться к их последнему сражению с Сёдзан. Наверное, осознал, что по-настоящему удержать ее не сможет, и разрешения она спросила лишь из уважения к Мамору, который сгорал тогда в бессознательной лихорадке.
Но сейчас малодушные надежды Талилы не сбылись.
Полководец остановился рядом с ней. Он посмотрела на него искоса: суровое лицо с острыми чертами. Нос с горбинкой больше напоминал клюв хищной птицы. Широкие скулы и подбородок были обтянуты кожей, что придавало его облику изнеможденный вид.
— Ты должна поговорить с ним, госпожа, — полководец, отбросив лишние сантименты, перешел сразу к сути. — Теперь, когда воля Императора над ним больше не довлеет, господин Мамору должен подумать о том, что действительно важно.
— Например? — равнодушным голосом уточнила Талила, внутренне напрягшись.
— Об очищении нашей страны от скверны. Об избавлении от гнойных наростов, — Осака повернулся к ней всем телом и впился жестким взглядом в лицо. — Об убийстве Императора.
Она поежилась и подняла повыше плащ, чтобы спрятаться от пронизывающего насквозь ветра. Здесь, на горном перевале, он был особенно силен, а этим вечером они карабкались наверх, и с каждым шагом воздух делался холоднее, а порывы ветра — злее. Снег скрипел под ногами, оставляя неглубокие следы, которые тут же заметало. Холод обжигал кожу.
Талила подняла голову и уперлась взглядом в спину полководца Осаки. Мамору был еще слишком слаб, и потому в эту вылазку они вновь отправились вдвоем. Раньше ей было бы наплевать. Даже его неприязнь ее мало трогала. Не после всего, через что она прошла, обращать внимание на то, что она кому-то не нравится.
Да. Неприязнь полководца ее не трогала.
А вот его разговоры об убийстве Императора...
Два дня прошло с того утра, как он поймал ее в одиночестве у шатра. Два дня, и за недолгое время еще трижды он пытался заговорить с ней об этом.
Талила со стыдом осознала, что начала избегать полководца. Она уходила, как только замечала его вдали. Она старалась не оставаться рядом с ним наедине. Она два вечера пропускала совместную трапезу возле костра. Но накануне Мамору объявил, что хочет, чтобы она отправилась вместе с Осакой, который должен был проследить за передвижениями Сёдзан. И у нее не нашлось слов, чтобы ему отказать. Не нашлось причины.