И тот молча кивнул.
Разумеется, после этих слов лагерь мгновенно ожил. Разговоры не утихали ни на секунду. В воздухе пахло напряжением, смешанным с радостным предвкушением.
Мамору же, оставив своих людей, направился к подножью горного хребта. Где-то по-прежнему выжидали воины Сёдзан. Ни одного нападения не было совершено за все время, как Талила покинула лагерь, но это говорило лишь о том, что их враг затаился. Он бы порадовался этому, если бы был глупцом.
Но разве можно радоваться тому, что уже очень скоро Сёдзан станут праздновать здесь победу? Почти бескровную, ведь когда войско выдвинется в путь, им никто не помешает занять эту низину. И все, что простиралось дальше нее. Они смогут продвинуться вглубь Империи — так далеко, как не осмеливались мечтать. Подобные мысли заставляли Мамору скрежетать зубами.
Он сделал свой выбор, и теперь все заплатят за это свою цену.
Но воевать с двумя врагами одновременно он не сможет. Или младший брат, или армия Сёдзан. Войны без жертв не бывает, и сегодня он принесет свою первую.
Оставив за спиной горный хребет, Мамору отправился в часть лагеря, где до сих пор держали пленных. В том числе и дядю Талилы. Его встретили неприязненные, колкие взгляды, пока он шел меж двумя рядами связанных друг с другом мужчин. Хироку, успевший обрасти косматой, густой бородой, поднял голову, когда Мамору остановился рядом с ним.
— Ты уходишь, — сказал ему дядя жены.
Что же. Слухи достигли даже пленных.
— Пришел нас казнить?
— Я бы не стал сам пачкать руки, — без улыбки отозвался Мамору, а вот Хироку усмехнулся.
— Тогда чего ты хочешь? — и он зябко поежился под тонким одеялом, в которое кутался.
— Я сохраню тебе жизнь. Она не важна для меня. Но взамен ты кое-что передашь своим хозяевам.
Как ни старался Хироку это скрыть, он затрясся, услышав слова Мамору. Жить! Он будет жить! Это все, что сейчас имело значение.
— Скажи им, что я намерен выжить и вернуться. И уничтожить каждого, кто проникнет на земли Империи, — произнес Мамору.
Его собеседник вскинулся, едва не расплывшись в улыбке. Звучало как чистейшее безумие, как глупость, как дурная самонадеянность, но...
Что-то в выражении лица Мамору заставило Хироку осечься. Он быстро подавил зародившуюся усмешку, чувствуя, как холод пробежал по спине. Весь смех застрял в горле.
Он говорил так спокойно и буднично, смотрел совершенно равнодушно, без каких-либо сильных эмоций, словно они вели разговор о погоде. Он даже не повышал голоса, не хмурился и не сжимал челюсть до бугров на скулах. В глазах Мамору не было пустых угроз. Только сталь.
Он не шутил. Он действительно собирался выжить. Вернуться. И уничтожить каждого, кто осмелится ступить уже на его земли.
Хироку проглотил слова, которые уже готовы были сорваться с губ. Вместо этого он коротко кивнул, ощущая странное напряжение в груди.
— Я передам, — пообещал он.
***
Через три дня сборов Мамору увел своих людей.
И своими глазами они смогли убедиться в правдивости рассказов Такахиро. О том, как сильно переменилась Империя за столь короткое время. Трудно было поверить ему на слово. Но теперь казалось, что кое-где он даже преуменьшил.
И так странно было вновь увидеть пыльную дорогу и пожухлую, примятую траву. Он и сам не заметил, как привык к заснеженной равнине. На губах Мамору появлялась легкая усмешка всякий раз, когда он вспоминал, что посчитал тот самый первый снегопад проклятием богов и дурным знаком.
Теперь многое виделось иначе. Переменившаяся погода позволила им отсидеться в горах столько, сколько потребовалось. Снегопад создал кокон, в котором они жил, пока восстанавливал силы, пока залечивал раны. Пока решался выступить против младшего брата. До них не доходили вести, но и от них — тоже. Они не могли покинуть снежную ловушку, но и извне никто не мог к ним пробиться. И армия Сёдзан оказалась обездвижена так же, как и они.
Когда войско отдалилось от заснеженного хребта на значительное расстояние, но так, что тот все еще оставался в поле зрения, то они заметили в горах движение. Сёдзан не стали ждать долго. И половины дня не прошло, как они попытались спуститься в долину.
— Они могут ударить нам в спину, — сказал полководец Осака, когда все вокруг зашептались об этом.
— Могут, — Мамору кивнул. — Но едва ли станут.
Оба понимали почему.
Сёдзан гораздо выгоднее было дождаться, пока Мамору и Император перегрызутся друг с другом, пока сточат людей, израсходуют припасы, истратят все силы на свою внутреннюю войну. И так ослабнут, что не смогут сопротивляться врагу внешнему.
Обернувшись, Мамору посмотрел на длинный хвост, в который растянулось его войско. Наверняка первые весточки уже отправились к его брату. Впрочем, Император и так не терял времени. Не после того, как Талила проявила себя.
У него было слишком мало людей, и особой надежды на гарнизон у реки, в который направилась его жена, он все же не питал. Большая его часть давно должна была быть отозвана с месте. Если остался кто-то, сохранивший ему верность, то небольшим числом.
Ему нужна была одна победа. Одна маленькая победа, чтобы главы провинций сами начали отправлять к нему посланников. Чтобы советники Императора и дворяне задумались о своей дальнейшей судьбы. Чтобы колеблющиеся военные примкнули к нему.
Накануне в последнюю ночь в лагере Мамору долго вглядывался в карту Империи. Стоя у полога, он смотрел, как у подножья горного хребта горели костры его армии. Все приготовления были закончены, и люди отдыхали, набирались сил. Никто из них не знал и не мог даже представить, когда в следующий раз ему выпадет свободная минута.
И доживет ли он до нее.
Каждый костер — это живые люди. Самураи, которые поверили. Те, кто готов следовать за ним в смертельную схватку. Сколько жизней придется пожертвовать в этой войне?..
Мамору и сам был бы рад получить ответ на свой вопрос.
— Как думаете, господин, нам навстречу выдвинется войско? — Такахиро, который поравнялся с ним верхом, отстав лишь на полкорпуса, вырвал его из трясины воспоминаний и сомнений.
— Я надеюсь. Но не рассчитываю, — Мамору усмехнулся.
Это был бы настоящий подарок от младшего братца. Если бы атаковал первым. Или захотел бы атаковать. То, чего стоило опасаться — это если Император велит держать войско в столице столько, сколько будет возможно. И тогда они окажутся втянуты в долгую, изнурительную осаду города, которая обернется для них огромными потерями. И риск поражения будет велик...
Его брат лишился своего лучшего полководца — так Мамору называли советники и придворные министры. Сам он никогда не считал себя «лучшим». Проклятая печать на его спине притупляла любые чувства. Он делал то, что ему приказывали, то, что от него требовали, и редко задумывался о чем-то кроме.
Если бы он был на месте Императора, он поступил ровно так, как опасался сам: остался в столице, окружил войском город и ждал своего мятежного брата. Но его больше не было рядом, и от всего своего черного сердца он надеялся, что его младший брат совершит ошибку. Что бросит армию по его следу.
Талила разозлила его. Не могла не разозлить. И Император очень хотел вернуть свою живую игрушку. Это было Мамору на руку, но и злило до зубовного скрежета. Она больше не была пленницей брата, носящей на руках кандалы. Она была его женой. И он не позволит причинить ей вред...
— Господин, — вновь позвал его Такахиро уже тише.
Мамору по голосу понял, что вопрос, который намеревался задать самурай, будет тяжелым.
— Прошу простить меня за то, что спрашиваю, но... стоит ли отправить дополнительный отряд в вашу провинцию?..
И впрямь. Вопрос оказался тяжелым. Неприятный холодок прошелся по позвоночнику Мамору. Он думал об этом. Конечно, он думал. Его земли, его слуги, его поместье. Там оставались самураи, преданные лично ему, но в недостаточном количестве, чтобы противостоять армии.
— Нет, — Мамору качнул головой. — Я не стану никого посылать.
Это было бы нечестно — отправить кого-то умирать за его личные земли, за его личное поместье. Он не мог на такое пойти, хотя знал, что найдутся те, кто будет готов с радостью исполнить его приказ, появись такой.
Такахиро подался вперед, словно хотел заговорить, но остановил себя в последний момент. Перед глазами у него пронеслось лицо служанки Юми: сколько они не виделись... Очень, очень давно она отправилась в родовое поместье господина, и с той поры он ничего про нее не знал.
В первые несколько дней в пути их ночные привалы были невероятно тихими. Дорога, по которой продвигалось войско, пролегала между опустошённых полей, давно не знавших заботливых рук крестьян. Некоторые участки были выжжены дотла и там, где раньше простирались рисовые всходы, теперь торчали лишь обгоревшие головни. Порывы ветра приносили с собой запах старого пепла и затхлых болотных вод, что стояли в канавах, по которым еще год назад бежала свежая, чистая вода.
Так выглядели последствия, которые повлек за собой всеобщий призыв на службу. От каждой семьи забрали по одному самому выносливому и сильному работнику, и те, кто остались, не справлялись без помощи.
Когда они проезжали поселения и крестьянские деревни, люди прятались по домам, едва завидев войско. Еще ни разу никто не вышел им навстречу, не показался на глаза. Мамору приказал не задерживаться в поселениях и не заговаривать с крестьянами. Не хотел пугать простых людей.
Но к концу недели глаза привыкли к нерадостным, тоскливым пейзажам. Так был устроен человек. Он мог стерпеться со всем. Разговоры за скудной трапезой стали громче, зазвучали шутки и смех.
Мрачнел лишь Мамору. То, с чем он прежде не встречался, грызло его изнутри. Собственная вина. И горечь. Самураи пошли за ним на войну. Можно сказать — подняли восстание? Но что даст им победа, если все они полягут в битвах? Если страна будет разорена... Не слишком ли высока цена, которую он намерен заплатить за свою жизнь и жизнь своей жены.