— Я не хотел тебя будить, — сказал он, улыбнувшись лишь ей глазами.
У нее что-то кольнуло там, где громко и сильно стучало сердце. Что-то, чего они никогда прежде не испытывала.
Что-то, что порой называли любовью.
***
Неделя. Семь дней, которые пронеслись как один миг.
Ровно столько им было отмерено провести вместе, пока не наступило утро восьмого дня, ознаменовавшее уход большей части войска, которую возглавлял Мамору.
Накануне ночью в их шатре никто не спал.
— Я жалею, что этого не случилось раньше, — сказала Талила.
Она лежала на правом боку и смотрела на Мамору, чья поза была зеркальным отражением ее собственной. Медленно он вытянул руку и завел ей за ухо упавшую на лицо прядь волос.
— Пообещай мне, что если мы победим, ты больше не прикажешь мне сражаться в другом отряде. Я хочу биться бок о бок с тобой.
По его губам пробежала быстрая улыбка.
— Я надеюсь, что если мы победим, тебе больше не придется сражаться.
Талила фыркнула и закатила глаза.
— Меня тренировали и воспитывала быть воином. Как и тебя. Я ничем не хуже любого самурая в твоем войске, — сказала она с легким укором, но на этот раз Мамору не улыбнулся.
Напротив, он стал вдруг предельно серьезным.
— Тебе не нужно мне ничего доказывать, — тихо произнес он, и Талила осеклась.
Поежилась, нахмурилась и подвинулась к нему ближе, прижалась щекой к его груди, вдохнула его теплый запах и прикрыла глаза. Она никогда в жизни ему не скажет, но внутри себя она знала, что если бы могла остановить время, то остановила бы его прямо сейчас, в эту самую минуту. Она была согласна провести в этом моменте вечность.
— Я отправляю тебя с другим отрядом ради самого себя, — его смешок защекотал ее макушку, и Талила нехотя оторвалась от него и подняла голову, чтобы посмотреть в глаза.
— Потому что если ты окажешься рядом, я не смогу думать ни о чем, кроме тебя, — он провел ладонью по ее спине. — Потому что, если ты будешь рядом, я не смогу принимать решения хладнокровно.
С трудом сглотнув образовавшийся в горле комок, от которого защипало нос, Талила кивнула.
— Поэтому если есть хотя бы один шанс, что после победы тебе больше не придется сражаться…
Его голос дрогнул.
— …Я сделаю все, чтобы этот шанс стал реальностью.
Горло сдавило так, что у нее перехватило дыхание. Талила не знала, как выдержать его взгляд, в котором было столько откровенности, столько запретного чувства, которое Мамору долго прятал... И потому вместо ответа она поцеловала его. Никакие слова не могли выразить то, что лежало у нее на сердце.
Потом она все же заснула в его объятиях. Уже под утро, когда небо посветлело, и их шатер окружил прозрачный туман, пришедший от реки. Убедившись, что она спит крепко, Мамору осторожно переложил ее на футон и укрыл своих плащом, а сам принялся одеваться. Когда он вышел наружу, то первым, что услышал, было не пение птиц, а негромкие разговоры самураев, которые готовились выступать в ближайшее время.
Они условились, что отряд Мамору первым покинет гарнизон у реки, а Талила, выждав немного, возьмет правее и отправится на восток. Она должна попытаться собрать союзников — среди тех провинций, которые еще колебались. А таких было немало.
Он же... Он сделает то, что делал всю свою жизнь. Отвлечет на себя внимание младшего брата. Вновь станет для него целью. Существом, на котором он сможет выместить свой гнев...
Волна отвращения прошла по телу, и Мамору несколько раз сжал и разжал кулаки. Он шел, мягко ступая по пожухлой, вытоптанной траве, и прислушивался к чужим разговорам. И скупо улыбнулся, когда понял, что до него не доносятся жалобы; что его самураи с нетерпением ждут восхода солнца и момента, когда он отдаст приказ выдвигаться.
Во всем лагере нашлось бы лишь двое — помимо Талилы — недовольных его решением. Полководец Осака и верный Такахиро. Он знал, что они не посмеют возразить вслух, когда приказал им примкнуть к отряду жены. Но он также знал, что его решение не будет воспринято ими легко. Так оно и случилось.
Но никому другому он не мог бы ее доверить.
Он заметил Такахиро у одного из разведенных костров. Тот с тоской взирал за сборами остальных и изредка рваным движением шевелил длинной палкой угли. Когда он увидел своего господина, то поднялся с поваленного бревна, но ничего не сказал и опустил голову.
Мамору знал, что Такахиро тяжело переживал известие о жестокой расправе, которую люди советника Горо учинили над служанкой Юми. Он и она сблизились за то время, пока служили Мамору в Императорском дворце. Иногда он думал, что если бы им было даровано еще немного времени, то Такахиро непременно предложил бы ей принести брачные клятвы.
Но теперь это уже никогда не сбудется.
Что-то заставило Мамору замедлить шаг, а потом и вовсе остановиться напротив самурая.
— Я ни за что тебя не наказываю, — сказал он то, что крутилось в голове и раньше, а теперь вдруг обрело форму.
Судя по тому, как Такахиро вскинулся и отшатнулся, подобная мысль крепко засела у него где-то глубоко в подсознании.
— Я так и не думал, господин, — глухо пробормотал он.
Мамору не стал показывать, что почувствовал его ложь. Он протянул руку и крепко стиснул его плечо.
— Мало людей, кому я мог бы доверить госпожу Талилу. И ты — один из них.
Такахиро едва заметно вздрогнул и кивнул.
— Я был бы рад умереть за вас. Бок о бок с вами, — вытолкнул он из себя.
— Мы не идем умирать, — Мамору усмехнулся. — Мы идем побеждать.
Потом его окликнули, и он ушел, но еще долго чувствовал спиной взгляд своего самурая.
Полководец Осака, разыскавший его, чтобы в последний раз обсудить запланированное, держал лицо гораздо лучше Такахиро, но даже в его глазах нет-нет да и мелькала глубоко запрятанная тоска.
— Береги ее, — сказал ему Мамору, когда карты были свернуто, и убраны деревянные фигурки, изображавшие войско.
Полководец кивнул.
— Госпожу Талилу очень трудно беречь, — сказал он, усмехнувшись тонкими, сухими губами.
Мамору вернул ему усмешку. Он сам знал это, как никто.
— И останови, если она решит присоединиться ко мне раньше срока, — стерев с лица даже намек на улыбку, он вновь посерьезнел.
О том, что не прозвучало, им не нужно было говорить вслух.
Если он начнет проигрывать, а Талила захочет отступиться от плана. Если придут вести о его гибели... О сокрушительном поражении, которое он принял от Императора...
Полководец Осака вновь кивнул и повел плечами. Хотел бы он знать, как сможет остановить госпожу, которая в своем упрямстве давно сравнялась с господином. А, быть может, даже превзошла. Мамору не замечал этого лишь потому, что ему Талила подчинялась безоговорочно и неукоснительно. Но она не слушала никого, кроме него...
— Лучше вы не проигрывайте, господин, — Осака, не сдержавшись, фыркнул.
И каково же было его удивление, когда он услышал раскатистый, громкий смех Мамору.
— Я постараюсь, — заверил он все еще с улыбкой.
Когда Мамору вернулся к шатру, Талила уже не спала. Она ждала его снаружи, с отсутствующим видом поигрывая катаной: перебрасывала меч из руки в руку, крутила его в ладони под разными углами, стучала пальцами по острому лезвию, любовалась редкими лучами, что отражались в его гладкой поверхности...
— Пора? — спросила она, оставив свою забаву, едва услышала его шаги.
Он молча кивнул. Талила вдруг осунулась и втянула голову в плечи. Движения мгновенно стали суетными, каким-то рваными, незаконченными. Она хотела убрать катану в ножны, но застыла посередине, посмотрела на Мамору и открыла рот, чтобы что-то сказать, и вспомнила, что так и не спрятала меч, и вернулась к нему...
Ее руки мелко-мелко тряслись.
Мамору подошел к ней и порывисто обнял, притянул к своей груди, и Талила застыла в его руках неживой статуей, часто, тяжело дыша.
— Поклянись, что вернешься, — потребовала она, когда смогла что-то сказать.
— Клянусь, — послушно отозвался он, раз за разом проводя ладонью по ее затылку.
Он хотел запомнить ее всю. Вбить себе в память, на подкорку разума, чтобы она была рядом с ним все то долгое время, что им суждено провести порознь... Запомнить ее запах, ощущение ее волос в своей руки, тепло ее тела, гладкую кожу на лице, вкус ее губ...
Но у них не было времени на долгое прощание, и потому Мамору вскоре отстранился и отступил. Талила проводила его тоскливым взглядом, но не посмела удержать. Она и так порой стыдилась той отчаянной, болезненной силы, с которой она за него цеплялась. Словно он за несколько дней стал для нее всем миром.
— Ты поклялся, — проговорила она, неотрывно смотря на него.
В ее голосе звучали слезы, но глаза были сухими.
Губы Мамору дрогнули в улыбке. Он в последний раз позволил себе коснуться ладонью ее щеки, жадным взглядом впился в лицо, чтобы запечатлеть на своих зрачках. Потом быстро ее поцеловал, развернулся и пошел к центру лагеря, где их уже дожидались самураи.
Вздохнув, Талила выпрямилась и направилась за ним.
Потом он уехал, уведя за собой воинов, а она осталась одна.
***
Но не совсем.
Глава 24
Не единожды он водил за собой войско, но никогда — так.
Прежде он шел по земле и чувствовал за своей спиной Империю. Теперь же Империя лежала перед ним, а позади него были те, кого многие называли предателями. Отступниками. И страна вдруг превратилась для него в неизведанное, опасное болото, где один неверный шаг мог привести к гибели.
Мамору не знал, кого они встретят за следующим поворотом. Не знал, что ждет их в ближайших деревнях, мимо которых они будут проходить. Не знал, не готовится ли засада в городах, что лежали на его пути. Опасность подстерегала везде, на каждом шагу, и это было одной из причин, почему он отправил Талилу долгим, окружным путем.
Так сложилось, что земли на востоке всегда считались мятежными. Нынешний Император относился к ним с подозрительностью, которую можно было принять за паранойю. Любые недовольства там подавлялись особенно жестко. Когда-то он сам сдерживал мятежи в тех деревнях. Восточные земли были обложенными дополнительными податями и уплачивали в казну на десятину больше. И пусть теперь он идет не с императорским знаменем, а против него, у него не было иллюзий — его там не ждут ни как спасителя, ни как освободителя.