Тот, услышав свое имя, вздрогнул и впился в лицо Мамору полубезумным, лихорадочным взглядом.
— Я все расскажу, если ты пощадишь остальных, господин, — прошептал побелевшими губами.
— Ты еще смеешь выдвигать мне условия? — прищурившись, очень тихо поинтересовался Мамору. — После того, что вы все сотворили? Я мог бы приказать разрубать вас одного за другим на куски. Но вам всего лишь отрубают головы. Это уже мое милосердие, это уже пощада, — выплюнул он с отвращением.
Предатель по имени Сэдзо вновь вздрогнул и поднял на него взгляд покрасневших, запавших глаз.
— Тогда сохрани жизни хотя бы тем, кто еще юн. Они лишь выполняли приказы своих военачальников.
— Преступные приказы, — процедил Мамору сквозь зубы. — Или ты немедля начинаешь говорить, или твоя голова через мгновение отделится от тела, — и он указал рукой в сторону, где лежали тела тех, кого уже казнили.
— Тебя должны были взять живым, господин, — Сэдзо тяжело вздохнул смирившись. — Ты нужен был живым, а потом полководец Хиаши должен был передать тебя советнику Императора.
— Советнику Горо?
— Да. Большего я не знаю. Никто не знает. Это все, что рассказали полководцу Хиаши.
Сглотнув вязкую слюну, Мамору медленно кивнул. Нечто подобное он и ожидал услышать. Он не думал, что его намеревались убить; плен казался более вероятным исходом. Его младший брат не мог быть столь милосерден, что согласился бы так легко прекратить его мучения.
Нет, впереди его совершенно точно ожидали бы пытки, публичный позор, а затем — казнь.
— Что было уготовано госпоже Талиле? — процедил он сквозь зубы.
— Полководец Хиаши получил свой приказ до того, как вы разделились. Мы думали, госпожа Талила будет вместе с вами...
— И надеялись пленить и ее тоже? — от изумления Мамору вскинул брови.
Сэдзо помрачнел.
— Нет, — скривился он. — Но ее бы остановило, если бы мы взяли тебя в плен.
Мамору постоял еще немного, кое-что обдумывая. Затем кивнул сам себе, развернулся и пошел прочь.
— Постой! — выкрикнул Сэдзо ему в спину. — Разве ты не спросишь, почему мы согласились тебя предать?! Почему примкнули к полководцу Хиаши?!
— Мне плевать, — бросил он, не замедлив шага и даже не обернувшись.
— Господин, что делать с пленными? — его нагнали самураи.
— Пусть живут. До утра. А потом я решу, — отозвался Мамору и смахнул со лба выступившую испарину.
Значит, его должны были передать советнику Горо. И его пленом связать Талиле руки.
Предателей в его войске оказалось слишком много. Кто-то успел сообщить Императору, что жена стала ему слишком дорога. Быть может, это сделал Сэдзо, которого Мамору вспомнил по лагерю у подножья горного хребта.
Когда он сказал, что ему плевать на причины, подтолкнувшие их всех к измене, он говорил правду. Он не собирался выслушивать их оправдания и потакать попыткам снять с себя вину, переложив ее на что-то иное. Или кого-то.
Выходило, что Хиаши, оставшийся в гарнизоне у реки, предал его, пока сам Мамору и ушедшее с ним войско сражалось с Сёдзан в горах. И потом застряло там, заключенное в снежную ловушку.
Его сближение с Талилой происходило на глазах у предателей, которые поспешили доложить об этом при первой же возможности. И тогда у Императора и его советников созрел план, вон только они не учли одного: что Мамору прикажет разделить войско и отправит отряд под предводительством жены другим путем.
Идея, которая пришла ему в голову, отдавала чистейшим безумием. Но... он мог бы воспользоваться преимуществом, которое выгрыз у судьбы. Впервые за все время прямо сейчас он опережал Императора на несколько шагов.
Он выжил. Он разделил войско. Он разгромил предавших его людей и получил ценные сведения.
На которые, конечно же, не стоило слепо и безоглядно полагаться.
Но которые следовало держать в уме.
Так почему бы не сыграть с советником Горо в игру, которую он так любит?..
Мамору провел ладонью по обрубленным на затылке волосам и затем бросил взгляд на катану, которую по-прежнему сжимал в руке.
Задумка вырисовывалась все четче и четче.
Рядом не было никого, кто сказал бы ему, что это — безумие. Впрочем, Мамору и не нуждался в подобных замечаниях; он сам прекрасно понимал, что задумал. Гораздо более насущным вопросом являлся другой: кому он сможет доверить свое войско? Теперь, когда он уже столкнулся с предательством.
И вот на него у Мамору не было ответа. Пока.
Он едва спал ночью. При неярком свете жировика перебирал карты и начертания земель, считал в уме время, которое понадобилось бы Талиле, чтобы достичь Восточной провинции, и размышлял, не впал ли в безумство он сам.
Никто не знал, что он разделит войско, когда Хиаши склонили к измене. Но теперь, вероятнее всего, об этом уже знали все. И советник Горо, который получал сведения о том, что происходило в войске Мамору так быстро, словно сам являлся его частью.
К этому стоило быть готовым.
Он думал, что готов. Но, кажется, ошибся.
Битва, пусть и та, в которой они одержали победу, все же подкосила самураев, и больше всего — их боевой дух, потому что предательство товарищей никогда не проходило незаметно. Еще вчера он прикрывал тебе спину, а сегодня ты убил его и услышал последний вдох. С этим трудно смириться, через такое трудно переступить и продолжить свой путь.
Мамору это понимал.
Как понимал он и то, что они не могут оставаться на месте. Но и напасть — во всяком случае сейчас — они также не в состоянии.
Его людям нужно время, чтобы прийти в себя, и времени у них как раз не было. Преимущество, которое они получили, было очень, очень зыбким. И скоротечным. Он приказал строго следить, чтобы ни одно письмо не покинуло лагерь, но разве мог он быть уверен, что все будет исполнено в точности? Разве не отдавал он подобные распоряжения прежде?..
Сколько еще предателей в его войске?..
С рассветом он отбросил в сторону все карты, которые изучал, и вышел на свежий воздух из небольшого походного шатра. Мамору направился к месту, где на ночь устроили плененных предателей: прямо на берегу реки, под открытым небом. Мало кто из них спал, и, еще издалека заслышав его тяжелую поступь, многие подняли головы, с тягостным ожиданием всматриваясь в рассветный туман, что стелился по земле, из которого показался Мамору.
Он подошел к Сэдзо. Лицо того показалось ему еще более утомленным, чем накануне, и жесткая, холодная усмешка коснулась его губ.
— Значит, ты хочешь, чтобы я пощадил их? — спросил Мамору, кивком указав на остальных предателей, прислушавшихся к разговору.
Сопя от усилий, Сэдзо встал на ноги и склонил голову.
— Я уже рассказал тебе все, что знал. Мне больше нечего тебе предложить.
— Ошибаешься, — хмыкнул Мамору. — Ты можешь кое-что сделать, и тогда я никого больше не казню.
— Что я должен сделать? — опешил самурай, поскольку не мог ожидать столь щедрого дара.
— То, что ты отлично умеешь. Предавать.
***
Это случилось некоторое время назад, а теперь Мамору смотрел в затылок советника Горо. Потому что у него не хватало сил взглянуть на свою жену, под ноги которой только что бросили катану и отрубленные волосы его мужа.
Он думал об этом неоднократно. Что придется испытать Талиле, пусть и на короткий срок. На что он обрекает ее своими руками, но он и представить не мог, как тяжело ему самому будет смотреть на ее страдания.
Забывшись, Мамору повел рукой, в которой сжимал кинжал, и Сэдзо, что стоял рядом, дернулся, когда лезвие пропороло его одежду и коснулось кожи.
— Я всегда готова вас выслушать, советник, — как она ни старалась, голос Талилы все же дрогнул.
Мамору видел, как в самом начале она пошатнулась и чуть подалась вперед, словно хотела рухнуть на землю следом за вещами мужа, но все же справилась с собой и гордо распрямилась. Ее глаза холодно блеснули, когда она подняла взгляд на советника Горо, а губы презрительно скривились, стоило ей посмотреть на людей, которых он привел с собой.
Талила не узнала мужа. Его никто не узнал, ведь чтобы скрыть отрубленные волосы, он велел гладко себя выбрить, а на лицо наложил повязку, которая прятала его нос и рот — будто бы он получил ранение в битве.
Неудивительно, что его не узнала жена. Он сам себя не узнавал, когда смотрел на свое отражение в водной глади.
Он не хотел мучить Талилу ни единой лишней секунды, но не мог пока выдать себя. Он хотел послушать, что предложит советник Горо, потому что не сомневался, что, оказавшись в плену, тот примется лгать, торговаться, угрожать, шантажировать и плести свою привычную паутину.
И потому Мамору продолжал стоять в тени, а его сердце — продолжало крошиться при виде отчаяния на лице Талилы.
— Твой муж в плену, девочка, — советник тем временем решил сбросить хотя бы маску вежливости. — Пленен и опозорен. Ты можешь покориться сейчас, и тогда наш милостивый Император дарует тебе прощение. Тебе и твоему никчемному супругу. Или ты можешь продолжать эту бессмысленную войну, в которую тебя вовлек бастард — и тогда ты окончишь свои дни в клетке и цепях. А он будет казнен.
Полководец Осака, едва услышав оскорбление своего господина, дернулся вперед, но взметнувшаяся ладонь Талилы удержала его на месте.
— Ты мог отрубить волосы любого самурая и обманом завладеть катаной моего мужа, — сказала она ровным голосом, впрочем, избегая смотреть на советника Горо. — Это ничего не доказывает.
— Ты не узнаешь волосы своего мужа? — усмехнулся тот и скрестил руки на груди.
Тяжелым взглядом Мамору испепелял его затылок и мысленно уговаривал себя еще немного выждать. Еще немного, еще несколько минут.
— Нет, — не дрогнув, соврала Талила.
— Ты можешь обманывать кого угодно, но тебе не удастся обмануть меня. И себя саму, — парировал советник. — Прими предложение нашего милостивого Императора. Покорись ему. И тогда он сохранит тебе жизнь. И — если ты докажешь свою верность — он может пощадить бастарда.