Он раздраженно щелкнул языком и помассировал переносицу. Неделю он приходил к жене и слушал ее спокойное, ровное дыхание как величайшую драгоценность. Ведь оно означало, что Талила была жива.
Но стоило ей открыть глаза, не прошло и пары минут, и он вновь скрипит зубами, пытаясь обуздать все то, что вскипало в груди.
— Я не… ты должен понять… я не могла тебя оставить, понимаешь? Не могла, — пробормотала она уже гораздо более виновато. — Как бы я жила, зная, то ты...
— А как бы жил я, если бы ты не очнулась? — спросил он ожесточенно. — Или если бы твоя задумка не удалась, и ты осталась бы во власти Императора. Как бы жил я?..
Горечь его слов обожгла Талилу, и она зажмурилась.
— Довольно, — глухим голосом велел Мамору, взяв себя в руки. — Тебе нужно отдыхать. Я... мы поговорим после.
— Не уходи! — воскликнула она порывисто и сама устыдилась.
Муж удивленно на нее посмотрел.
— Я и не собирался, — он пожал плечами. — Я буду рядом.
***
Встать на ноги Талила смогла еще через неделю. Все это время она не видела никого, кроме мужа и слуг, от которых она не могла добиться и лишнего слова. И не потому, что они боялись нарушить запрет ее мужа.
Нет.
Они боялись ее.
Через неплотные сёдзи Талила также видела силуэты самураев, охранявших спальню: четверо у дверей и столько же снаружи, на деревянной веранде, что опоясывала дом. Она не знала, даже где находилась. Предполагала, что в столице — но не была уверена.
Мамору приходил по вечерам. Измученный еще сильнее, чем во времена жизни в лагере у горного перевала. Она о стольком хотела его спросить, но силы заканчивались слишком быстро, и она ничего не успевала. Оставаясь верным себе, Мамору не был особо многословен. Сказал лишь, что полководец Осака и Такахиро выжили в том пожаре и последовавшей за ним бойне.
Талила много спала, почти дни напролет. Просыпалась ненадолго, чтобы поесть, и вновь погружалась в сладкое забытье. Ей не снились кошмары, ей вообще ничего не снилось.
И она чувствовала, что силы к ней возвращались.
Капля за каплей.
Наконец, она почувствовала себя настолько отдохнувшей, что захотела выкупаться. Служанки натаскали горячей воды, и Талила с огромным удовольствием оттерла волосы и кожу до скрипа. И приказала принести себе чистую мужскую одежду: просторные штаны и куртку. Девушек не было долго, и она подозревала, что те дожидались разрешения Мамору на подобные вольности. Но к вечеру перед Талилой все же положили то, что она попросила.
Мамору вошел в спальню, когда она собиралась ужинать.
— Поедим вместе, — сказал он и сел рядом с ней за низкий стол, на котором была расставлена скромная трапеза: рис, жареные овощи, немного рыбы.
— Тебе уже лучше? — спросил, повнимательнее присмотревшись к жене.
На ее щеках появился слабый румянец — он не видел его очень, очень давно.
— Да, — Талила кивнула.
Она действительно перестала чувствовать эту вязкую, удушающую слабость. И каждый шаг больше не сопровождался головокружением. И колени перестали подгибаться, стоило ей встать с футона.
— Это хорошо, — скупо улыбнулся Мамору.
Он замолчал, когда слуги принесли посуду для него и добавили на стол еще несколько плошек и мисок с едой. Когда за девушками закрылись двери, он еще некоторое время прислушивался к опустившейся вокруг тишине, а затем кивнул сам себе.
У него начали понемногу отрастать волосы, и теперь голову покрывала короткая, темная и очень колючая щетина.
— Сегодня столицу покинули посланники от Сёдзан, — он заговорил, прежде чем Талила успела задать вопрос.
— Сёдзан? — эхом переспросила она.
Ей казалось, та война была так давно. Так далеко.
— Они своего не упустили, — Мамору дернул уголками губ. — Империя заключила с ними мирный договор. И уступила часть территорий.
— Подожди, подожди, — Талила так разволновалась, что даже перебила его. — Кто сейчас император?
— Его нет, — муж вновь усмехнулся и поднял руку, чтобы по старой привычке пригладить волосы.
Жесткие волоски царапнули ладонь, и по лицу пробежала запоздалая гримаса.
— Как это нет? — выдохнула Талила. — А ты?..
Она не знала, откуда шла эта уверенность. Они ведь даже не говорили об этом вслух, но она думала, что место брата займет Мамору. Это было так естественно и просто, как дышать. И потому услышанное привело ее в сильнейшее замешательство. Талила отложила в сторону палочки и вгляделась в мужа.
Тот пожал плечами.
— Сейчас Империей управляет Совет.
— Который возглавляет советник Горо? — бросила она едко и горько.
Мамору странно на нее посмотрел.
— Он больше ничего не сможет возглавить. Никогда. Он мертв.
В его потемневших глазах сверкнуло пламя, и Талила не стала больше ничего спрашивать. Как умер советник Горо — не имело никакого значения.
— Совет возглавляю я. Временно. И лишь потому, что все они были слишком напуганы в первые дни, чтобы возражать. Теперь же страх постепенно уходит. И я слышу все больше недовольных голосов.
Она потрясла головой, ничего не понимая.
— Я сожгла дворец... я думала, что убила почти всех... — прошептала в пустоту.
— Вельможи и министры потому и пережили уже второго Императора, что не так глупы, как он. Далеко не все были той ночью во дворце, Талила. Многие покинули его и разъехались по своим резиденциям. Сейчас уже сложно сказать, что произошло, но люди говорят, что огонь не сразу распространился на весь дворец. Ты держала его под контролем какое-то время. И благодаря этому спаслись и слуги, и женщины с детьми, и наложницы...
Она резко втянула носом воздух — затрепетали крылья — и отвела взгляд. Все время, которое она провела в этой комнате, Талила радовалась, что ей не снятся сны. Потому что так к ней в кошмарах не приходили воспоминания о той страшной ночи и о том, что она сотворила. Она могла дышать и могла жить.
— Я мало что помню... — она прочистила горло, — помню, как он нависал надо мной, и я почувствовала такую ненависть... она бежала по рукам вместе с огнем, и тогда расплавились кандалы. А после — в голове одни вспышки. Вот я вижу пламя, оно уничтожило крышу и рвануло в небо, а вот — уже ты идешь мне навстречу... А вокруг нас — гарь, копоть и горький дым.
Ее глаза увлажнились, и Талила замолчала, поспешно смахнула со щек слезы. Смотреть на Мамору было почему-то страшно. Напрасно она упомянула, что Император нависал над нею...
Когда она все же осмелилась взглянуть на мужа из-под длинных ресниц, то, вопреки своим страхам, не увидела на его лице ни злости, ни отвращения. Кажется, он даже не сердился. И совершенно точно не собирался ни в чем ее винить.
— От Императора не осталось даже пыли, — хищно оскалился Мамору. — Я приказал расчистить пепелище. И не выискивать ничего. И никого.
Талила вздрогнула, когда перед глазами пронеслась мозаика из воспоминаний о той ночи. Нет. Пожалуй, об этом она больше никогда не станет заговаривать при муже.
— Но если ты не являешься Императором, то как... что будет дальше? — она поспешила перевести тему, чтобы перестать обсуждать то, что причиняло боль.
— Я никогда не хотел занять место брата, — медленно отозвался Мамору, глядя куда-то вглубь себя. — Мы начали эту войну, потому что он никогда бы не отпустил тебя. И меня.
Талила облизала сухие губы. Время было как раз подходящим, чтобы признаться в том, что терзало ее с минуты, как она открыла глаза.
— Мне кажется, я больше не чувствую свою магию... — рассеянно прошептала она и подняла ладонь.
Она попыталась сосредоточиться, но на кончиках пальцев не вспыхнули привычные огоньки.
— Ты истощила себя, Талила, — Мамору покачал головой. — Быть может, все вернется. А если нет... мы примем любой исход. Это не имеет значения.
Горячая благодарность заполнила грудь, и она тихонько всхлипнула, чувствуя, как сердце разрывается. Потом теплая ладонь мужа накрыла ее руку, в которой она стискивала палочки до побелевших костяшек. Она выдохнула и повела напряженными плечами, только сейчас осознав, как сильно внутри нее все было сжато.
— Я хочу увезти тебя. Подальше от столицы, — сказал Мамору, не отпуская ее руки.
— Я должны быть рядом с тобой, — Талила тотчас вскинулась. — Я не оставлю тебя.
— Оставишь, — отрезал таким непоколебимым голосом, что она поняла: спорить бесполезно. — Оставишь, потому что ребенок должен родиться в спокойном месте. Как можно дальше от столицы, — повторил он.
— Мы можем уехать вместе, — но она продолжала настаивать, ощущая необъяснимую тоску от одной лишь мысли о том, что им вновь придется разлучиться.
— Прежде я должен закончить здесь все, — муж хмуро покачал головой.
— Закончить? — она повернулась к нему лицом, чтобы посмотреть в глаза. — Ты не будешь... ты не собираешься заявлять права на престол? Ты — единственный, кто может занять его по праву крови.
Глаза Мамору дрогнули, и на переносице залегла новая морщина.
— Я отдал Империи уже слишком много. Как и ты.
Его слова пронзили ее насквозь, словно меч. Рука, которую сжимала его ладонь, дернулась. Талила с трудом вдохнула. Лицо Мамору было так близко... Она всматривалась в него и пыталась понять, что у него на уме. Что он пережил за ту неделю, пока она не приходила в сознание, и за ту, когда она лежала в этой спальне, не имея сил подняться.
— Я не хочу отдавать ей еще больше, — тихо добавил он.
Рассеянный свет со спины падал на его обритую голову. Без привычной прически каждая линия на его лице казалась еще более острой, жесткой. Хищной. Талила сглотнула, чувствуя, что не может вымолвить ни одного разумного слова.
— Не хочу отдавать тебя. Нашего ребенка.
Кое-как она заставила себя кивнуть.
Даже в самых смелых своих мечтах она не могла представить, что однажды услышит это от мужа. Что он захочет отказаться от власти. Что не станет заявлять права на престол. Подобное не укладывалось в голове, но, если кто-то отважится назвать это трусостью, она вырвет его сердце своими руками.