Я живу тихо, дважды в день посещаю часовню, по дороге туда охрана идет и спереди, и сзади. Читаю, занимаюсь, шью и музицирую. Делать почти нечего, но зато я не стою на коленях перед ненавидящим меня тираном.
Пишу своей сестре Катерине о том, что я тоже вышла замуж по любви и тоже хотела лишь быть счастлива с хорошим человеком. Пишу, что и я оскорбила королеву этим поступком, однако надеюсь, что она простит нас с Катериной. Передаю послание управляющему замком, хотя не знаю, дойдет оно до сестры или останется у шпионов Сесила.
Томасу Кизу писать сложнее. Он не поэт вроде бедняги Неда Сеймура. Наши ухаживания не были полны красивых слов, поэтому я выражаюсь кратко и не надеюсь, что кто-то передаст ему мое письмо. Пусть я пишу только для шпионов, мне все равно. Томасу не нужны доказательства моей любви, как и мне его. Мы любим друг друга, мы женаты, мы знаем, что у каждого из нас в сердце. Каким бы лаконичным ни было послание, он знает, что я люблю его страстно и сильно, как величайший из поэтов, хоть мои строки так коротки.
Мой дражайший супруг,
по усмотрению Ее Величества меня держат в Виндзорском замке. Надеюсь, очень скоро она простит нас обоих, так как поймет, что нашим браком мы не хотели сделать ничего дурного и лишь желали счастья.
Я очень по тебе скучаю и сильно тебя люблю. Ничуть не жалею о нашем браке (только о том, что он рассердил королеву). Ты сердце в бессердечном мире.
Деревья в парке яркие, будто бронзовые, медные и золотые цепочки королевы, а цветы теряют цвет и лепестки, превращаясь в палки с растрепанной верхушкой. В конце лета стоят долгие теплые дни, и я постоянно взбираюсь по винтовой лестнице на башню, откуда видно реку и снующие по ней лодки. Королевская баржа не является за мной, хоть я и каждый раз высматриваю ее на закате.
Как-то вечером управляющий замком останавливает меня, когда я возвращаюсь в мою комнату, и говорит, что на следующее утро я уезжаю – надо собирать вещи.
– Меня выпускают? – спрашиваю у него.
Он склоняет голову, чтобы не выдать смущение, и становится ясно: меня не отпускают.
– Вы отправитесь к Уильяму Хотри, – негромко отвечает он. – Ненадолго, как я понимаю.
– Почему? – резко задаю я вопрос.
Тот снова кланяется.
– Миледи, мне не сообщили.
– Но почему к Уильяму Хотри?
Управляющий беспомощно разводит руками.
– Мне известно лишь то, что я должен сопроводить вас до его дома.
– Видимо, мне тоже ничего нельзя знать.
Чекерс, Бакингемшир.Осень 1565 года
На путь из Виндзора уходит весь день, мы переезжаем реку и Чилтерн-Хилс, и я снова чувствую себя счастливой, оказавшись верхом на лошади. Гляжу на зеленый горизонт, на копны сена в полях и аккуратные деревушки, где люди выходят посмотреть на меня и стражей: рядом скачет мой конюх, за одним из охранников на дамском седле устроилась горничная.
Мы не несем знамя, поэтому никто не знает, что я пленница королевы. Это очередное подтверждение страхов Елизаветы. Королева не хочет давать стране знать, что без причины арестовала очередную кузину. Как только Катерину заключили в тюрьму, люди начали требовать ее освобождения, а также выражали недовольство арестом Маргариты Дуглас, потому что ее сын женился на сопернице королевы. Однако вряд ли кто-то будет выкрикивать мое имя, как это было с Катериной или Джейн. Никто не придет спасти меня: все друзья остались при дворе Елизаветы, в ее власти. Я потеряла свою семью. Мой дражайший надежный союзник – это мой муж, а я даже не знаю, где он, и не могу отправить ему письмо.
Сэр Уильям Хотри, приятный старик почти сорока пяти лет от роду, встречает меня у входа в его огромный дом в Чекерс вместе с богатой молодой женой и, взяв меня за руку, ведет внутрь. Он относится ко мне со странной смесью уважения – ведь я сестра единственной наследницы трона – и беспокойства – ведь его заставили держать меня здесь под домашним арестом.
– Сюда, – любезно говорит он и ведет по лестнице в северо-восточное крыло. Хотри открывает дверь в крошечную комнату, где помещаются только кровать, стол и стул. Я моментально отшатываюсь.
– Где мои покои? – спрашиваю я. – Здесь оставаться невозможно.
– Так велела королева, – неловко отвечает он. – Думаю, вы пробудете тут всего пару ночей. Другой надежной комнаты не было… – Хотри замолкает.
– Сэр Уильям, я не сделала ничего плохого, – убеждаю его.
– Я в этом уверен, – спокойно говорит он. – И вас обязательно помилуют и вызовут обратно ко двору. Это ненадолго, всего на одну-две ночи.
Я осматриваюсь. Горничная топчется у порога – в комнате мы едва ли развернемся вдвоем.
– Вашу горничную поместят рядом, а в течение дня она будет находиться с вами и подавать еду, – сообщает сэр Уильям. – Для поддержания здоровья вам разрешается гулять в саду.
– Я не могу так жить.
– Вам и не придется! – заверяет он. – Это продлится недолго. Уверен, она простит вас, и вы вернетесь.
Хотри снова показывает, чтобы я зашла в комнату, и я повинуюсь. Мысль о его прикосновении вызывает ужас. Не хочу, чтобы меня толкали или поднимали вверх. Никто не должен считать, что меня можно просто так поднять и поставить куда угодно без моего согласия. Я подхожу к маленькому окошку, придвигаю табурет, чтобы посмотреть на парковую зону. Красиво, как в моем родном Брадгейте. Боже, такое чувство, что это было десятки лет назад – юные Джейн, Катерина и я в нашем доме.
Сквозь квадратные стекла высокого окна видно закат. Стоит прекрасный вечер, садится солнце, восходит луна. Я загадываю желание, как делала с детства; Джейн всегда говорила, что это языческий бред и надо молиться о желаемом, а не тратить мысли на пустые мечты. Вечерняя звезда кажется маленьким бриллиантом на горизонте, и я прошу ее и все остальные звезды в небе о свободе для себя и Томаса.
Стук, затем шум открывающейся двери заставляет меня обернуться. Это бедный сэр Уильям, вид у него усталый и встревоженный.
– Хотел убедиться, что у вас есть все необходимое.
Молча киваю в ответ. Обед был посредственный, и он это знает. Особе королевской крови должны подавать двадцать блюд. Сегодня я ела как нищенка.
– Я собираюсь отправить королеве письмо с просьбой отпустить меня. Вы сможете доставить ей послание?
– Конечно, – отвечает Хотри. – И добавлю собственное прошение. Она должна проявить милосердие к вам, вашей сестре и кузине леди Маргарите. И к младшему сыну леди Маргариты.
– Вы о Чарльзе Стюарте? – с беспокойством о маленьком мальчике спрашиваю я. – Неужели и его арестовали? Он же еще ребенок.
Хотри печально кивает.
– Его держат в отдельном доме на севере.
– Ему же всего десять! – восклицаю я. – Мать в Тауэре, отец с братом в Шотландии – почему королеве просто не оставить его дома среди слуг и друзей? Он довольно слаб и остался совсем один во всем мире. Мальчик ни для кого не представляет угрозы. Ему и так одиноко и страшно, даже в собственном доме. Зачем отправлять его в чужие места и объявлять заключенным?
Повисает тишина. Мы оба знаем зачем – в качестве предупреждения о том, что немилость королевы настигнет всех нас, даже наших детей и невинных младенцев. Елизавета предупреждает о том, что она Ирод. Она проявляет любовь к родным только после их смерти, устраивая пышные похороны. Своих кузин она хочет видеть только в тюрьме. А еще лучше – в гробу.
Сэр Уильям качает головой.
– Само собой, я молю Бога о том, чтобы она поскорее отпустила своих кузин.
Я пишу Уильяму Сесилу и прошу разъяснить Ее Величеству, что ни я, ни Катерина, в отличие от королевы Шотландии и леди Маргариты, словом не упоминали о тайном заговоре или о нашей близости к трону. Мы обе влюбились, но это не преступление. Мы вышли замуж без ее позволения, но это не против закона.
В ответ получаю короткую анонимную записку, в которой сказано, что с моей сестрой и ее малышом в Ингейтстоуне все хорошо, старший сын находится с бабушкой в Ханворте, а муж по-прежнему в заключении в Лондоне. Моего супруга Томаса Киза держат во Флитской тюрьме. Неизвестный автор записки сообщает, что к королеве обратятся с просьбой предоставить нам более подходящие условия содержания – особенно Томасу Кизу, который очень стеснен. Этот вопрос выдвинут на рассмотрение королевы «как только представится возможность».
Я долго сижу в своей комнатушке с запиской в руках, прежде чем прийти в себя и бросить ее в тлеющие угольки. Понятно, что королева до сих пор пребывает в отвратительном настроении и никто, даже Уильям Сесил, не смеет выступить с предложением. А еще я осознала – хотя это и так было известно, – что Елизавета никогда не проявит доброту или великодушие ко мне и моей сестре. А теперь из-за меня страдает и Томас. Не пойму, что именно автор имел в виду, говоря, что он «очень стеснен». Боюсь, Томаса поместили в очень маленькое помещение. Во Флитской тюрьме есть очень низкие и сырые камеры. Там бегают крысы. Неужто они поместили моего прекрасного крупного мужа в клетку?
Для него это страшный позор – оказаться во Флитской тюрьме, куда сажают обычных преступников, фальшивомонетчиков и пьяниц. Когда завтра перед скудным обедом зайдет сэр Уильям, я спрошу, нет ли у него новостей о Томасе Кизе.
Я уже узнаю этот беспокойный взгляд. Хорти опускает глаза в пол, по лицу проходят морщины от тревоги, он проводит рукой по серебристым волосам.
– Новостей нет, только слухи, – начинает он.
– Прошу, расскажите. – От живота к горлу поднимается боль – от горя и тоски. Я люблю Томаса, и я его погубила. Никогда не думала, что буду жалеть о нашем браке, но если он мучается по моей вине, то обязательно пожалею. – Пожалуйста, скажите все, что вам известно, сэр Уильям.
– Его поместили во Флитскую тюрьму, – говорит он. – Хорошо, что близится зима и сезон чумы уже прошел.